Дверь обратно

— А вот копье бурзамецкое[22] из небесного металла, только богатырям-волотам под силу им управиться.

Про оружие, если честно, мне было не очень интересно слушать. Поэтому я без эмоций просветилась про всякие необыкновенные свойства стрел с оперением из крыла царь-птицы, бьющих без промаха, палиц, которые сами ворогов по загривкам лупили, и всяких разных кистеней, каковые могли в нужный момент появляться в руках хозяина из ниоткуда, эффектом неожиданности повышая шансы оного на победу.

Потом мы посетили цеха по изготовлению музыкальных инструментов, где мне были в подробностях описаны свойства гуслей-самогудов, свирелей-бирюлей, ложек, морских раковин и маленьких арф со струнами из жил синего тауруса.[23]

Далее по плану была мастерская по изготовлению различных наузниц и амулетов, где работали только женщины. Анебос назвал их окудницами.[24] Но здесь я долго находиться не смогла, так как ужасно разболелась голова из-за слишком сильного запаха, наверно, некоторые нитяные опояски пропитывались какими-то зельями. Тут повсюду булькали котлы, пыхали паром самовары и дымились маленькие печурки. По стенам висели разнообразные пучки трав, засушенные трупики мелкой живности и всякая другая, видимо, пригодная для снадобий мерзость.

Потом увидела я, как изготавливают летающие ладьи и самоходные сани. Для этого мы посетили что-то вроде каретного сарая. Анебос пояснил, что летающими свойствами летающие корабли наделяются примерно так же, как и сапоги-скороходы.

Потом перебирали всяческие приспособления для дистанционного наблюдения. Кстати, по всяким там резным тарелкам яблоки и правда катались чаще, чем другие предметы, — вот тебе и первый «яблокофон»:

Катись, катись, яблочко,

По серебряному блюдечку.

Покажи ты мне на блюдечке

Города и поля,

И леса и моря,

И гор высоту,

И небес красоту.[25]

Увидела я и приспособления для превращения в разных животных, и столько всего еще, что к вечеру голова пошла кругом.

Все-таки, когда видишь столько необычного в одном месте, острота ощущений притупляется. Тем более, не было там ничего такого уж зрелищного. Никто не стоял на возвышении в расшитой звездами хламиде и не размахивал деревянными прутками. Громов-молний тоже не наблюдалось. У всего, что мне показали, скорее, даже какой-то научно-технический оттенок был.

Возвращались обратно мы уже ближе к вечеру. Вымотана я была так сильно, что саквояж Атею решено было отнести завтра. Так что по всему выходило, что зря я его с собой таскала. Он тоже вихлял рядом в каком-то не очень разговорчивом настроении. Зато Анебоса было не остановить. Насколько упорно он молчал утром, настолько его прорвало вечером. Он продолжал втолковывать мне что-то про волшбу и чародейство, пока не заметил мой очумевший вид.

— Ну, как я понимаю, ты ожидала чего-то более величественного? — Я в ответ пожала плечами. — Понимаю. Старики говаривают, что раньше больше волшбы было. А сейчас иссякает мощь чародейская. Нынче больше одни поделки остались. Но я и сам не застал время великих деяний, когда и Русь больше была. Говорят, что сейчас за Бореем божественного почти и не осталось вовсе. Что есть такие места, где можно днями идти и не встретить ни одну берегиню, лешего или русалку. Но как такое возможно? Не может природа-мать без охранителей своих!

Тут я ему и рассказала про буканая, про его пропавшее поселение, про одноногого из леса. Анебос в ответ задумался и замолчал. В тишине уходили мы с постоялого двора, в тишине и вернулись. Пообещав завтра зайти за мной, псеглавец удалился.

А навстречу мне уже бежала Нежана.

— Охтимнеченьки, — взмахивала руками она, — да что ж ты, Стеша, творишь-то? Ушла утром не поснедав да, поди, и маковой росинки за весь день в рот не взяла? Попутчики твои — коневрусы — пришли с торжища, волнуются. Быстробег вон копытом бьет, ей-же-ей, насилу сдержали, все хотел тебя пойтить искать.

Я почувствовала себя неблагодарной свиньей. Народ, глянь, волнуется, а мне и в голову не пришло предупредить кого-нибудь, что уйду. Я просто не додумалась, что кто-то будет беспокоиться, ведь за всю мою жизнь такого не бывало. Воспитатели и директора переживали, конечно, что могут потерять звание образцового детского дома, поэтому регламентировали наши передвижения. А так-то им было глубоко наплевать на нас. Главное, чтобы мы им показатели не портили!

Быстро оттащив саквояж в свою светелку, я спустилась в обеденную. Застолье уже началось. Коневрусы, споро жуя белыми крепкими зубами, обменивались впечатлениями о прошедшем дне. Торговля у них, судя по разговорам, шла бойко. Мамонтов всех распродали в караван, направляющийся к Беловодью.[26] Остался только всякий мелкий товарец, с которым они намеревались покончить назавтра. Потом у них был запланирован день на покупки. И — домой. Вышебор посмотрел на меня и спросил, не хочу ли вернуться с ними в стойбище. Чтобы не отвечать на вопрос, я начала рассказывать о чудесах, которые видела сегодня. Послушать подсели и другие посетители. Опыта публичных выступлений у меня не было, поэтому чувствовала я себя не в своей тарелке. Ну не люблю я пристального внимания к своей персоне! Так что, с горем пополам закончив рассказ, я выскользнула из-за стола на улицу. Там уже на ступеньках крыльца сидела Нежана. Вот у кого можно узнать про собачью голову Анебоса.

— Псеглавец? — удивилась она. — А что про них говорить-то? У нас много зверолюдей. Они родились от любви руса и божественного животного. Есть с львиными головами, есть с птичьими, есть и с головой коркодила.

— Крокодил, — поправила я.

— Нет! Коркодил — водяной конь.

— Как так? — не поняла я.

— Ну корка — это панцирь, а дил — это наши деды коней так называли.

— А ты их видела?

— Кого?

— Да коркодилов этих?

— А кто ж их не видел, — удивилась она, — вона в Ящерином озере их полным-полно!

В светелку я вернулась уже ночью.

Саквояж не спал, а сидел важный, надутый весь. Увидев меня, обрадовался:

— Ну и где тебя, деука, носит?

— А тебе чего? — удивилась я. — Весь день ведь вместе шастали.

— Кто-то шастал, а кто-то и работу работал. — И он надулся от важности, ожидая вопроса.

— Технику полетов, что ль, отрабатывал?

— Тьфу, — видно, что в сердцах, плюнул Савва Юльевич, — как только дурой такой живешь-то? Вот сколько раз я тебе говорил, что могу воспроизводить все подходящего размера, что видел? А уж сегодня насмотрелся, доложу я вам, преизрядно!

— И ты все это можешь клонировать? — От восторга у меня аж дыхание перехватило. Нахмурившись на слово «клонировать», но, видимо, все ж догадавшись об его значении, саквояж кивнул. — Покажи!

Он, в этот раз не рядясь, привычно распахнулся. На моем оленячем свитере лежало засушенное крыло летучей мыши.

— Это что?

— От нетопыря кусок.

— А для чего? Что он делает?

— Нет, ну ты даешь! Я тебе что, «Энциклопедический словарь» Брокгауза и Ефрона? Если б к этой сушенке инструкция прилагалась, тогда б ладно. Вот точное исполнение гарантирую, а за описательную сторону не отчитываюсь.

— Ну и наплевать на это крыло. Там же много чего было! Вот с шапкой же мы знаем что делать, с гуслями, гребнями и всяким другим понятным чародейством. Шапку давай.

Достав истребованное из саквояжа, я подошла к окну и, дернув за шнурок, переключила его в зеркальный режим. Чудесная все ж вещь, эти их окна! Как выяснилось, их тоже производят в чародейной мануфактуре, а технология и впрямь напоминает выдувание мыльных пузырей. Кроме превращения в зеркало, витражи могли оборачиваться и увеличительными стеклами, а по вечерам становиться простыми светильниками. Надо было просто дергать за шнурок. За правый — переключались режимы, за левый — изменялась яркость освещения от тусклого ночника до ярко горящего, как будто в окно бьет весеннее солнце. Кроме того, стекла пропускали в помещение свежий воздух, но задерживали ветер и холод или чрезмерную жару. Притом со стороны улицы они были непроницаемы, поэтому высовываться сквозь них можно было только наружу. С улицы же ни одна любопытная морда проникнуть в помещение не могла.