Книга сияния

– Вы не умрете, – повторил Кеплер.

– Хотел бы я тебе поверить, Йоханнес. Но ты опровергаешь последнее слово умирающего. Я слишком долго терпел и держал мочу. Теперь она отравляет мое тело. Я умру от вежливости.

– Вы не умрете от вежливости, Тихо.

– Значит, ты утверждаешь, что я бессмертен? Что я достиг того, чего как раз добивается император?

– Вы слишком молоды, чтобы умереть.

Кеплер пытался убедить не столько Браге, сколько себя самого. Как Браге может умереть? Ведь он – само воплощение жизнелюбия, человек, который наслаждался всем на свете.

– Я вовсе не молод, Йоханнес. Я стар. Так устроен мир. Мое время истекло.

– Но вы в самом расцвете ваших…

– Способностей, ты хочешь сказать? Брось, Йоханнес, мои способности никогда не были особенно выдающимися. Да, у меня есть методический ум, но… Йепп, Йепп, где ты, Йепп?

– Здесь я, – собственно говоря, Йепп уже заполз к Браге в постель.

– Йепп, ты славно мне служил, но теперь со мной кончено.

Рохель затаилась под нитями сушеных яблок, среди реп, капустных кочанов и банок маринованного репчатого лука в погребе у раввина. Она толком не понимала, сколько прошло времени. Казалась, она всегда тут сидела и ничего другого не знала и не видела. Наконец кто‑то окликнул ее. Рабби Ливо. Потом люк у нее над головой распахнулся.

– Нужно переправить тебя в Староновую синагогу. Идем, сейчас ночь. Никто не увидит.

В глубине души рабби знал, что нигде во всей Праге Рохель не будет в безопасности. Даже в самом Юденштадте про нее говорят всякое. Она ходячая цель для стрел хулы и камней ненависти. Везде, для всех и каждого. Ее больше нельзя назвать честной женщиной. Что может быть хуже?

– Я уже со всем смирилась, – проговорила Рохель.

И все же, неожиданно для самой себя, без малейших протестов и с великой готовностью она последовала за рабби Ливо на улицу, в густую тьму, быстро поднялась по лестнице и, задыхаясь от быстрой ходьбы, наконец оказалась на чердаке синагоги.

– Со временем – нет, очень скоро – нам придется вывезти тебя из Праги, – прошептал раввин. – Городские ворота закрыты, но Карел сможет спрятать тебя в своей телеге. Два раза в день его выпускают за ворота к свалке у Чумного кладбища. Осталось только договориться о времени.

– Зачем вы заботитесь обо мне, рабби? Ведь я согрешила.

– Грех этот между тобой и Богом, Рохель. Ты еврейка, и ради самой себя, ради нас всех ты обязана выжить… – рабби Йегуда‑Лейб Ливо бен Бенцалель устало улыбнулся.

Рохель села на пыльный пол у одного из окон, стараясь не показываться из тени. Всюду вокруг валялись ненужные, вконец затрепанные молитвенники, которые, согласно Закону и обычаю, выбрасывать было нельзя. Умей Рохель читать, она бы почитала и утешилась – ибо, несмотря на твердое решение встретить свою судьбу лицом к лицу, стоило ей только вернуться в Юденштадт, как вся ее отвага и решимость полностью испарились. В действительности Рохель была теперь так напугана, что сожалела о своем решении вернуться. Почему она не ушла вместе с Йоселем? Или не спряталась у мастера Гальяно? Теперь Рохель просто хотела, чтобы ее простили. Она вернулась для справедливого наказания подобно ребенку, протягивающему ладонь, чтобы его по ней шлепнули. Неужели она и впрямь верила, что если она выкажет сожаление, смирение и готовность в дальнейшем всегда быть хорошей, ей удастся избежать травли?

«Боже, – взмолилась Рохель, – прости меня и помилуй». Из‑под наклонной крыши она видела темную ленту реки, огни замка, что мерцали как звезды, упавшие на землю. Мир был столь прекрасен. Так страхи Рохели, пусть ненадолго, развеяла добрая надежда – в тот самый миг, когда черное крыло Ангела Смерти легко задело скошенную оконную раму.

Во всем городе царила какая‑то тревожная суматоха, словно подуло злым ветром. Под астрономическими часами собралось стадо заблудившихся овец. Кони сворачивали с тропы вдоль речного берега, куда выносило дохлую рыбу. Коровы, прежде такие смирные, били копытами деревянные стенки своих амбаров. Свиньи визжали, словно под ножом, хотя их не собирались гнать на убой, а псы лаяли не умолкая.

Люди тоже вели себя странно. Некоторые, дико рыдая, исповедовались прямо на улице. По всей Праге настежь распахивались двери церквей. Заброшенные священниками, эти церкви наполнялись кающимися, которые на коленях ползали у алтарей. Почуяв удачу, бандиты и карманники принялись грабить перевернутые лотки и покинутые лавки.

– Император умирает, турки идут, дьяволы вышли из потаенных недр земли, метеор скоро упадет с неба…

Крики не умолкали. Это значит – остается только хватать детей в охапку, грузить все пожитки на спины и телеги… и убираться из города. В глухую полночь горожане оборванным и беспорядочным парадом двинулись к городским воротам.

– Выпустите нас, выпустите нас отсюда, – зловещим унисоном зудели они.

Такой же беспорядок творился в доме Браге.

– У меня моча уже из ушей лезет! Где этот проклятый лекарь? – стонал астроном.

– Тики, Тики, Тики, любовь моя…

Это в комнату вперевалку вошла фрау Браге.

– Осторожнее, моя кошечка, – предупредил Браге. – Животик болит.

Лицо фрау Браге было багровым; подобно своему супругу, она была весьма солидного сложения.

– Лекарь уже в пути, Тики‑Таки. Мы услышали, что чума идет, и спрятались с детьми в погребе, а потом услышали топот наверху. Поначалу мы подумали, что нас грабят… Вылечи его, Йоханнес, не стой тут как идиот. Боже, пусть ему станет легче!

Шнурки, которыми Браге обычно крепил свой серебряный нос, были сняты, и его лицо, с лощиной на месте гребня, теперь напоминало руины. Однако для его жены, которая каждую ночь видела Браге таким, его обезображенное лицо было родным и знакомым.

– Позвольте мне уйти с миром. Хоть эту милость мне подарите, – стонал толстяк.

– Теперь все зависит от евреев, – сказал император Румпфу, вручая ему разнообразные сокровища – корень мандрагоры в форме человечка, агатовую чашу, которая предположительно была Святым Граалем, пороховой рожок из бивня нарвала. – Я не могу лишиться вечности из‑за этих лживых британцев. Евреи от меня не отделаются. Никто от меня не отделается. Где голем, где раввин, где еврейка?

– Где этот негодяй Кратон? – спросила фрау Браге у Йеппа.

– Папа, папа! – стайка радостных ребятишек набилась в спальню.

– А знаешь что? – спросила ясноглазая девчушка, пухлая, как ее отец. – Солдат позвали на подмогу. Свиньи ломают свои загоны. А можно мне лошадку? Па‑апа, пожа‑алуйста!

Браге застонал.

Кратон прибыл к смертному ложу астронома с саквояжем в руках. Этот дряхлый старик едва мог ходить и почти ничего не видел. Дорогу к пациенту ему приходилось искать на ощупь, при помощи трости. Из обеих ноздрей густыми пучками торчали волосы, такие же пучки торчали из ушей, а брови были так густы, что глаза казались погруженными в настоящую волосяную берлогу. Увидев лекаря, Кеплер понял, что все пропало.

– И в чем тут, как предполагается, дело? – в своей рассеянной манере осведомился Кратон.

– Предполагается, что я умираю, – съязвил Браге.

Безвременно поседевший дракон, тень лекаря… Кратон кивнул, словно соглашаясь.

– Сказать по правде, Кратон, я не могу помочиться. Просто разрываюсь. Бога ради, проколи меня где‑нибудь.

– Ну да, похоже, здесь требуется кровопускание. Кто‑нибудь, позовите астролога, чтобы он сказал, благоприятно ли расположены звезды. Когда вы родились, Браге, в какой день?

– Бога ради, Кратон, я сам астролог, астроном, и я прекрасно знаю, что кровопускание мне не требуется. Меня нужно проткнуть. Кто‑нибудь, дайте мне зубочистку, иглу, шило, кинжал.

В спальню, шаркая ногами, вошел еще один человек – еще более дряхлый, чем Кратон (оказывается, такое было возможно), со свитком карт и большим томом в руках. Тем временем Кратон уже достал свои лезвия, небольшую миску и мешочек с опилками, чтобы остановить кровь.

– Да что же это такое? – простонал Браге.