Книга сияния

– Они все шарлатаны. Может, ты пойдешь? – предложил Йепп, поворачиваясь к русскому. – Если ты можешь говорить, можешь и лечить.

– Нет, – по‑русски ответил Сергей. – Я не могу уйти.

Затем он поднял тряпку с лица Киракоса:

– Как думаешь, что это такое?

Киракос лежал неподвижно, а глаза его сверкали подобно осколкам кремня на целом поле красных гнойничков.

– Оспа! – заверещал Йепп, стрелой вылетая из комнаты.

Тем временем у стен Юденштадта собралась пьяная толпа.

– Ведьма вернулась! – голосили они.

– Прелюбодейка вернулась!

– Смерть жидовке!

Стол над опускной дверцей в погреб дома раввина был спешно отодвинут, коврик убран, и Рохель спустилась по шаткой лесенке из веток. Сверху ей велели не издавать ни звука.

Пока Келли ловили и волокли в тюрьму, доктор Джон Ди забрался сзади на телегу Карела, с головой зарылся в старые тряпки, кости, битую посуду и обрывки грубой мешковины. Освальда, который несколькими мгновениями раньше пребывал в полном блаженстве, одновременно жуя овес и испражняясь, такой поворот событий весьма раздосадовал.

Император, уединившийся с Петакой в своей кунсткамере, допустил туда только одну персону – Румпфа, своего надменного советника.

– Найди Вацлава, – рявкнул Рудольф, глазея на своего трофейного Дюрера, «Гирлянду роз», и видя на картине собственное лицо – на месте Максимилиана, своего родственника, стоящего на коленях перед Девой Марией. Еще он мог бы быть святым Домиником, раздающим гирлянды роз, херувимом или самим Дюрером, который, прислоняясь к дереву, внимательно смотрит на эту сцену. Бывали разные времена. В данный момент императору не хотелось бы быть никем, кроме самого себя.

– Вацлав сейчас в Карлсбаде со своим сыном, ваше величество. Мальчик пошел на поправку, принимает лечебные ванны.

Отвернувшись от Дюрера, Рудольф уперся взглядом в свой любимый портрет, на котором Арчимбольдо изобразил его в облике Вертумна, древнеримского бога растительности и всевозможных перемен. Нос его на этом портрете был грушей, щеки – яблоками, губы – вишнями, глаза – ягодами черной смородины, а вся голова – виноградной гроздью. Когда он был способен позировать для портретов, отдавать свое сердце искусству, восторгаться своей коллекцией, находить удовольствие? Как же все это от него ушло? Император вспомнил отроческие годы в Испании, когда любимый брат Эрнст всегда был рядом. Молодым человеком Рудольф охотился в венских лесах. Затем он впервые увидел Анну Марию. Император тогда спросил Страду, своего антиквара: «Кто эта прелестная дама?» – «Моя дочь, ваше величество». Анна Мария была тогда стройна и стыдлива, как юная девушка.

– А чем болел сын Вацлава?

Сможет ли он сам когда‑нибудь выздороветь – после этого хаоса?

– Оспой, ваше величество.

– Почему никто мне об этом не сообщил? Если у мальчика оспа, то Вацлав мог заразить и меня… – император закатал рукава и внимательно осмотрел одну руку, затем другую. – И как Вацлав посмел везти своего сына в Карлсбад? Вацлава следует незамедлительно доставить сюда. Здесь разразился настоящий имперский кризис. Срочно, немедленно, прямо сейчас пошли туда курьера – ты слышишь? И пусть стража отыщет Келли и Ди. Презренные негодяи… Их вздернут на дыбу и искалечат так, что они станут молить о смерти.

– Келли уже пойман, а Ди еще нет.

– Еще нет? Нет?! Не смей говорить мне «нет». Что, Ди прямо в воздухе растворился? Он не настоящий маг, он самозванец, а Келли следует как можно скорее казнить. Городские ворота уже закрыли? Пусть на площади соорудят помост для казни. А где этот чертов Розенберг?

– В Чески‑Крумлове, ваше величество.

– В том замке с привидениями? Они с женой что, рассчитывают там ребенка зачать? Чудище у них получится, а не ребенок.

Император приложил ладони к вискам. Тяжкие шаги медленных ног дона Карлоса звучали как барабанный бой, и с каждым днем они становились все громче. Рудольф откинулся на спинку кресла и поплотнее закутался в плащ, ощущая холодок близкой смерти, хотя на улице стоял жаркий летний день.

– Начальник стражи обо всем позаботится, ваше величество. Не беспокойтесь.

– Не беспокоиться? Начальник стражи может прекрасно позаботиться о дворцовом перевороте. Горе мне, горе… Я должен начинать пить эликсир. Ты заметил, что они решили убить меня до того, как я стану бессмертным, пока я смертен, уязвим… Где Киракос, черт бы его побрал?

– Я слышал, он прикован к постели, ваше величество.

– Люди купаются в Карлсбаде в лечебных водах, дышат деревенским воздухом у себя в замках, лежат, прикованные к постели… Что это за чума?

– Может статься, это и есть чума, ваше величество.

– У нас уже три года чумы не было…

Император встал, сложил руки за спиной и принялся расхаживать взад‑вперед. Он был в одном башмаке. Куда подевался другой?

– Ты что, пытаешься меня запутать? Так чума это или оспа? Киракос спит? Разбудить этого мерзавца!

– Киракос лечил мальчика, ваше величество.

– А, да‑да, теперь припоминаю. Этот дурак бросился следом за Вацлавом. Значит, у него оспа, так? Чем он думал? Просто интересно. Что ж, теперь он дорого заплатит за свою доброту. Все очень дорого за все заплатят. А как там бабочки? Как они поживают? Слава богу, у нас теперь наготове целые бочки этого эликсира.

– Прошу прощения, ваше величество, но все бабочки сдохли.

– Сдохли? Сдохли? – император снова подскочил. – Как это они могли сдохнуть? Не может этого быть.

А бабочки, до конца прожив отпущенный им срок, лежали теперь толстым бархатистым ковром на полу своего сетчатого города, сложив крылышки, словно в молитве.

– Мне очень жаль, ваше величество.

– Я же говорил, что они шарлатаны, вредители, предатели, неблагодарные убийцы. А где, черт побери, Браге и Кеплер?

– Браге заболел, ваше величество.

– Что, тоже оспой?

– Неизвестно. Он не может мочиться.

– Ага! Ничего удивительного. Я же говорил Браге, чтобы он прекратил сверх всякой меры пихать в себя жратву, лить пиво и вино. А Кеплер? Он что, тоже прикован к постели или принимает лечебные ванны? Или он на луну пялится? Браге наверняка знает.

Браге было слишком больно, чтобы знать или думать о чем бы то ни было. Ему сунули в руки четки, завернули в скатерть с праздничного стола. Затем дюжина словенских стражников в сопровождении священников и оставшихся на ногах гуляк понесла астронома к его дому неподалеку от Страговского монастыря. Небольшую процессию возглавлял Йепп.

– Дорогу, дорогу! – кричал карлик. – Сторонись, сторонись!

– Кеплер… – стонал Браге.

– Найдите кто‑нибудь Кеплера! – Йепп всей душой ненавидел это тощее пугало, но знал, что Браге считал Кеплера своим духовным наследником.

– Я здесь.

Кеплер видел, как Браге приковылял обратно в пиршественный зал, но затем потерял его из виду. Услышав зов Браге, он подошел.

– Мой дорогой коллега, – простонал Браге. Он упирался руками в бока, тогда как брюхо его высилось точно всплывающий из океана кит. – Я скоро умру.

– Нет, вы не умрете, – Кеплер сжал руку астронома.

– Я хочу, чтобы на моих похоронах играли Монтеверди. «Zefiro tora».

– Тише. Все у вас будет хорошо.

– Я умираю, Йоханнес, отдай мне должное, хоть сейчас мне поверь.

– Вы не умираете. Вы просто объелись.

– Я слишком хорошо знаю, каково бывает просто объесться, и теперь меня мучает не только обжорство. Говорю тебе, сам дьявол вошел в мою усталую тушу и сжимает вероломными когтями мой мочевой пузырь… Я хочу, чтобы ты до самого конца оставался со мной. Йепп, Йепп, где ты, Йепп?

– Здесь я. – Йепп сжимал другую ладонь Браге, с которой свисали четки.

Фрау Браге, похоже, дома не было, слуги покинули свои комнаты. Дети тоже слонялись непонятно где, ибо их игрушки были брошены на полу, а тарелки оставлены на столе. Весь дом был пуст, словно на него налетел бешеный ветер, и все люди, страшась бури, наши убежище где‑то еще. Стражники опустили несчастного Браге на постель. Послали за Кратоном, вторым после Киракоса придворным лекарем.