Книга сияния

– Если ваше величество больше во мне не нуждается… – начал Браге, поскольку оркестр по‑прежнему настраивал инструменты.

«Пива перебрал, – покачал головой Кеплер. – К тому же он становится полным идиотом, когда речь заходит о политике». Нельзя сказать, что сам Кеплер был знатоком в этой области, но он по крайней мере понимал, что императора необходимо держать за руки и за ноги, иначе всем им конец. Звезды, планеты… Земля пропитается кровью настолько, что станет второй красной планетой.

«Кеплер – назойливый выскочка, – недовольно подытожил Браге. – В Праге без году неделя, а уже по уши влез в дела двора, государства и империи. Этот болван попусту растрачивает свой талант на всякие недостойные материи». Вот он, Тихо Браге, ел, пил, веселился и славно спал, чтобы сохранять голову ясной для наблюдений. Каждый вечер, когда ему не требовалось присутствовать при дворе, Браге отправлялся в обсерваторию в Бенатках. Сам, без чьей‑либо помощи, составил карту небесного свода, нанес на нее положение тысяч неподвижных звезд – этому он посвятил всю жизнь. А в году тысяча пятьсот семьдесят седьмом от Рождества Христова открыл комету, что движется по орбите как луна, но большего диаметра.

– Можешь идти, Браге, – сказал император, – но твои услуги мне в дальнейшем ох как понадобятся. Составить мой гороскоп на многие будущие тысячелетия.

– Всегда в вашем распоряжении, ваше величество.

Напрягая ягодицы, Браге покинул гостиную так быстро, как только позволяли правила приличия. Едва дверь за ним захлопнулась, астроном во весь дух рванул по коридору к ближайшему лестничному проему и немедленно пустил туда мощную струю золотистой мочи.

«Если оба рецепта бессмертия хороши, – фантазировал император, – то почему бы не заполучить еще какой‑нибудь? Трансильванский граф сможет обеспечить номер третий – счастливое число. Ибо, несмотря на все мое отвращение, что плохого в толике крови, если ее смешать с вином, приправленным ароматными травами?»

– Послушай, Кеплер, – спросил император, – как думаешь, а можно прожить три вечности?

Кеплер решил, что чем короче будет ответ, тем лучше, а потому промолчал. Разве сама Земля – вечна? Возможно, закон рождения и смерти справедлив для всей вселенной. Звезды внезапно появляются там, где раньше их не было. Так, в году одна тысяча семьдесят втором Браге, а вместе с ним многие другие увидели новую звезду. Не значит ли это, что звезды тоже рождаются и умирают? И вечность для них – лишь краткое мгновенье?

Дирижер громко откашлялся. Клавикордист тронул клавишу «ля», задавая тон, альтовые блок‑флейты подстроились октавой ниже. Серпентисты со своими инструментами, похожими на латинскую «S», взяли еще ниже, их звук подхватили цитры и гобои; сопрановые блок‑флейты пропели ту же «ля» октавой выше, последними зазвучали трубы и струнные.

Рохель как раз задремала, но громкие звуки оркестра разбудили ее. И тут дверь в опочивальню, где она пряталась под кроватью, распахнулась.

24

Время не давало отсрочки. Поэтому тем же вечером евреи Юденштадта собрались в доме рабби Ливо. Хотя вечер выдался на редкость ветреным и дождливым, в кабинете раввина столпилось столько народа, а из печи так валил дым, что окно пришлось открыть. Ветер и дождь со свистом бились о стены здания. В кабинете находились все члены Похоронного общества, естественно, Майзель, зятья раввина, учителя из шуля, Зеев и другие ремесленники. Каким‑то чудом сюда втиснулись все Бар‑мицва[45] Юденштадта, а также протестант Кеплер, который ускользнул из замка, как только убедился в том, что Вацлав вырвет Рохель из объятий императора. Перл, будучи ребицин, тоже имела право присутствовать на собрании. Дочери раввина вместе со всеми своими детьми отправились в дом Зеева, чтобы дождаться, когда Рохель вернется из замка. Йоселю дали мелок; одна из стен кабинета, не занятая книжными полками, должна была послужить ему бумагой или пергаментом. Свечи тускло освещали кабинет.

– Ситуация такова, – серьезным тоном начал рабби Йегуда Ливо. – Император считает – разумеется, это заблуждение: раз я дал жизнь Йоселю – а вам известно, что представляет собой акт творения, который я властен был проделать лишь однажды и для особой нужды…

– Ближе к сути, – резко произнес Зеев, который становился все более неугомонным. Его Рохель по‑прежнему находилась в замке.

Раввин, сидящий во главе своего длинного и узкого стола, который напоминал бы стол в трапезной монастыря, не будь он накрыт персидским ковром с изящным узором, поднял брови и невозмутимо продолжал:

– Как все мы знаем, император надеется обрести вечную жизнь. Теперь он хочет, чтобы я ему в этом помог.

– Жить вечно, – нараспев произнесло собрание. – Без конца, без конца.

– Но как? – спросил один из учащихся ешивы.

– С помощью Каббалы.

– Каббалы?! – эхом откликнулось собрание.

– И чтобы я не отказался, он решил сделать всю нашу общину заложниками. Он готов устроить резню, только бы принудить меня.

Люди в комнате содрогнулись, как одно тело.

– Итак, рабби… – Зееву снова показалось, что разговор зашел в тупик, – если вы не возражаете…

– В этом вся суть. Как вам хорошо известно, я никому не могу обеспечить вечную жизнь, а Йосель, желая спасти меня, спасти нас всех, сказал императору…

– Сказал? – вежливо переспросил Зеев.

– Написал. Ты же там был, Зеев Вернер. Йосель написал…

– Что он написал, что он написал?

– Если будете вести себя тихо, я расскажу.

Ветер налетал на деревянное здание, и казалось, что оно покачивается, как корабль в бурном море.

– Йосель написал, что хранители секрета бессмертия – мы все, что каждый член нашей общины хранит отдельный фрагмент тайны и если кому‑то из нас будет причинен вред, секрет будет утерян. Таким образом Йосель пытался позаботиться о том, чтобы все мы остались в живых.

Ледяной дождь пробивал себе дорогу меж зданий Юденштадта, пригибая к земле высокую траву на кладбище.

– Не понимаю, – Зеев пытался сосредоточиться на текущих делах, но разум его оставался в замке.

«Я представляю: каждый из нас знает слово или букву».

Йохель мог думать только о Рохели. От тревоги его ладони стали влажными, и он с трудом удерживал мелок.

– Друзья мои, – признался раввин. – Вот что я хочу вам сказать. Когда я говорю, что у каждого из нас есть слово, которое можно передать императору, это в худшем случае ложь, а в лучшем – молитва. Кроме того, у этой затеи есть небольшой изъян… хотя нет – скорее большой. Как только кто‑то из нас передаст свою часть секрета, он больше будет не нужен.

– Но если они захотят искалечить кого‑нибудь или убить, можно будет пригрозить, что остальные совершат самоубийство, – разумно предложил Зеев. – Тогда все останутся живы.

– Это только отсрочка, – рабби Ливо почувствовал, что у него нет сил обсуждать этот вопрос. – В какой‑то момент, в тот момент, когда весь секрет будет выдан, мы императору больше не потребуемся.

Майзель выступил вперед. В своем превосходном камзоле, коротких штанах с подбоем, шелковых чулках, во всем придворном наряде он выглядел странно в этой толпе бедняков, торговцев, учащихся.

– Мы всегда будем ему полезны. Налоги, займы…

– Других королей эти соображения не останавливали, – возразил рабби Ливо.

– А не постигло ли императора безумие, которое поражает больных сифилисом? – спросил Зеев.

– Никаких признаков этого он не проявляет, – сказал Майзель, задумчиво оглаживая аккуратно подстриженную бородку. – Возможно, император страдает от наследственного недуга Габсбургов. Многие его предки отличались странным поведением. К примеру, его прабабка делила постель с трупом своего мужа. Вспомните также несчастного дона Карлоса. Не говоря уже о сыне императора, доне Юлии Цезаре, который заколол свою любовницу, ударив ее кинжалом в глаз, расчленил ее тело и бросил медведям под Чески‑Крумловом. У императора безумие выражается в колебаниях между предельным возбуждением и парализующей тоской.