Страница 53 из 93
Йосель улыбнулся с закрытым ртом, пошаркал огромными ножищами.
– Твоя новая одежда и сапоги – они такие славные, правда? Шелк был подобен ручейку чистой воды, а кожа была мягкой как цветочные лепестки. Сперва я сделала выкройки, наложила их на ткань, растянутую на столе. Я взяла мелок и слегка их очертила, а после этого бабушкиными ножницами, доставшимися мне по наследству, выкроила сперва рубашку, затем брюки.
Рохель покраснела, вспомнив, как однажды улыбнулась ему, точно в шутку, и как ложилась в след от его тела на полу, словно птичка в гнездо. Все это было всего‑навсего девичьей игрой – ничего серьезного – и, к счастью, сохранилось только в ее памяти. Вот только бы теперь остановить поток слов, который будто сам собой льется изо рта. Казалось, слова эти только и ждали, когда она разомкнет губы.
– Зеев сейчас на рынке. А я нечасто выхожу из дома.
Объяснение прозвучало почти радостно, словно это был ее собственный выбор.
– Так что…
Тут Рохель перевела дух, ибо на самом деле не привыкла так много говорить. Да, верно. Такое множество слов вызывало у нее странное чувство, словно давило ее своей тяжестью. Ибо у них дома говорил только Зеев, а он слушала. Порой она воображала себя Освальдом, мулом старьевщика, господином Длинные Уши, который в ответ мог лишь зареветь по‑ослиному. Больше того, она была совсем как Йосель, тоже бессловесный.
– Сшить рубаху не так легко. Мне приходится скалывать воедино все отдельные части. Ножницы и булавки у меня латунные, а иголка серебряная. После бабушкиных ножниц моя серебряная иголка – самое драгоценное, что у меня есть. Конечно, если не считать еще обручального кольца…
Рохель щебетала и щебетала, но едва вспомнила про обручальное кольцо и как оно упало в день ее свадьбы, вдруг ощутила болезненную судорогу в животе. Впрочем, это ощущение тут же исчезло, словно мякина разлетелась по ветру. Снова все стало прекрасным. Главным образом потому, что это было так чудесно – к кому‑то обращаться, разговаривать самой. А сколько ей еще следовало бы сказать! Да, произнести столько слов, которые только и ждут, пока их выпустят наружу, словно Рохель была чем‑то вроде живой книги: стоит только закатать рукава и приподнять юбки, одну за другой, как страницы, на которых напечатаны буквы. То утверждая, то объясняя, она начала рассказывать ему историю своей жизни. Ее так захватила открывшаяся ей новая способность собственного языка, что не задумывалась о других вещах – к примеру, о том, что делают ее ноги. Вскоре оказалось, что они с Йоселем неспешным шагом идут к реке.
– В прошлом году в наши стены засунули мертвого младенца – еще была жива моя бабуля, упокой ее душу Ха‑шем. Я смотрела на паяцев и почему‑то об этом вспомнила. Ребенок был сиротой – вроде меня. В свое время у меня был друг, у которого не было отца. Вернее, он не знал, кто его отец, хотя все кругом знали.
Йоселю пришлось наклоняться, чтобы лучше ее слышать. А Рохель отметила его внимание. И снова почувствовала себя маленькой девочкой, о которой заботятся, которую защищают. Или, точнее, той маленькой девочкой, которой она никогда не была и которой только теперь себя почувствовала.
– Взгляни на реку, Йосель, – река была сально‑серая, взбаламученная и неприветливая. Вдоль берега выстроились обломки грязного льда. – Разве она не прекрасна?
Голем уже приспособился к походке молодой женщины, и один его шаг равнялся ее трем‑четырем.
– …Затем, когда вся рубаха сколота, я начинаю сметывать. Знаешь, как забавно получается: сперва режем ткань на куски, а потом снова их сшиваем. Все это вроде головоломки и требует немалых раздумий. А ты считаешь себя сиротой? Я знаю, ты должен так думать.
На другом берегу реки, развеиваясь вокруг замка, поднимался утренний туман. Сперва обнажились крепостные валы и террасы с садами, которые спускались по ним, узкие бойницы для лучников в зубчатых стенах – а затем башни по обоим концам. Одной из них была Далиборова башня, куда в свое время заключили дворянина, который поднял крестьянское восстание. Он попросил скрипку. Пока его не казнили, напевы скрипки не умолкали, и никто не мог слушать их без слез.
Затем появилась Пороховая башня, где теперь работали алхимики… и, наконец из тумана понемногу начали выплывать шпили собора святого Вита.
– Ближе всего я подходила к замку, когда ходила в лес по грибы и заглядывала за ворота. Говорят, в Оленьем Рву и правда живет олень, а рога у него золотые. Прямо в Оленьем Рву он и живет, а в стародавние времена ров был настоящим рвом. Теперь знатные дамы сидят на мосту через ров и смотрят, как рыцари стреляют по ланям прямо из окон, пока ланей прогоняют мимо. По‑моему, это несправедливо, правда? Я знаю, ты согласен… Говорят, у императора есть собрание часов, они идут днем и ночью, и все они из золота, серебра и драгоценных камней. Мастер Гальяно рассказывал нам с бабушкой, что у императора есть игрушки, которые движутся сами собой, куклы, которые моргают глазами и без всяких ниточек способны маршировать, а еще маленькие колесики со зверьками, которые все крутятся и крутятся без конца, а еще нежные птички с рубиновыми глазками в золотых клетках, которые могут петь…
Тут Рохель наклонилась, подобрала юбку и погрузила пальцы в воду реки.
– Холодная. А ты знаешь, что там, внизу, под замерзшим илом, есть рыбы, и с весенней оттепелью они вырываются на свободу? Можешь себе представить? Я знаю, можешь. Вот они твердые как доски, а затем чуть изгибаются, начинают вздрагивать – и вот, пожалуйста, снова плывут по реке. Совсем как парад паяцев, который как раз сейчас уходит из города. Однажды я видела карнавал. Конечно, мне не разрешали смотреть, но я была маленькой девочкой, и мой друг взял меня посмотреть. Один мужчина ехал задом наперед на осле – говорили, он рогоносец, хотя я не уверена, что это значит. Еще там был медведь на привязи из Московии. А ты знаешь, что моя мама и бабушка пришли из России?
Рохель ничего не могла с собой поделать – она еще ни разу в жизни так безудержно не болтала.
– Да. Понимаешь, я ужасно сочувствую тем паяцам, безруким и безногим, той девушке, что обращалась к Деве Мириам. Ведь она была сумасшедшая. Понимаешь? – глядя на него снизу вверх, она с трудом сглотнула. А он кивнул. – Это встречается чаще, чем ты думаешь, сумасшествие. Я слышала… – тут она понизила голос до шепота, – что император безумен.
Потом она вдруг прыгнула на валун неподалеку от берега, раскинула руки в стороны и стала раскачиваться.
– Я птица! – воскликнула она. – Я могу летать.
И перепрыгнула на другой валун.
Йосель отрицательно помотал головой. Нет, ей не следует так прыгать с камня на камень.
– Смотри на меня, Йосель, – и Рохель взмахнула руками. Еще прыжок.
Она взглянула прямо ему в глаза, улыбнулась, еще миг покачалась туда‑сюда. А в следующую секунду потеряла равновесие, поскользнулась и с внезапно громким всплеском упала в реку. Темные воды сомкнулись над ней.
Йосель громко застонал. Четыре шага – и он уже стоял в реке. Сунув руку в ледяную муть, он нащупал ткань ее юбок, затем ее ногу. Затем талию. Потянулся к ее плечам, ухватил Рохель и вытащил из воды. Она отплевывалась, билась у него в руках как пойманная рыба, а затем вдруг вся задрожала – так страшно, что зубы ее застучали.
«Боже милостивый! – взмолился Йосель. – Боже милостивый!»
Быстро выбравшись с ней на берег, он огляделся в поисках подмоги, но вокруг не было ни души, если не считать нескольких рыбаков в лодках дальше по реке. Губы Рохели уже начинали синеть. Тогда, ни о чем не задумываясь, лишь прижимая ее к груди, Йосель побежал. Он мчался во весь дух, ничего перед собой не видя. Вдоль берега реки, вверх по улице к Юденштадту, в ворота Юденштадта – и вот уже одним могучим пинком распахивает дверь в дом Зеева.
– Господи! – вскричал Зеев. – Что случилось?
Йосель быстро уложил Рохель поближе к очагу и принялся срывать с нее мокрую, замерзшую одежду. Сперва верхнюю юбку, перепачканную тиной и илом, затем нижние юбки, которые липли к ее ногам. Зеев подбежал к кровати, сдернул с нее покрывала и быстро принес их к очагу. Йосель тем временем насухо растирал ноги Рохели. Он пытался отвести глаза, но вновь, как и тогда в купальне, не смог не заметить той цветущей лужайки, что скрыта от взглядов посторонних. Двое мужчин быстро обернули ноги Рохели сухим бельем.