Книга сияния

– Поешьте еще рыбы, – сказала Перл. Ее опрятная головка в косынке, быстро движущаяся вверх‑вниз над тарелкой, заставляла жену раввина напоминать трех цыплят на русской деревянной игрушке, которые начинали забавно тюкать носиками, если потянуть за веревочку.

Йосель, этот голем, размышляла Рохель, жил, как и она, самой обычной жизнью и в то же самое время был страшно загадочен. Он был как недосказанная история, ибо не мог говорить. Он был как незавершенное начало. Рохель могла выдумать про Йоселя все, что угодно, вложить ему в уста любые слова. «Рохель, – мысленно заставила она его сказать. – Ты птица, Рохель? Ты умеешь летать?»

– Поешьте еще курицы.

Зять раввина всегда рад был проявить щедрость за чужой счет. Рохель увидела его прячущимся в своей бороде, точно в кустах ежевики, а его твердые и жестокие глаза блестели, как кремень. Как мог подобный человек иметь раввинские устремления? От его жены Лии несло сырым запахом сточных канав, тарелок, отмокающих в кастрюле со старой водой, и молоком, скисшим в кувшине.

Мириам, другая замужняя дочь раввина, вовсю пыталась превзойти свою сестру в заносчивости, без конца ныла и жеманничала. На улицах по пояс грязи, она чуть не поскользнулась на льду, цены такие высокие. А селедка – вы просто не поверите, ужас сколько за нее берут. И пекарь так груб, да кто он вообще такой? И все же, несмотря на скверный нрав Мириам, ее сварливость и раздражительность, муж ее обожал. Сейчас он держал руку меж ее коленей и глядел на жену так, словно каждое вылетевшее у нее изо рта слово было слаще меда.

– Сегодня Шаббат, – объявил раввин. – Мир, Мириам.

Йосель посмотрел на Рохель. Она посмотрела на него из‑под опущенных век. И тут ощутила в пятках что‑то вроде нежной щекотки, которая поползла вверх, а в кончиках пальцев что‑то защипало, точно водяные капли запрыгали по горячей сковороде.

– Император так боится умереть, что попытался совладать со страхом, покончив с собой, – сказал один из зятьев раввина.

Вокруг всего столу зазвенел смех, а дети весело застучали ложками.

– Не смейтесь над чужой болью, – с укором произнес рабби Ливо.

– Даже над болью императора? – насмешливо спросила Мириам.

– Особенно императора, – ответила ей Перл, мрачно хмуря лоб. – Когда император чихает, нам лучше забираться в свои постели.

Дети с тревогой посмотрели на своих матерей. А Зельда, младшая дочь, рассмеялась.

– Я дрожу при одной мысли о том, что будет с нами, если он вдруг умрет, – сказал другой зять. – Как бы плох он ни был, лучше бы он не умирал.

– Должен ли я вам напоминать, – нараспев произнес рабби, – что сегодня Шаббат?

Он написал целый трактат, почему пастве не следует разговаривать, пока в синагоге идет служба. Не склонный к талмудической казуистике, рабби Ливо мрачнел, когда видел нарушение Закона, а грубость причиняла ему почти физическую боль. Шаббат есть Шаббат. Уделят ли здесь внимание его слову?

– Мы должны говорить только о радостном, не скорбеть, не бояться, – в его голосе зазвучала мольба. – Дайте миру шанс. Лишь один день в неделю он становится безупречным.

«Не скорбеть, не бояться. Даже мертвые живы в Шаббат», – напомнила себе Рохель. Меньше чем через год, в ярцайт, на могилу ее бабушки будет установлено надгробие. А когда‑нибудь она и сама ляжет на кладбище. Первая жена Зеева уже там, и Рохель подумала, не положат ли ее рядом с ней. И в этот самый момент, когда мысль о смерти заставила ее содрогнуться, Йосель нагнулся, ставя на стол чашу с репой, и легонько ее задел. «Ха‑шем, помоги», – взмолилась Рохель, и не только потому, что не допускалось, чтобы мужчина касался женщины, ибо она была нечиста из‑за месячных. Рохель чувствовала, как в сердце у нее растет искушение. Она слышала – хотя и не помнила, где и когда ей это рассказали, – что первая жена Адама не была ему доброй женой. За свои грехи Лилит обречена вечно блуждать по миру. Она стала ведьмой и посещает мужчин в их снах. Она является в платье из блестящих золотых чешуек, и ее объятья никто не оставляют в живых. Может быть, злая мысль о смерти в Шаббат привлекла Лилит? Когда солнце садится, появляются ночные демоны. Им‑то нет разницы – что Шаббат, что будний день. Диббуки, Дурной Глаз…

– Рохель, с тобой все хорошо?

Вопрос задал ее муж Зеев, отметила для себя Рохель. Он, кто взял ее в жены по доброте своего сердца, а теперь жаждал ее молодости, ибо все дело, несомненно, было в ее красоте, как он сам это назвал. Рохель молода, Зеев стар. «У всех у нас бывает расцвет, Зеев, – хотела сказать ему Рохель. – Сейчас мой расцвет, но довольно скоро он закончится». И поняла, что вся дрожит, будто ее превратилось в струны на лютне, которые перебирает невидимая рука. Рабби, сидящий по другую сторону стола, обычно такой душевный и заботливый, смотрел на нее сурово.

– Все ли с тобой хорошо, жена? – Зеев нервно рассмеялся, поворачиваясь к остальным.

Три сестры опустили веки и дружно откашлялись. Рохель представляла, что сейчас они вспоминают тот несчастный эпизод с обрезанием волос. Какой срам. Теперь они только и ждут, подумала Рохель, когда она наконец снова промахнется каким‑нибудь совсем позорным образом. Зеев быстро переводил взгляд с одного из сидящих за столом на другого. Рохель опустила глаза и стала смотреть на свои колени. Прошлой ночью Зеев прикладывал ухо к ее животу, словно там уже шевелился ребенок, но так ничего и не услышав, просто поцеловал ее в лоб. Они редко целовали друг друга в губы, а когда такое все же случалось, поцелуй всегда выходил целомудренным, как у близких родственников. Нет, совсем не таким поцелуем в сказках пробуждали принцесс. Как он там назывался – «поцелуй жизни»? Рохель знала, что у Йоселя не было языка. Зато рот у него такой крупный. И она представила, как этот рот накрывает ее губы, как они там теряются.

– Тогда я ей говорю, – не унималась Мириам. – «Я все‑таки дочь раввина».

– Какой стыд, дочь моя, что ты используешь положение, дарованное Богом, для того, чтобы добиваться власти над окружающими!

– Йосель, еще свеклы.

– Йосель, давай морковь.

– Йосель, принеси рыбу.

– Йосель, несколько луковиц.

– Рохель, – произнес Зеев, участливо глядя на свою жену. И остальные тоже на нее смотрели. Возможно, Рохель уже беременна, а значит, подвержена резким переменами настроения и частой сонливости. Несомненно, так оно и было. Женщине при первой беременности следует делать поблажки. В самом деле, Перл все еще помнила, как она была беременна Лией. Как она тогда днем и ночью поглощала изюм и спала. Хотя спала ли? Можно ли назвать это сном, когда твоя голова буквально падает на подушку, но твоему животу никак и нигде не пристроиться?

14

После аудиенции у императора алхимиков поспешно вывели наружу – через зал Владислава, вниз по каменной лестнице, во внутренний двор, за ворота замка и на улицу. Небо было серым и мрачным, как склеп. Сверху крупными, мстительными хлопьями падал снег. Келли казалось, будто его живот насквозь пробило пушечным ядром. В горле было сухо как в пустыне, глаза жгло. То, что осталось от ушей, ныло от холода. С носом алхимика тоже творилось что‑то неладное, а кончики его пальцев занемели, и их покалывало. Его изношенный плащ был слишком тонок, а с подошв башмаков, веревочками привязанных к ступням, отлетали последние заплаты. Ди был одет немного лучше, но и он являл собой жалкое зрелище.

– Послушай, Джон, – прохрипел Келли, когда они спускались по склону холма к Малой Стране, небольшому кварталу к югу от замка. – Про какую египетскую книгу он говорил? Часом, не про Трисмегиста? Так, значит, придется рисовать иероглифы? А ты заметил, что у Браге нос серебряный и привязан на веревочках?

В воздухе поплыл нестройный трезвон церковных колоколов.

– Раз император хочет жить вечно, он мог бы убрать все эти чертовы часы куда подальше, – не унимался Келли. – А то приплел Колумба, Магеллана, черт бы их подрал, все достижения современного мира…

Алхимики миновали несколько кузниц, игорный дом, бакалейную лавку, лавку торговца тканями, площадку для петушиных боев, питейное заведение… А вот и монастырь, где монахи сидели рядком в подвальной трапезной и собирались приступить к своему полднику. Дальше по Влтаве, над стекольным заводом, поднимались крупные клубы дыма. «Горшки, чиню горшки!» – голосил лудильщик. Кучка уличных прокаженных в красных шапках и серых плащах проплелась мимо с чашками для подаяний.