Страница 37 из 63
Кроме порции здоровой и часто обоснованной критики в адрес конкретного рассказа, блиц-семинара гю каждому тексту, когда высказывается не только ведущий, но и любой желающий, мастер-класс позволяет вживую пообщаться с успешным (коммерчески и литературно) автором, позадавать ему каверзные вопросы.
Важны не только комментарии к рассказам, но и позиция мастера по отношению к писательству в целом, какие-то творческие секреты, выгодные ходы, Громов в большей степени напирал на коммерческую сторону — не писать для журналов, которые не платят гонорар, ибо это подрывает ценность собственного творчества; как назвать роман; как общаться с издателем и т. д. Дяченко в основном говорил о том, какувлечь читателя, что ему нужно, что заставляет вцепиться в книгу и не откладывать ее до самого конца.
Оба раза мои рассказы выиграли. В 2003-м диплом победителя мне вручил Александр Громов за рассказ «Ничья» (см. «ТМ» № 2'04), а теперь — Сергей Дяченко за рассказ «Девятое марта».
Ну и, кроме всего вышесказанного, мастер-класс — это вполне реальный шанс обратить на себя внимание издателей, редакторов журналов.
— У Вас есть какие-то достижения, которыми Вы особенно гордитесь?
Моя маленькая победа — 2 апреля 2004 г. я перешагнул отметку в полтора миллиона тиража. Конечно, пока еще не книжного, все вместе. Но, учитывая, что тиражи современных, даже самых популярных, журналов редко превышают 20–40 тысяч, немножко погордиться можно.
— Сакраментальный вопрос: Ваши творческие планы?
Без этого никуда… Буквально на днях сдан в редактуру новый роман — «Анафема». Сейчас идут переговоры с издательством о выпуске отдельной книжкой сборника моих рассказов. К осени надеюсь дописать следующий роман, рабочее название — «Бремя стагнатора».
— Спасибо за интервью. Творческих удач и до свидания!
ТЕХНИКА-МОЛОДЕЖИ 8 2004
Александр Маслов
КОКОН
«Ей снова снились семь ангелов, тихо спускавшихся с неба и глядевших так строго, что хотелось закрыть лицо руками и зарыдать…» — он не мог вспомнить, из какой книги эти слова. Конечно, очень старой, может быть, такой же старой, как все человеческие страхи, мечты и пришедший с ними грех. Губин разжал пальцы, и книжный листок упал, мешаясь с тысячами других, разбросанных по пустырю.
Сегодня снова было много коконов. Их приносило откуда-то с запада. Они висели в небе светлыми точками, соединялись в гроздья и молчаливо уплывали за горизонт. Их почему-то всегда влекло друг к другу — они будто бы и сейчас оставались людьми, спешащими выстроиться в очередь в метро, столпиться в беспомощной тишине у тела умирающего старика или выкрикивать хлесткие лозунги на тесной от ропота площади. Некоторые опускались низко и плыли, касаясь деревьев, похожие на воздушные шары, которые когда-то продавали связками на улицах, только отяжелевшие и серые, словно утро после шумного праздника.
— Александр Сергеевич!
Губин оглянулся на голос жены и направился к ней, обходя ржавые плети арматуры, торчащие из земли и бетонных плит.
— А я, пожалуй, возьму это почитать, — она держала стопку журналов с выцветшими обложками и разлохмаченными краями.
— Что-нибудь интересное? — приподняв очки, он осторожно взял верхний.
— Так… просто хочу вспомнить, Саш, — Ирина Васильевна встала с обломка бетона, подошла и прильнула к мужу, приподняв голову, разглядывала морщины на его лице и припухшие, улыбающиеся всегда губы. — Хочу читать и вспоминать все, что было до две тысячи двенадцатого.
— Пойдем, Ириш.
Они направились через пустырь мимо контейнеров с покосившимися и оторванными дверцами, мимо груд прелого тряпья и мусора. Возле железнодорожной станции виднелась электричка — из тех, что раньше называли «дачными». Уже семь лет она стояла здесь неподвижно, в гуще высоких сорняков, похожая на перевернутую полузатопленную баржу. Над перроном на ребрах обрушившегося козырька сидели птицы, и рядом с фонарным столбом болезненно зеленела молодая яблонька. Здесь горько пахло полынью и еще металлом, оставленным сиротливо дождю.
— Саш, с коконами что-то происходит. Раньше они никогда не летали так низко. Недавно видела, как несколько катились по земле, — она остановилась, расстегнула пуговку блузки — Александр Сергеевич шел слишком быстро, и ей стало тяжело дышать.
— Да, это началось весной. Сначала я думал, что понизилось давление, сверялся с барометром. Но давление вполне… — тогда было около семисот шестидесяти. Не знаю, что происходит, Ириш. Сам много думал, и начинаю теперь подозревать, что где-то расчеты Дашкевича неверны.
— Они будто… устали. И потемнели. Помнишь, раньше они сверкали на солнце и светились по ночам, похожие на бусинки жемчуга.
— Что-то происходит с их пограничным слоем. Но я не знаю что. Я уже говорил: это самая безумная затея человечества и, к сожалению, самая последняя, — он достал из кармана мятую пачку сигарет.
— Не кури, — попросила она. — Ты обещал — в день не больше двух.
— Смотри-ка! — он повернулся к шоссе, скрытому кустами лебеды.
Подпрыгнувший кокон медленно опускался к земле, через минуту он дернулся, будто от удара, и взлетел вновь. Быстрым шагом Губин направился к дороге, прижимая журналы к груди, свободной рукой отклоняя с пути жесткие стебли сорняков. Где-то справа послышался свист турбины автомобиля и, кажется, чей-то голос. Щебенка, прикрытая травой, хрупнула под ногами. Он взбежал по насыпи вверх, оглядываясь на едва поспевавшую Ирину Васильевну, и здесь увидел старенький «Опель» с распахнутой дверцей, рядом — мальчишку лет тринадцати, в бейсболке набок и желтых от грязи джинсах.
— Чего, дед? — тот усмехнулся не по-детски — цинично как-то, словно сплюнул. — Ломился… как пес на жратву. Людей, что ли, давно не видел?
— Давно, — Александру Сергеевичу снова захотелось курить, сильно — пальцы нащупали и сжали пачку сигарет. — Родители где?
— Мои? А отправились уже. Летают где-то, — щурясь, он поглядел на проплывавшие в небе точки. — Я их надурил — кнопку не нажал и все. Хоп! — он подбежал к опустившемуся на дорогу кокону и размашисто ударил ногой.
— Господи, там же человек! — Ирина Васильевна замерла, хватаясь за локоть мужа.
— А мне-то что? — сузившиеся глаза моргнули нахальством, он сбросил с головы кепку, редкие длинные волосы рассыпались по лбу и щекам. — И ему ничего! Подумаешь, кувыркается. Надоело мне уже здесь! Вот, хотите, машину забирайте! Там на сидении консервы, конфеты и два пистолета. Забирайте! А я у-хо-жу! — мальчишка выхватил из кармана коробочку гиротаера и откинул крышку. — Батарея на восемьсот лет, меж прочим! С родаками точно не увижусь.
— Не смей этого делать! — выкрикнул Губин. — Не смей!
— Опля! — высунув язык и сморщив нос, он вдавил кнопку гиротаера.
— Саша! — Ирина Васильевна не то укоризненно, не то жалобно смотрела на мужа.
— Что ж я сделаю? Не ожидал я… — он подошел к пареньку, застывшему в нелепой позе — согнув чуть ноги и подавшись телом вперед, будто лягушонок перед прыжком. Пограничный слой зудел и уплотнялся, приобретая металлический отблеск. Через минуту мальчишку уже не было видно, кокон стал похож на огромную дрожащую каплю ртути, потускнел и, оторвавшись от земли, медленно поплыл вверх.
— Чертов, чертов Дашкевич, — пробормотал Губин. — Конечно, тогда он и думать не мог, что убьет нас всех… — он помолчал, ковыряя ногой края воронки, оставшейся от торсионного вихря. — Пойдем, Ириш.
— А давай поедем? — Ирина Васильевна прислонилась к дверце «Опеля». — Сердце что-то колет, — она улыбнулась. — Немножко совсем… наверное, ходили долго, — когда она так улыбалась, Александру Сергеевичу казалось, что ее серые большие глаза плачут.