Огненный Крест (ЛП)

Она надеялась, что сегодня все будет по-другому. Без вечного опасения, что Джемми проснется, имея так много времени, которое они могли посвятить друг другу, на волне эмоций от их обмена клятвами, она думала … но все было тем же самым.

Не то, чтобы она не была возбуждена, совсем наоборот. Каждое движение, каждое прикосновение отпечатывалось в нервах ее кожи, рта и памяти, затапливая ее ароматом, порождая глубокие ощущения. Но, несмотря на волнующие прекрасные любовные ласки, оставалось какое-то странное ощущение отдаленности, барьера, который она не могла преодолеть.

И вот снова она лежала возле него, когда он спал, перебирая в памяти каждый момент страсти, которую они только что разделили, и только теперь в памяти могла, наконец, поддаться этому.

Возможно, она слишком сильно любит его, подумала она, слишком много думает о его удовольствии и мало о своем. Удовлетворение, которое она чувствовала, когда он терял себя, задыхаясь и издавая стоны в ее объятиях, было больше, чем физическое удовольствие от оргазма. И все же, где-то глубоко под этими эмоциями таилось странное чувство триумфа, словно она выиграла в необъявленном и не признаваемом ими обоими соревновании.

Она вздохнула и ткнулась лбом в его плечо, наслаждаясь его ароматом - сильным и горьким запахом мускуса, как у болотной мяты.

Мысль о травах напомнила ей о контрацепции, и она осторожно, чтобы не разбудить его, снова потянулась рукой между ног, засунув один палец глубоко внутрь. Нет, все было в порядке, кусочек губки, пропитанный маслом пижмы, был на месте, охраняя вход в ее матку.

Она придвинулась к нему ближе, и он инстинктивно повернулся, чтобы прижать ее к себе. Тепло его тела охватило ее, даря уют и успокоение. Его рука хаотично блуждала по ее телу, словно летала слепая птица, двигаясь по ее бедру, по ее мягкому животу в поисках сокровенного места. Она схватила его руку обеими руками и прижала ее под своим подбородком. Его ладонь сжалась, она поцеловала большой грубый сустав одного пальца, и он глубоко вздохнул, расслабив руку.

Звуки веселья на горе стихли, танцоры и певцы охрипли и утомились. Дождь снова забарабанил по палатке, и серый туман коснулся ее лица своими холодными влажными пальцами. Запах влажного холста напомнил ей о путешествиях с отцом, когда она была ребенком, с их смешанными эмоциями волнения и безопасности, и она удобнее устроилась в изгибе тела Роджера, испытывая те же чувства уюта и предвкушения.

Это только начало, подумала она. У них впереди вся жизнь. И время отдаться полностью еще настанет.

17

СТОРОЖЕВОЙ ОГОНЬ

С того места, где они лежали, сквозь брешь в скалах он мог видеть сторожевой огонь возле палатки Хейеса. Большой костер сбора уже прогорел до тлеющих угольков, слабого воспоминания о жаре вздымающегося пламени, но костер возле палатки горел устойчиво, как звезда в холодной ночи. Время от времени темная фигура в килте появлялась возле него, чтобы подбросить в огонь дрова. Некоторое время ее силуэт вырисовывался на фоне яркого света, потом фигура снова исчезала в темноте.

Он краем сознания отмечал мчащиеся облака, которые закрывали луну, тяжелое хлопанье тента над головой и черные тени от камней на склоне, но смотрел только на этот огонь и кусочек белой палатки позади него, бесформенный словно призрак.

Он замедлил дыхание, расслабил мускулы рук и груди, спины, ягодиц и ног. Он не пытался уснуть, сон бежал от него, и он не собирался искать его.

И это не было попыткой ввести в заблуждение Клэр, убедить ее, что он спит. Она так хорошо знала его тело, его мысли, что, конечно, сразу поняла бы обман. Нет, это был просто сигнал, молчаливое послание к ней, что она может не обращать на него внимания. Она может уснуть, зная, что он закрылся в раковине своих раздумий и не предъявлял сейчас к ней никаких требований.

Мало кто спит сегодня ночью на горе, думал он. Ветер скрывал шелест голосов и звуки перемещений, но он чутьем охотника улавливал дюжины тихих движений, опознавал еле слышимые звуки и давал имена движущимся теням. Скрип кожаных башмаков по камням, взмахи отряхиваемых одеял. Это должно быть Хобсоны и Фаулзы собираются потихоньку уехать ночью, боясь утра и предательства.

Порыв ветра бросил сверху несколько нот музыки, концертино и скрипка. Рабы Джокасты не собирались жертвовать редкой возможностью повеселиться ради сна или из-за плохой погоды.

Тонкий плач младенца. Маленький Джемми? Нет, сзади. Значит, малышка Джоан, и голос Марсали, тихо и нежно напевающий по-французски.

- … Alouette, gentil Alouette … (1)

Вот и звуки, которые он ожидал - шаги по другую сторону каменной гряды, ограничивающей прибежище его семьи. Быстрые и легкие, направляющиеся под гору. Он ждал, открыв глаза, и через некоторое время услышал слабый оклик часового возле палатки. Никаких фигур не появилось в свете костра, но входной клапан шевельнулся, открылся и снова упал, закрыв вход.

Как он и думал, общее настроение было против мятежников. И сдать преступников не считалось предательством друзей, а скорее необходимостью защитить тех, кто хотел жить по закону. Это могло быть сделано тайно - доносчики дождались темноты - но неохотно.

- … j’ante plumerai la tête …(2)

Он задался вопросом, почему песни, которые поют детям, зачастую имеют ужасный смысл, и никто не дает себе труд задуматься над их словами. Для него мелодия песни ничего не значила, возможно, поэтому он больше внимания обращал на слова.

Даже Брианна, которая выросла, по-видимому, в более спокойное, мирное время, пела Джемми песни, внушающие страх смерти и имеющие трагический конец, при этом, она сохраняла нежное лицо, как у Девы Марии, нянчащей младенца Христа. Например, эту песню о дочери шахтера, что утонула среди своих утят …

Он задумался о том, какие страшные песни могла петь Богородица у колыбели своего сына. Судя по Библии, Святая земля была не более мирной, чем Франция или Шотландия.

Он бы перекрестился, прося прощения за такую мысль, но Клэр лежала на его правой руке.

- Они были не правы? - раздался тихий голос Клэр из-под его подбородка, заставив его вздрогнуть от неожиданности.

- Кто? - он нагнул голову и поцеловал ее густые кудри. Волосы пахли дымом и острым чистым запахом ягод можжевельника.

- Мужчины в Хиллсборо.

- Да, я думаю так.

- Как бы ты поступил на их месте?

Он вздохнул, приподняв одно плечо в легком пожатии.

- Не знаю. Если бы меня обманули, и не было никакой надежды восстановить справедливость, я бы убил человека, который это сделал. Но то, что было сделано там … Ты слышала об этом. Дома разрушены и преданы огню, мужчины избиты только за то, что занимали какой-то пост … нет, сассенах. Я не могу сказать, что сделал бы я, но не это.

Она немного повернула голову, и он увидел в луче света край ее высокой скулы и движение мускула на щеке возле уха, когда она улыбнулась.

- Я не думаю, чтобы ты сделал это. Не могу представить тебя частью толпы.

Он поцеловал ее ухо, не отвечая. Он слишком легко мог представить себя частью толпы. Именно это пугало его. Он слишком хорошо знал ее силу.

Один горец мог быть хорошим воином, но самый могущественный человек - всего лишь человек. Безумие, объединяло мужчин, оно правило гленами тысячу лет. Жар крови, когда слышишь крики своих товарищей, чувствуешь силу, поднимающую тебя, как на крыльях, и познаешь бессмертие - ибо если ты падешь, все равно твой дух будет вопить изо ртов тех, кто бежал вместе с тобой. И только позже, когда кровь остынет в венах, и оглохшие уши услышат плач женщин …

- А если тебя обманет не человек? А корона или суд? Не конкретный человек, а институт власти.

Он понимал, что она имела в виду. Он обнял ее и почувствовал ее теплое дыхание на суставах своих пальцев, находящихся как раз под ее подбородком.

- Нет. Не здесь. Не сейчас.

Мятежники взбунтовались в ответ на произвол людей, отдельных личностей, и их преступления могли быть оплачены кровью, но не войной - еще нет.