Страница 8 из 10
— Ты что тут рыщешь? — спросил он недобро.
— Как вас зовут?
— Старшой, — неприветливо ответил он.
— А я венцесса, скажите мне, почему м еня не пускают в барак?
— Здесь воины отдыхают между битвами, девочка, — Старшой явно не желал называть Машу согласно титулу. — Иди, иди отсюда.
— Я посмотрю и уйду, — не отступала девочка.
Старшой быстро оглянулся, а потом сказал:
— Дело в том, что у нас тут обледенелый больной. Проклятье ледяной кости. А ты, насколько я помню, тоже болела? Значит, вам опасно встречаться, и его угробишь, и сама… Снова сляжешь куклой. Иди отсюда, любопытная такая, пока тетка не заперла тебя в башне. Обидевшись, Маша пошла прочь, не оглядываясь, ее руки сами собой сжимались в кулаки. В привыкшей к роли вен-цессы голове уже крутились гневные мысли: «Какой-то вояка, как он смеет гак со мной разговаривать!» Она бы пошла прямо к Рыкосе Гривастой, если бы ее вновь не остановили — уже знакомый бородатый дядька с кирпично-красным лицом и бледно-голубыми глазами. Как бы случайно он сыпанул лопату с углем на подол девочки и тут же принялся ругаться:
—Да что ж ты, твое чистопородие, шастаешь, вот бабам больше работы нет — тебя обстирывать, сидела бы в а замке, лечилась бы, нет, потянула ее нелегкая…
Новый поток ругани девочка не выдержала, из глаз ее брызнули слезы обиды.
— Ну ты что, глаза на мокром месте, — вдруг перепугался мужик. —Иди, сядь сюда, да в кузню не суйся, там еще чернее! Тут сядь, на воздухе. Чего ты, маленькая…
Вы кто? — хлюпая носом, осведомилась Маша.
— Кузнец я здешний, дядька Степан, Да ты не бойся меня, у меня в Рябиновке дочка, совсем как ты, младшенькая…
— Я не боюсь, я просто расстроена, — объяснила Маша. — Мне хочется посмотреть барак, а Старшой меня не пускает.
— И правильно не пускает, — кузнец иернулся к своей работе — кузница его была тут же» под навесом, — что делать девочке в бараке рысарей. Я бы своей задал прутом по мягкому месту.
— Но мне очень надо, дядечка Степан, а вы не могли бы мне доспех рысарский смастерить? — взмолилась девочка.
— Для чего это? — кузнец посмотрел па нее искоса.
— Я бы рысарем оделась, в барак бы забралась…
— Зачем? — он замер с большим молотом в руках.
— Предчувствие у меня, — покривила душой Маша. — Есть там кто-то, кто: страдает от проклятья ледяной кости, а вот я выздоровела, может, я ему чем помочь смогу…
— Кто это выздоровел от проклятья ледяной кости? — раздался визгливый голос. Из каморки рядом с кузницей выглянул абсолютно лысый человек в длинной шубе из плохо сшитых шкур. Маша задумалась, сколько же ему лет — на первый взгляд он выглядел молодо, но потом прищурился и сразу состарился, словно по волшебству…
— Ну так кто этот несчастный?
— Ты, детка, не пугайся только, это старьевщик, мой старый друг, собирает барахлишко по рысарским крепостям, он завтра уедет… — пробормотал кузнец и отвернулся к наковальне, Маша услышала, как он проворчал себе под нос:
«Дернуло же дурака старого вылезти»… — Это я выздоровела, — упавшим голосом ответила девочка. — Ты? — старьевщик смерил ее взглядом и нахлобучил на блестящую голову шапку-ушанку, уши которой торчали в разные стороны. — А ты кто такая? — Я венцесса, — гордо улыбнулась Маша.
— Какая еще венцесса?
— Венцесса Калина Горькослезная!?
— Ой уж, — усомнился гость. — Степан, что тут у вас делается, а? Каждая обрванка уже венцессой считается. Вы что! — возмутилась девочка. — Почему оборванка? Разве в таких платьях оборванки ходят?
— Нарядом кичишься, — обрадовался гость. — Нехорошо. Особенно чужим. Почему чужим? — испугалась Маша.
— Красивые вещи, значит, любишь. А ну пойдем, покажу тебе мои сокровища, вон в тех санях, видишь? Неподалеку у стрельцов под носом. А? Старые вещи для новой венцессы.
Маша решила, что бояться ей нечего, стража кругом, а красивые вещи она действительно любила. К тому же ее задело то, что старьевщик назвал ее «новой» венцессой. Без раздумий она прошлась с ним до саней.
— Ну и не стыдно тебе? — тихо спросил старик по дороге.
— Чего мне стыдиться? — не поняла ' — К Маша.
— А воровка ты, — он добродушно посмеялся над ее возмущением. — Воровка и есть. Украла платье…
— Мне его подарили…?
— Украла имя, титул, судьбу украла, а? Может, и жизнь, а?
— С чего вы взяли? — Маша уже жалела, что пошла с ним, она нерешительно оглянулась на стрельцов,
— Посмотри, какая штучка! — старьевщик забрался в свои сани и подал оттуда девочке дивное серебряное зеркальце в виде цветка подсолнуха.
— Ух ты! — Маша улыбнулась, глядя на свое отражение.
— Любуйся, любуйся, самое то для девчонки. А вот сюда еще глянь.
На свет появился потертый сундучок, обитый зеленой замшей. Немного поколдовав над крышкой, старьевщик вынул изнутри подвеску — вроде камеи, точь-в-точь как картинка с Рривухой на книге Рыкосы,
На ровном овале из белого непрозрачного камня, в обрамлении мелких речных жемчужин, был написан портрет молодой женщины. Длинный тонкий нос, пристальные темные глаза под белесы ми бровями, худое лицо делали ее откровенно некрасивой, но взгляд ее был так печален и мудр, словно знала она некую ужасную тайну.?
— Нравится? А? Похожа ты на нее?
Смотри-ка, та же прическа, то же платье. Маша с испугом поднесла к лицу зеркало — меньше всего на свете ей хотелось быть обладательницей острого носа и белесых бровей.
— Что вы глупости говорите! Почему и должна быть на нее похожа?
— Потому что это и есть Калина Горькослезная,
Сердце у Маши упало. Она прошептала помертвевшими губами прежде, чем задумалась о своих словах:
— Это неправда, она слишком взрослая, венцесса Калина должна быть девочкой, как я.
Она поймала злорадный взгляд старьевщика и поняла, что проговорилась.
Глава 7
СТРАННЫЕ ДЕЛА В ГРОМОВОЙ ГРУДЕ
От смущения и испуга девочка пришлась тараторить, не давая старьевщику сказать ни слова:
— Я оказалась в незнакомом замке, ночью, одна, простуженная, босиком, а утром все, кто заходит в комнату, называют меня венцессой, что мне оставалось делать? Ну пусть я выздоровела, набралась сил и попыталась рассказать привенихе, что я не венцесса, но кто по доброй воле откажется от замка, нарядов, еды, защиты рысарей? У вас вон сани есть, красивые вещи, а мне пришлось бы идти пешком, по снегу, неизвестно куда.
— Я не удивлен, — улыбаясь, остановил ее путаный монолог старьевщик. И должен сказать, не ты первая, не ты последняя, кого Рыкоса рядит в это платье и пытается представить собранию рысарей, надеясь спрятаться за девчонкой от вражды других чистопородных рысарей. Но ты, почему ты согласилась стать самозванкой? Голод, нищета, я все понимаю — но неужели ты не задумалась о судьбе настоящей венцессы? Куда подевалась девочка, чьи платья, комната, украшения тебе достались? — Может быть, ее никогда не было? — осмелилась предположить Маша.
— Как просто успокоить свою совесть, — покачал головой старьевщик. — Не было девочки, и все тут. И мне не поверишь, если я скажу, что знал ее еще малышкой. Как же, поверить — это пришить себя преступницей. Тогда подумай, куда делись другие девочки, что становились самозванками до тебя? Хорошенько подумай, потому что твой путь лежит туда же,
— Куда? — переспросила Маша. Старьевщик опустил глаза и печально вздохнул. И оттого, что он не сказал, девочке стало вдруг так жутко, словно ей только что сообщили, что она обречена, что ей придется уйти туда же, куда ушли венцесса и самозванки… Впрочем, примерно так оно и было.
Девочка глубоко вздохнула, чтобы взять себя в руки, посмотрела на стрельцов — черные силуэты на фоне низкого, набухшего, будто мокрая вата, неба, потом решилась поделиться со старьевщиком: