Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 10 из 10

   Выскочив из сундука, расправив затекшие плечи и спину, первым делом девочка подбежала к узкому окну — обзор был не очень хорош, но она увидела стену с застывшим на ней стрельцом, суету людей во дворе, упирающихся коз, ведомых к воротам гладких и сытых лошадей. И только за стеной, на стыке свинцового неба и белой земли, в снежной круговерти — словно лес вырос за одну ночь. Длинный зубчатый силуэт, вчера его не было.

   — Что это может быть? — удивилась девочка. Кроме шарфов, в сундуке не оказалось никакой одежды, пришлось снова втискиваться в парчовое платье.

   Без посторонней помощи надеть его, как  полагается, оказалось невозможным, оно спадало с плеч, крошились перламутровые пуговицы, отлетали мелкие камешки, неопрятно свисали какие-то шнурки и ленты, Еще хуже обстояло дело с волосами — заплетенная вчера коса  рассыпалась на отдельные перепутанные прядки, кое-как сдерживаемые тя желыми шпильками с каменными бусинами. Недолго думая, Маша закуталась в дырявые шарфы и поспешила наружу. На небольшом крыльце, у маленькой двери, ведущей в замок, стояла привениха и о чем-то сердито спорила со Старшим.

   — Вы отправили коз, свиней, даже кур, как рысари будут сражаться на одной воде? Как мы переживем осаду?

   — Некому будет ухаживать за животными, никто из челяди не желает оставаться в замке, — отвечала тетя Рыкоса. — Назначьте кашевара, пусть варит кашу, в амбарах достаточно овса, предназначенного для лошадей, а лошадей не будет…

   — Никто из слуг не остается? — удивилась Маша, — Куда все бегут? И как же мы без них, замок, большой!

   Старшой неприязненно покосился на девочку, что-то прошипел сквозь зубы и отошел в сторону. Глаза Рыкосы вспыхнули гневом, она втолкнула Машу обратно в дверь замка. Девочка отлетела к стене коридора, схватилась за ушибленное плечо, скорее удивленная, чем испуганная, воскликнула:

   — Что вы делаете?

   — Как смеешь ты появляться в таком  виде перед рысарями и челядью, да еще *? в такой момент! — чеканя каждое слово, произнесла иривениха. Тут только девочка обратила внимание, что поверх обычного платья Рыкосы сверкала, словно отполированная, стальная кираса, косы были подобраны под круглый шлем с меховой опушкой. — Ко мне не пришли служанки, мне не во что было одеться, и я не умею делать прическу…

   Привениха выхватила кинжал, обкромсала свисающие ленты и завязочки, потом рванула девочку за волосы так, что шпильки рассыпались по полу. На глазах у Маши выступили слезы, но она стиснула зубы, чтобы не произнести ни звука…

   — Не можешь надеть платье, иди в броне. Не можешь причесаться — иди простоволосой. Но держи себя с досто-0 инством. Не показывай слабости, страха или иных чувств, помни, что ты венцесса!

    — Я не венцесса. госпожа, позвольте мне уйти… — прошептала девочка. Привениха неожиданно ударила ее  по лицу — не сильно, но чувствительно — и сказала:

   — Вчера я принесла первую жертву крови твоему титулу. Отныне ты венцесса, раз и навсегда, и другой не будет. Отработай свой долг перед Громовой грудой!

   — Долг? — переспросила девочка. Но Рыкоса Гривастая повернулась и вышла за дверь, оставив Машу в темноте, недоумевающую. «Может, я не венцесса, а самозванка. Может, я не вполне понимаю, какой у меня долг перед этой крепостью, но я человек, у меня тоже есть гордость, я не хочу, чтобы со мной так обращались», — решила девочка, вытерла слезы, как могла, привела себя в порядок, заплела простую косу, накрепко застегнула куртку и вышла за дверь. Молча встала рядом с теткой, не глядя на нее. Мимо, поскрипывая, визжа полозьями по неплотно покрытому снегом камню, медленно двигались сани. Маша заметила заплаканную Авдуську, прижимающую к себе пеструю курицу, укутанную в шаль, и бросилась к ней:

   — Пожалуйста, возьмите меня с собой! — попросила она.

   — Нельзя, Калиночка, войско Зазубрины не пропустит, убьет прямо по дороге, — шмыгнула носом молодая служанка.

   — Войско? Где? За что убьет? — напрасно спрашивала Маша, от саней ее оттеснил дядька Завояка.

   — Вот что, барышня, не рвите сердце людям. Их Зазубрина пропустит, а ваше чистопородие — нет. Вон они, ждут за стенами, когда челядь вывезут, чтобы начать войну за Громовую груду..



   — Но я не… — начала Маша и оглянулась на Рыкосу. Та не сводила с нее кошачьих глаз, брови были нахмурены, лицо бледно.

   — Назвался груздем, полезай в кузов, — без сожаления шепнул дядька Завояка и отошел в сторонку.

   Маше казалось, что весь мир, все люди против нее. Чтобы скрыть слезы, она взбежала на замковую стену, встала рядом со стрельцом, якобы посмотреть на войско Зазубрины. Так и есть — смутные тени выступали из тумана, в том леске, что она заметила утром, теперь ясно угадывались силуэты людей, коней, копий. Неотвратимая опасность, сдавленные рыдания, тихий, какой-то обреченный скрип саней, низкое небо над головой,

   Я все в сизых лохмотьях, словно по нему  распустилась чья-то неопрятная борода. Жгучая обида на тетку, на рысарей, даже на Авдуську, а особенно на злой рок, что закинул ее в этот замок — все переполняло грудь, жгло слезами, рвало душу на части.

   Маша поняла, что ей нужно что-то сделать, как-то выплеснуть глухое отчаянье и безнадежность. Но что? Не со степы же вниз головой…

   — Я бы не попала в этот мир сквозняком, если бы не могла справиться, — напомнила себе Маша. — Я обязательно вернусь домой, когда найду, для чего же я переместилась в этот мир.

   При слове «домой» ей стало немножко легче, там мама и папа. Подумав о родителях, Маша вспомнила мамин любимый романс — он, как ничто другое, подходил сейчас, чтобы хоть немного облегчить сердце…

   Утро туманное, утро седое, Нивы печальные, снегом покрытые, Нехотя вспомнишь и время былое, Вспомнишь и лица, давно позабытые…

   Да, это было то самое седое утро, печальная равнина с покидающими замок людьми… Маша пела, потому что не могла иначе, потому что сердце ее раскололось бы без этих слов, этой музыки. Она не думала о том, что ее слышат, но пела все громче и громче, чтобы не расплакаться, голос ее разносился над притихшим каменным двором, усиливался горным эхом, и девочка не сразу поняла, что последние две строки неуверенно подтянули простые люди в санях — слуги, кухарка, дворник, а за ними стрельцы и даже некоторые рысари.

   — Душевно получилось, — тихо обратился к Маше стрелец. А та уже заметила, что рысари смотрят на нее более ласково, чем утром. Даже Старшой вдруг кивнул ей ободряюще. Словно разжалась ледяная рука, которая сжимала сердце. И уже почти неважно было, что при последних звуках песни тетка повернулась и ушла в замок, никак не выразив приемной племяннице ни свое одобрение, ни порицание…

   Едва за последними санями захлопнули ворота, люди во дворе замка пришли в движение. Прикатили огромные котлы, разожгли костры, наверх стали поднимать длиннющие деревянные щиты. Маша присела за одним из зубцов, с интересом следя за приготовлениями. Снаружи замка тоже произошли изменения. Пропустив обоз, вперед коней вышли стрельцы — с луками и арбалетами, зачем-то вынули стрелы из колчанов и воткнули их перед собой в снег.

   — Зачем это? — спросила Маша у стоящего рядом стрельца, того, который похвалил девочку за песню.

   — Ты все еще тут?! — рявкнул он. — А ну в замок! Пошла, быстро!

   Он схватил ее за руку, намереваясь не то помочь спуститься, не то вообще сбросить, для скорости, но в этот момент нарастающий тихий гул прервался короткими всхлипами. Стрелы посыпались градом на тех, кто не успел укрыться за зубцами стены. От Машиной брони из драконьей стали стрела отскочила, а вот спасавшему ее стрельцу пронзило руку.

   Он осел в снег, со свистом выдыхая сквозь зубы воздух… 4

   Маша смотрела, на него широко раскрытыми глазами, не в силах сдвинуться с места. Сказочный рысарский мир вдруг словно раскрылся перед ней, стал реальным, опасным, пугающим — и все: из-за боли другого человека. — Иди отсюда, — повторил стрелец. Маша едва ли не кубарем скатилась по лестнице, и только у подножья вспомнила про старьевщика. Ведь он же обещал взять ее с собой, значит, знал, как спрятать ее от тетки или от Зазубрины! Сани, полные барахла, по-прежнему сиротливо стояли у ворот. Старьевщик не покидал замка. Девочка побежала к кузнецу, пригибаясь к земле, когда раздавался уже знакомый страшный гул. Дядька Степан раздувал горн, на его лице плясали отсветы пламени, к нему страшно было подступиться, но Машу это не испугало:

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.