Мой мальчик

Сьюзи оглядела комнату.

– Одна из причин, по которой мне нравится сюда приходить, – здесь можно быть злой и никто не станет из-за этого хуже о тебе думать, – объяснила она. – Здесь практически всем есть на что обозлиться.

– Правда? – Они не показались Уиллу такими уж обозленными.

– Ну, посмотрим, кто там у нас… Вон та женщина в джинсовой рубашке? От нее ушел муж, потому что считал, что их сын не от него. Хм… Хелен… Неинтересно… Он ушел от нее к кому-то с работы… Мойра… Он оказался голубым… Сюзанна Кертис… Кажется, он имел одновременно две семьи…

Последовали нескончаемые остроумные вариации на тему. Мужчины, которые ушли, только раз взглянув на своего ребенка, которые ушли, только раз взглянув на свою коллегу, которые ушли и пустились во все тяжкие. Вдруг Уилл понял, почему Мойра так боготворит Лорену Боббитт. Когда Сьюзи закончила летопись обманов и предательств, ему тоже захотелось отрезать себе пенис кухонным ножом.

– Неужели у вас тут совсем нет мужчин? – спросил он у Сьюзи.

– Есть один. Джереми. Он уехал в отпуск.

– Так, значит, женщины тоже иногда оставляют семьи?

– Жена Джереми погибла в автокатастрофе.

– Хм. Да.

Уиллу было настолько стыдно за свой пол, что он решил внести некий баланс.

– Значит, я один такой, – начал он, попытавшись придать своему голосу загадочную печальность.

– Ой, простите, – отреагировала Сьюзи, – я ничего не спросила о вас.

– Да… не важно.

– Так, значит, вас бросили?

– Можно и так сказать, да. – Он изобразил мученическую улыбку.

– А ваша бывшая видится с Недом?

– Иногда. Она не очень-то им интересуется.

Ему становилось лучше; приятно иметь возможность сообщить нелицеприятные факты о женщинах. Конечно, эти факты были его выдумкой, но в них имелась и какая-то правда чувств, и он заметил, что в его притворстве возник некий элемент театральности. Да, он играл, но в самом благородном и глубоком смысле слова. Он не самозванец. Он – Роберт де Ниро.

– А как он с этим справляется?

– Ну… он славный мальчишка. Такой сильный.

– В детях скрыты огромные ресурсы, не правда ли?К своему изумлению, он понял, что пытается сморгнуть набежавшую слезу, а Сьюзи ободряюще кладет ему руку на плечо. Он блестяще играл свою роль, это точно.

Глава 7

Кое-что в его жизни продолжало идти своим чередом. В эти выходные Маркус ездил к отцу в Кембридж и много смотрел телевизор. В воскресенье они с папой и с Линдси, папиной подружкой, поехали к маме Линдси в Норфолк, там гуляли по пляжу, а мама Линдси ни с того ни с сего крикнула ему: «Дай пять!» Ему нравилась мама Линдси. И Линдси тоже. Даже его маме нравилась Линдси, хотя она иногда и говорила про нее гадости. (Он не защищал ее. Он даже запоминал глупости, которые Линдси сделала или сказала, а потом, вернувшись домой, пересказывал их маме. Так было проще.) В общем-то, дела шли нормально. Просто сейчас в его жизни было слишком много людей. Он хорошо ладил со всеми. Они не считали его странным, по крайней мере, не показывали этого. В школу он пошел с мыслью, что, должно быть, он просто раздувает проблему.

По дороге домой все началось снова, в газетном киоске за углом. Здесь работали нормальные люди, которые были не против того, что он заходил полистать компьютерные журналы. Он мог листать их минут десять, а то и больше, прежде чем ему что-нибудь говорили, и то это всегда делалось мягко, в шутливой форме, а не так зло и с явной антидетской направленностью, как во многих других киосках. «Не больше трех детей одновременно!» Он этого терпеть не мог. Тебя считают вором только из-за твоего возраста… Он не ходил в магазины, где в витрине была такая табличка. Ему не хотелось тратить в них свои деньги.

– Как поживает твоя мамочка, Маркус? – спросил продавец, когда тот вошел.

Здесь любили его маму, потому что она разговаривала с ними о тех местах, откуда они приехали; она побывала там однажды, очень давно, когда по-настоящему хипповала.

– Нормально. – Он не собирался распространяться на этот счет.

Маркус отыскал журнал, который пролистал до половины на прошлой неделе, и забыл обо всем вокруг. Он очнулся, только когда вся толпа мальчишек уже ввалилась внутрь, окружила его и начала над ним смеяться. Его тошнило от одного их хохота. Если бы никто в мире больше не рассмеялся до скончания века, он был бы только рад.

– Что поешь, придурок?

Кажется, это случилось снова. Он напевал про себя одну из песен, которые слушала мама, песню Джони Митчелл про такси, и, очевидно, она опять выскочила наружу. Они все начали что-то нестройно бубнить, иногда вставляя бессмысленные слова, и тыкать его в бок, чтобы он повернулся к ним лицом. Он не обращал на них внимания и пытался сосредоточиться на статье. Ему не нужно было вспоминать названия шоколадных батончиков, когда перед ним была статья о компьютерах. Сначала он делал вид, что читает, но уже через пару секунд действительно увлекся и забыл о своих обидчиках, а когда опомнился, их уже и след простыл.

– Эй, Мохаммед! – прокричал один из них (мистера Пателя [12] звали совсем не так). – Проверь его карманы. Он кое-что своровал.

И ушли. Он сунул руки в карманы. В них было полно шоколадок и пакетиков жвачки. А он и не заметил. Ему стало дурно. Он попытался объяснить, но мистер Патель перебил его:

– Маркус, я все видел. Все в порядке.

Он подошел к прилавку и вывалил содержимое карманов на газеты.

– Они из твоей школы?

Маркус кивнул.

– Старайся держаться от них подальше.

Ага, черт возьми. Удержишься от них, пожалуй!

Когда он пришел домой, мама лежала, укрывшись периной, и смотрела детские мультики. На него она даже не взглянула.

– Ты что, не ходила сегодня на работу?

– Утром ходила. После обеда отпросилась, потому что плохо себя чувствовала.

– В каком смысле плохо себя чувствовала?

Молчание.

Так дело не пойдет. Ведь он всего лишь ребенок. Он все чаще и чаще задумывался об этом, по мере того как становился старше. Непонятно почему. Может, потому, что когда он и в самом деле был ребенком, то не мог этого осознать, – ведь чтобы понять, что ты еще совсем ребенок, нужно дорасти до определенного возраста. Или, может быть, когда он был маленький, ему не о чем было беспокоиться: лет пять-шесть назад его мама не лежала, дрожа, целыми днями под периной и не смотрела дурацкие мультики, а если бы это и случилось, он не посчитал бы это чем-то ненормальным.

Нужно было что-то делать. В школе все хуже некуда; дома тоже все хуже некуда, а раз, кроме школы и дома, у него ничего нет, значит ему все время хуже некуда, кроме тех часов, когда он спит. Нужно что-то делать, но сам он ничего изменить не может, и поэтому что-то предпринять должна женщина, закутавшаяся в одеяло.

Смешная у него мама. Сторонница диалога. Всегда заставляет его выкладывать все как есть и обсуждать с ней. Тем не менее он был уверен: заведи он разговор о чем-нибудь серьезном – неизбежно начались бы проблемы, особенно теперь, когда она все время плакала без причины. Но в данный момент он просто не представлял, как этого избежать. Он ведь всего лишь ребенок, а она – его мама, и если ему плохо, то именно она должна исправить ситуацию – все проще простого. Он должен с ней поговорить, даже если она этого не хочет, даже если после этого ей станет еще хуже. Да, тяжело. Ничего хорошего. Но в нем было достаточно злости, чтобы завести с ней разговор прямо сейчас.

– Зачем ты это смотришь? Это же чушь. Сама мне всегда говоришь.

– Я думала, ты любишь мультики.

– Люблю. Просто этот мне не нравится. Ужас какой-то.

Они оба молча уставились на экран. Странное собакообразное существо гонялось за мальчиком, который мог превращаться в нечто, похожее на летающую тарелку.

– Чем ты заболела? – строго спросил он: так учитель спросил бы какого-нибудь Пола Кокса о том, сделал ли тот домашнее задание.

Нет ответа.