Великая страна

Впрочем, он с детства был глуповат.

— Опс, — кратко отреагировал мистер Смит. Никто не заметил, как он вошел и оказался на довольно близком к чану месте. Вот теперь все заметили, как вошел Майк Гринвуд, но ведь это уже после слова опс.

— Скажите, уважаемый, — первым (через долгую секунду) очнулся Мак Бишоп, — что вы хотели сказать этим вашим опс?

— Что если здесь есть сотрудники моего доброго друга Ника Эванса, они могут завтра поспать подольше. Его завод рухнул и внес наконец посильный вклад в экологическую программу штата.

— Что же, сэр, все имеет свое начало и свой конец, не быть же заводу Эванса исключением. А откуда вы это узнали, позвольте спросить?

— Услышал, — ответил Смит откровенно и просто. — Когда долго живешь, узнаешь звуки, как старых друзей. Гнилое дерево трещит, но невесело, словно жалуясь на судьбу. Стекло бьется тоненько и звонко, словно прихорашивается, а не умирает. А железо падает на бетон как бы с глуховатым эхом, потому что сперва оно падает, а потом трескается бетон. И уж совсем глупо было бы перепутать эти фиоритуры с каким-нибудь банальным ветром, громом или дождем.

— Здравствуй, Смит, — сказала Мэгги.

— Здравствуй, Мэгги, — ответил Смит.

— В такой поздний час, — резюмировала Катарина, — в цеху никого не должно быть, а об этой рухляди жалеть не приходится. Майк, выпей пунш. И вы, господин… Смит?

— Точно так, мэм. С превеликим удовольствием, мэм.

Майк, чтобы удобнее прихватить кружку, переложил в левую руку блестящий шарик. По нему скакнул луч, шарик вспыхнул необычным ярко-фиолетовым цветом. Сразу несколько человек обратили внимание на шарик.

— Так твою, Гринвуд! Что за балдежный шарик?!

— Ты подаришь его кому-то или разыграешь?

— Аукцион!

Это слово, вброшенное в зал, возымело действие. Быстрее, чем вы бы вспомнили столицу Массачусетса, все расселись по лавкам и табуретам, оставив Майка стоящим в центре в некотором одиночестве. Он откашлялся, отхлебнул пунш и начал:

Часть шестая

Новый Гренобль — Москва

Глава 51. Эдди и Сюзанна

Майк прокашлялся и начал:

— Эдди и Сюзанна выросли рядом, но никогда не видели друг дружку…

Тут мгновенно установилась тишина — и так же мгновенно была нарушена, пока Майк набирал воздух для второй фразы.

— Да, это так! Я свидетельствую об этом, но, с другой стороны, что нам до Эдди и Сюзанны?!

Общество, обомлев, обернулось к мистеру Смиту, который обходил каждого встречного по плавному виражу так естественно, словно люди были манекенами. Присягну на Билле о Правах — не в одном животе от изумления взбурлил пунш.

— Восемь человек в этом зале, да, восемь человек могут продолжить эту историю и не прерываясь довести до счастливого конца; могут упаковать в нее чудесный магический шарик — да, драгоценный Майк, кстати, я видел такие шарики на ярмарке в Милуоки по три доллара за пару; если вы приобрели их дороже, это наводит тень на вашу коммерческую репутацию. Так вот, эти истории, лежа в ряду, обесценивают одна другие, как всякий конвейерный товар. Восемь, леди и джентльмены, восемь равноценных историй, одна правдивая и семь… практически правдивых, потому что они вполне могли произойти, но на этой кишащей людьми планете уже произошло столько невероятного, что все вероятное произошло точно и многократно…

Опытный оратор, Смит не мог не понимать, что сильнейшим словом в его речи является это самое восемь, выдающее необъяснимое знание аудитории (или это знание превосходно имитирующее). К этой минуте сменился не только рассказчик. Героями исподволь стали не Эдди и Сюзанна, — горько соглашаться со Смитом, но что нам до них?! — а Тревор и Мак, Клаудиа и Катарина, мы с вами, наконец. У нескольких исправных налогоплательщиков слегка засвербило в задах, потому что неприятно подозревать собственную жизнь в мозгу федерального агента, раскромсанной и снабженной ярлыками. И дело тут вовсе не в уголовной ответственности, да и какая там серьезная ответственность за жалкие… да и свидетелей… да и улик… да и давно это было… словом, попросту как-то неудобно, вроде как появиться перед обществом в подштанниках из галантереи Клермо, хотя ничего позорного нет в самих по себе этих подштанниках, вполне состоятельные подштанники. Смит между тем продолжал:

— Пусть я здесь впервые, но слухом полнится американская земля, и, насколько я понимаю, никто не уйдет отсюда без подарка. Так, дружище Майк? Так что, если нам повернуть аукцион на девяносто градусов, тем более, что все равно, откуда начинать разгадывать кроссворд: по горизонтали или по вертикали. У меня, хе-хе (он не хихикнул, а именно сказал хе-хе), тоже припасены подарочки, да, леди и джентльмены, подарочки…

Пару нервных цветных гостей прошиб при этих невинных словах настоящий сибирский озноб; Элиза же Хэмпшир кратко хохотнула — и икнула, словно кто-то заткнул ей белозубый рот.

— Тревор, так твою! Перестань креститься в кармане, а в другом сжимать фигу, а то, я догадываюсь, оцепенеют твои пальцы и таким останешься навек. Попомни мои слова — так, кажется, ты говоришь? Давай, выйди-ка лучше на подиум, как топ-модель, а мы с Майком посоревнуемся, что лучше бы тебе подарить.

Старикан Каннингем сомнамбулически вытащил собственное тело в центр зала; общество приветствовало его молчанием.

— Ваш ход, Майкл!

Глава 52. Кленовый листок

Пожалуй, очередным потрясением для бедных любителей пунша стало то обстоятельство, что на старого Майка Гринвуда вот ни на столечко не распространилось всеобщее замешательство. Он ожидал обращения Смита с ровной вежливостью хозяина, временно уступившего микрофон словоохотливому гостю.

— Что ж, Тревор, мой подарок тебе простой и совсем дешевый. Помнишь, как пятьдесят три года назад вас с Кларой Рэнсом настиг западный ветер прямо напротив моего магазинчика? Клен… сейчас уже нет этого клена… буквально вывернулся наизнанку. А потом ты вынимал кленовый листок из ее черной жесткой шевелюры, и вы смеялись, как дураки, и топтались, как кони? Так вот…

— Это тот самый листок? — спросил Тревор, и его голос дрогнул.

— Нет, — ответил Майк довольно жестко, — это такой же листок. Если ключ подходит к замку, то и такой же ключ превосходно вскрывает тот же замок.

Все молчали. Тревор стоял, пригорюнившись.

— Прекрасно, — резюмировал Смит. — Мой подарок тебе, дружище Тревор, не такой трогательный. Однако, взгляни!

Люди расступались; между ними, как катер между волн, проходил красивый цветной джентльмен с большой бутылью наперевес.

— В основу этого препарата положена формула твоего гена, Тревор. Он запускает обратно программу старения твоего организма. Выпив ее, ты начнешь молодеть с той же неукоснительностью, как старел до сего дня, только гораздо быстрее. Не пройдет и года, как свежая терпкая кровь смоет из твоего мозга память о некрасивой старости, а внутри ног словно вырастут стальные пружины. Я уж не говорю, Тревор, о твоем карандаше, он снова обратится в жирный фломастер с твердым почерком. И ты встретишь западный ветер лицом на запад, сынок. Он развеет твои волосы, цвет которых ты забыл. Тут нет никакого подвоха. Выбор за тобой.

Если Тревор Каннингем и сомневался пару секунд, то никто этого не заметил.

— Сожалею, сэр, но я не настолько люблю теперешнюю молодежь, чтобы так или иначе плодить ее ряды. Плевку негоже залетать обратно в рот. Вы думаете, мистер, Клара Рэнсом много значила в моей жизни? Да я последние лет тридцать не вспоминал о ней. Тем приятнее мне будет взять этот листок, ибо он…

— Если достопочтенный шериф, — в сторону, но, согласно странному акустическому эффекту, как бы на ухо каждому присутствующему заметил господин Смит, — позволит мне эксгумировать миссис Рэнсом и позаимствовать хотя бы один ее хрящ, то я оживлю память о ней гораздо навязчивей, чем кленовый листок. Если уж в ход пошли дубликаты.