Страница 29 из 90
– Вот она, погибель советской авиации! – глядя на меня, с отвращением сказал шеф, открывая дверцу. Я слышал, как он лезет в кузов, потом его шаги загрохотали по кабине. Я выпрыгнул на снег.
Высокий и тощий шеф, в длинной военторговской шинели похожий на Дзержинского, медленно поворачиваясь, вглядывался в темноту. Внезапно он что-то заметил, слез с кабины по капоту и приказал:
– Сидите здесь! Если через четверть часа не вернусь, сливайте воду! – и ушёл прямо в поле.
Я вернулся в кабину. Заметно похолодало. Я растолкал бойца:
– Лопата есть? Давай пороем под снегом, может, чего-нибудь для костра найдём.
Мы стали разгребать неглубокий снег вдоль обочин и натащили кучу промёрзших скелетиков каких-то растений. Я чиркнул спичкой, костёр пыхнул и стремительно прогорел, не дав тепла. Прошло 15 минут, потом ещё пять.
– Сливай воду! – приказал я водителю. Смысл этой затёртой фразы неожиданно дошёл до меня в её первозданной, суровой остроте. Под двигателем зажурчало.
– В ведро сливай, хоть руки погреем!
– А нету ведра, трщ старший лейтенант! – радостно доложил воин.
Внезапно машина осветилась. Я оглянулся. По снежным облакам мазнули два столба света и уперлись в наш КрАЗ, а потом послышалось натужное рычание. Из темноты вынырнул огромный колёсный трактор «Кировец» и подрулил к передку КрАЗа. Серый Гусь оживился, с грохотом выволок из кузова стальную трубу-водило, зацепил ею где-то в недрах трактора, и через несколько минут «Кировец» уже куда-то нас тащил. Вскоре показался металлический ангар, «Кировец» рявкнул гудком, и ворота ангара поползли в стороны.
В ангаре было полутемно, но зато тепло и пахло почему-то остывшей баней. Вдоль стен были расставлены какие-то сельскохозяйственные механизмы. Затащив наш грузовик на яму, «Кировец» вместе с шефом, который так и не вылез из кабины, уехал в противоположные ворота. Внезапно из каких-то дальних углов ангара появились причудливо одетые люди, повадками напомнившие мне морлоков. Морлоки, негромко матерно переговариваясь, обступили наш КрАЗ, открыли капот, слазили под машину. Откуда-то появились инструменты, и морлоки принялись споро свежевать грузовик.
Серый Гусь, как водитель, чувствующий ответственность за вверенную ему технику, сунулся было помогать, но главный морлок в стёганом ватнике и красно-белой спартаковской шапочке-петушке проворчал, что мы что могли уже сделали, и теперь с чистой совестью можем ложиться спать.
Я пригляделся. Вдоль стены ангара были проложены толстые трубы, обмазанные чем-то вроде цемента и обёрнутые металлической сеткой, а в углу поверх труб был сделан дощатый настил, на котором валялись брезентовые чехлы и какое-то тряпье.
С наслаждением стянув сапоги, я выбрал чехол почище, завернулся в него и закрыл глаза. Немедленно перед опущенными веками запрыгал длинный капот КрАЗа, зелёный приборный щиток, снежные, скучные поля по сторонам дороги, но скоро все куда-то уплыло, и я задремал. Спал я некрепко, но как ни странно, выспался. Сквозь сон доносились удары металла по металлу, бормотание морлоков и почему-то бульканье и урчание.
На рассвете меня разбудил шеф.
– Хорош клопа давить! Вставай! Сортир вон там, в углу за дверью, вода в кране на трубе, между прочим, горячая. Посмотри на столе, может, чего поесть найдёшь, и бойцу оставь, а потом поехали.
– А чего, машину починили? Здорово… Сколько заплатили, товарищ майор?
– Да нисколько… За самогонкой и закуской только вот съездил и пил с ними всю ночь, но я-то только пил, а они ещё и КрАЗ делали. Кстати, соляры налили полный бак.
Я оглянулся. Через грязные стекла в верхней части ангара пробивался утренний серенький свет, вокруг в странных позах спали морлоки, источая могучий самогонный дух. Я порылся в остатках закуски, но подумал и решил отложить завтрак до гарнизона.
Поднатужившись, мы с водителем откатили дверь ангара, и у меня перехватило дыхание. За ночь чистый, сухой снежок засыпал землю сахарной пудрой, переливающейся ёлочными разноцветными огоньками, одел в толстые и пушистые муфты ветки деревьев и кустов. Утренний воздух пах мандаринами и Новым Годом.
Дизель КрАЗа довольно ворчал, иногда басовито порыкивая. Мы быстро выбрались на нужную дорогу, и вскоре впереди появилась грязноватая полоса Минки, по которой вереницей бежали машины.
– Ну, все… – зевнул шеф, – дальше давайте сами. А я – спать. До гарнизона не будить, не кантовать, при пожаре выносить в первую очередь.
И уже засыпая, уютно устроившись в углу кабины, шеф пробормотал:
– Вот, запомни, сталей: народ и армия – едины!
Буква «И»
Советская военная техника, как правило, не ломалась, а если что-то и выходило из строя, то отказы были привычными, хорошо знакомыми, и ремонт трудностей не создавал. Но эту главную военную тайну Советской Армии двухъягодичникам не доверяли, а мне досталась РЛС, которая отказывала часто и изобретательно. Станция была уже почти без ресурса и доживала последние месяцы перед отправкой на полигон в качестве мишени.
Казалось, в ней не осталось ни одного надёжного узла. Когерентные гетеродины не держали частоту, запросчик жёг дорогущие маячковые лампы как спички, а приёмники подслеповато пялились в небо. Даже реечные домкраты механизма качания ночью подло замерзали, и их приходилось отогревать паяльной лампой, а керамические резисторы в передатчике релейки иногда взрывались прямо у меня над ухом с пистолетным щёлканьем.
Каждый раз, когда я подавал на станцию питание, она, казалось, издавала протяжный стон: «Бля, когда же я сдохну?!» Для того чтобы привести старушку в чувство, требовалось как минимум два часа беготни между приёмо-передающей кабиной, индикаторной машиной и прицепом № 8. Я страстно мечтал, чтобы мерзкий механизм сломался окончательно и бесповоротно, так, чтобы мне дали другую станцию, ну, или хотя бы сняли с НЗ что-нибудь поновее.
И вот однажды локаторный бог услышал мои молитвы. Перед началом полётов из ППК повалил густой дым. Я вырубил питание и поскакал на бугор, но войти в кабину было невозможно. Пришлось вручную выключать приёмо-передающую аппаратуру и запускать могучие вентиляторы, которые я по зимнему времени держал выключенными – у старушки от холода выбивало защиту.
Из вентиляционных люков немедленно повалил густой дым, но огня вроде было не видно. Когда дым рассеялся, я забрался в кабину и стал определять, что, собственно, сгорело. Приёмо-передатчики, шкаф управления и стойка опознавания были целыми и невредимыми, а больше в станции гореть было нечему. Приглядевшись, я заметил, что дым сочится из-под пола. Откинув фальшпанель, я получил в лицо последний клуб жирного, вонючего дыма.
Ну, так и есть… Сгорел двигатель вращения кабины. Такого просто не могло быть! Могучее поделие советской электротехнической промышленности можно было вывести из строя только атомной бомбой, да и то разве что прямым попаданием. Но факт оставался фактом: покойный ещё дымился, а клеммная колодка была изрядно закопчёной.
Устранить такой дефект самостоятельно я, конечно, не мог. Пришлось докладывать на КП полка. На аэродроме было две радиолокационных позиции: одна полковая (соседей), а другая дивизионная (наша). Обычно мы работали по очереди, но теперь работать предстояло всё время коллегам, и как они этому были рады, объяснять не надо.
Наорав ни за что на дежурного сержанта, я стал вызванивать шефа, старого, лысого и сильно пьющего майора. Дело это было непростое: о мобилах тогда ещё никто не слышал, а шеф мог быть где угодно, и хорошо, если трезвый. Наконец, я его нашёл и доложил ситуацию. Шеф понимал, что орать на чайника бессмысленно, поэтому горько вздохнул и сказал, что сейчас приедет.
Я надеялся, что уж теперь-то станция пойдёт под списание, но шеф бодро заявил, что станция ещё ого-го, и после замены движка ещё послужит!
На складе после долгих хождений между стеллажами мы наконец-то нашли нужный мотор в заводской укупорке, которая почему-то была вскрыта. Но тогда нас это не насторожило…