Страница 28 из 90
А на следующее утро снегопад кончился. Над гарнизоном распахнулось пронзительно синее, весеннее небо, со срезов шиферных крыш свесились сосульки, а на проталинах над теплотрассой упоённо орали и дрались воробьи. Гарнизон выглядел прибранным, как квартира перед приходом гостей. Тропинки на свежем снегу были ещё чистыми, снег хрустел под ногами и блестящей пылью осыпался с веток деревьев.
Командир аэродромной роты шёл в штаб. Он знал, что его обязательно вызовут, поэтому заранее побрился и погладил форму.
В кабинете, кроме командира полка, сидели замполит, особист и, почему-то, начмед.
– Ну, – хмуро сказал командир, – расскажи, что вчера было.
– Товарищ полковник, вчера командующий округом ПВО нанёс мне оскорбление и я вызывал его на дуэль.
– Ты соображаешь, что…?! – взвился замполит.
– Другого способа защитить свою честь у меня не было, – твёрдо ответил капитан, глядя в лицо командира полка, – вы же промолчали.
– Послушайте, – вдруг вмешался начмед, – а вы вчера хорошо себя чувствовали? Всё-таки усталость, ночь без сна…
– Нормально я себя чувствовал, – усмехнулся капитан. – И с головой у меня тоже все в порядке.
– Ладно, – поморщился командир полка, – идите пока. Мы подумаем, что с вами делать.
Капитан повернулся и пошёл к двери.
– Минуту! – остановил его молчавший до сих пор особист. – Не выходя из штаба, напишите рапорт о вчерашнем происшествии. На имя командира. Копию – мне.
На этом история командира аэродромной роты, вызвавшего на дуэль командующего, собственно, и заканчивается. Что стало с этим капитаном, за давностью лет я сказать не могу. Офицер штаба округа, от которого я услышал эту историю, говорил, что ротный всё-таки отлежал в госпитале, был признан вполне нормальным, вернулся дослуживать в свой полк, да так и уволился капитаном. Действительно, ведь в обато майорских должностей и так мало, а тут ещё дуэль…
Интересно другое. Рассказывают, что после этого случая, командующий в общении с подчинёнными стал гораздо сдержаннее, и до самого увольнения из армии на тот аэродром истребителей ПВО больше не приезжал. Ни разу.
В той степи глухой
Отслужившие свой срок РЛС не всегда сдают на металлолом. Иногда их отправляют «на расстрел» – используют на полигонах в качестве мишеней для стрельбы противорадиолокационными ракетами. Техническое состояние станции значения не имеет, лишь бы работал хоть один передатчик, чтобы головке самонаведения было за что зацепиться. Однажды я видел, как это выглядит на практике. Приемо-передающая кабина деловито и привычно крутится на лафете, все тихо-мирно. Вдруг что-то стремительно чиркает по небу и взрывается на бугре с такой силой, что здоровенные лопухи-антенны вместе с клёпаными хребтовыми балками разлетаются, кувыркаясь, как будто они сделаны не из стали и дюраля, а из картона. У меня потом целый день было плохое настроение…
Пришло время расставаться и с моей старушкой П-37. Станция выработала назначенный ресурс, выпила у личного состава не одно ведро крови, и в последнее время заставить её отработать полётную смену можно было только в результате вдумчивого двухчасового радиокамлания. А поскольку на полёты нужно было включаться часов в пять, регулярный утренний секс на матчасти приобретал особую остроту. И все равно, когда из отдела связи и РТО пришла команда отправить станцию на расстрел, я испытал чувство неловкости и стыда, как будто сдавал старика в богадельню. Шеф потом признался, что подумал то же самое…
На полигон нужно было везти только «машину №1», ту самую приёмо-передающую кабину, «машину №2», индикаторную, полигонщики надёжно спрятали в капонире и всегда использовали одну и ту же, менялись только ППК и комплект кабелей.
До полигона было не очень далеко, но выехали мы пораньше, потому что тащить ППК на крюке с большой скоростью запрещалось, а трейлера у нас не было. Кое-как зацепили водило лафета за фаркоп огромного КрАЗа, загрузили в кузов секции антенн, волноводы, катушки с кабелями и отчалили.
Экспедицию возглавил лично шеф, пилотировал КрАЗ самый опытный наш водитель – рядовой Гусев по кличке Серый Гусь (был ещё второй Гусев, рыжий, того, соответственно, звали Ржавый Гусь), а меня шеф решил взять с собой неизвестно зачем. Впрочем, в кабине КрАЗа было тепло и просторно, и до полигона мы доехали как-то незаметно.
Личный состав полигона был представлен караулом в лице трёх опухших ото сна бойцов и одного опухшего от беспробудного пьянства прапорщика, коротавших службу в снятом с шасси КУНГе с печкой. Пока затащили станцию на указанное место, пока разгрузили антенны и кабели, коротенький декабрьский день стал потихоньку тускнеть, растворяясь в сумерках. Светящее вполнакала солнце убыло в направлении Западной Европы, а из какой-то прорехи в небе посеял мелкий, колючий снежок. По-хорошему, нужно было заночевать на полигоне, но ни шефу, ни мне не улыбалась перспектива провести ночь в тесном вагончике в компании с прапором-ханыгой, поэтому мы тронулись в обратный путь и скоро заблудились. Плохо укатанные дороги между бесконечными колхозными полями выглядели совершенно одинаковыми, а дорожных знаков, естественно, не было и в помине. Иногда в свете фар мелькали буколические щиты, изображавшие жизнерадостного крестьянина, прижимающего к себе хлебный сноп, крестьянку с телёнком, толстенького, розового поросёнка и все в таком же роде. Интересно, что каждый щит был во многих местах продырявлен то ли вилами-тройчаткой, то ли картечью. Щиты звали в коммунизм, но нам нужно было гораздо ближе, на Минское шоссе, ведущее в родной гарнизон.
Минут через сорок блужданий, в недрах КрАЗа что-то лязгнуло и оборвалось, после чего двигатель немедленно заглох. Серый Гусь попытался его завести, но, как и ожидалось, совершенно безрезультатно. Наш водитель тяжело вздохнул и полез из кабины, мы за ним. Ничего интересного под капотом не обнаружилось. Двигатель выглядел равномерно грязным, оторванных, отвинтившихся или просто выпавших на дорогу запчастей не наблюдалось. Я, как человек автомобильно девственный, заглянул под капот из чисто академического интереса, знания нашего водителя об устройстве дизельных двигателей, похоже, были ещё скромнее моих, но шефу приходилось держать марку старшего офицера. Он задумчиво за что-то подёргал, что-то покрутил, хмыкнул и приказал водителю лезть под машину, но зачем – не объяснил. Рядовой Гусев проворно нырнул под передний мост, повозился там и, выбравшись обратно, доложил, что «там, вроде, все как обычно».
Положение становилось интересным. Было не очень холодно, градусов десять – двенадцать мороза, но кабина быстро остывала, а ещё быстрее остывала вода в радиаторе. За время наших скитаний мы не встретили ни души, и не знали куда идти, бросив машину. У нас появился идиотский, но вполне реальный шанс замёрзнуть посреди Московской области в конце ХХ века. Идею топить досками, оторванными от бортов грузовика и лавок, пришлось отбросить сразу, потому что у этой модели КрАЗа они оказались металлическими. Сотовой связи тогда не существовало и в помине, а взять с собой рацию мы просто не додумались.
В растерянности мы сидели в кабине и вдруг я хихикнул. Шеф подозрительно покосился на меня, но промолчал Приняв барскую позу, я начал с завыванием читать:
Жеманные стихи пародии на Северянина в кабине военного грузовика, застрявшего в колхозных полях, звучали настолько дико, что шеф растерялся, пробормотал: «Бля…» и отодвинулся к дверце. Боец тихо дремал, положив шапку на руль.