Самозванец

— Тогда в Киев. В Печерский.

Но Киев за рубежом! Да не просто в ином, а во враждебном государстве, и намерение идти туда, конечно, подозрительно. Григорий поясняет:

— Там старцы многие души свои спасали.

Варлаам глядит, прищурив хитрые глазки. Спрашивает с усмешкой:

— Чем душу обременил в твои-то лета?

Григорий делится серьезно и доверительно.

— В Чудове у патриарха был я в великой славе, брал он меня с собою и в царскую Думу, но не хочется мне даже и слышать про земную славу и богатство. Хочу в Киев. Поживя там, пойдем во святой град Иерусалим ко гробу господню.

Для средневекового человека стремление поклониться святыням выше межгосударственных отношений. И все-таки…

— За рубеж идти трудно.

Да, Варлаам не рвется в опасный поход в Иерусалим; через магометанские владения, однако за рубеж его влечет, о чем, возможно, Григорию и известно. У корыстного монаха есть свой замысел, подсобрать у западных единоверцев денег на строительство храма. Не без выгоды, разумеется. Уже припасена и икона чудотворная — образ, богоматери.

Таков интерес Варлаама. Знать бы ему, что подняло в путь молодого дьякона, какова несовместимая разница в их целях! Но путь один, на юг, за рубеж.

— За рубеж идти трудно…

— Вовсе не трудно, — возражает и убеждает Григорий. — Государь наш взял мир с королем на двадцать два года. Теперь везде просто, застав нет.

На самом деле он боится застав. Но расчет и риск, оправдаются. Поздно хватятся власти, не успеют приставы в «корчму на литовской границе». И уверенность эта передается Варлааму. Он согласен.

Редко принимались так, почти на ходу, столь важные по последствиям решения. В толчее московской улицы снята с руки перчатка, которая будет брошена верховному владетелю России, поднимет на бой тысячи людей, вовлечет в поединок королей и народы.

А пока почти будничное:

— Когда же идти?

— Завтра, — отвечает Григорий решительно.

Варлаам и не подозревает, что для нового знакомца промедление смерти подобно. Он был неосторожен и наговорил лишнего. Теперь его ищут, и время не ждет. К счастью, Варлаам не привык откладывать дела в долгий ящик. Этот почти старый, с точки зрения современников, человек, удивительно легок на подъем.

Срок предложен и принят. И в подтверждение новые приятели дают клятву не обмануть друг друга. Встретиться решено утром в Иконном ряду.

Течет по улице разномастная толпа, уносит в разные стороны христовых братьев. Все спешат, в конце зимы холодно, деревянная мостовая покрыта скрипящим снегом. Никому нет дела до двух чернецов, до их скрытых помыслов, планов, намерений.

Да они и сами толком ничего не знают друг о друге. Только со временем откроется Григорию непримиримый Варлаамов характер. Пока ему не до этого.

И Варлааму неведомо, что нетерпеливый попутчик крайне неосмотрительно и преждевременно говорил монахам в Чудове: «Знаете ли, что буду царем на Москве?»

Что речи «враля дерзкого» дошли до ростовского митрополита Ионы, который поставил о них в известность патриарха Иова и самого царя.

Что Иов по добродушию, как полагает Карамзин, а скорее по неизвестной нам причине, мер надлежащих не принял.

Что царь Борис был этим «добродушием» разгневан и приказал дьяку Смирному-Васильеву сослать болтуна в Кириллов Белозерский монастырь «на вечное заточение».

Что Смирной-Васильев, якобы по просьбе свойственника Отрепьевых дьяка Семена Евфимьева, царское распоряжение не выполнил и предоставил возможность Григорию покинуть беспрепятственно Чудов монастырь, за что со временем жестоко поплатился.

Что из монастыря Григорий бежал сначала в Галич, затем в Муром, откуда неожиданно, верхом, на лошади, предоставленной настоятелем Борисоглебского монастыря, вернулся в Москву.

И лишь после и вследствие всего этого дороги их с Варлаамом сошлись случайно (?) и, как оказалось, чтобы потом круто разойтись.

Все в череде предшествующих событий темно, и время укрывает истину от нас, как и от Варлаама. И ему и нам придется догадываться и домысливать. Правда, он был самоувереннее и за свои домыслы готов был и в темнице, и на плахе пострадать, но об этом позднее…

А пока не домыслы, но известные факты.

В Иконном ряду, как и договорено, сходятся трое. Трое, потому что рядом с Варлаамом возникает фигура его приятеля, еще одного странствующего монаха, «крылощанина» Мисаила, в миру Михайла Повадина, с которым Варлаам сошелся близко у князя Ивана Шуйского. Личность Мисаила в истории незначительна, но связь Варлаама с Шуйскими стоит отметить. Позже Варлаам станет обличать, а брат Ивана Шуйского — Василий убьет человека, который сейчас вместе с двумя попутчиками переходит по льду Москву-реку, чтобы ближайшей улицей Ордынкой направиться прочь из города, на юг.

Ордынка…

Не каждый сегодня поймет сразу, откуда пошло это название. Но было время, когда слово «орда» звучало для русского уха страшнее, чем «мор» и «глад»…

Орда была реальным воплощением ига.

Продолжалось иго четверть тысячелетия. «Под игом лет душа погнулась», — написано у Н. А. Некрасова.

Слову «иго» трудно подобрать аналог. В словаре сказано: «угнетающая, порабощающая сила». Но иго не было завоеванием, потерей самостоятельности в нынешнем понимании. Термины «аннексия», «оккупация», «колонизация» и даже «контрибуция» в данном случае неприменимы. Не было метрополии и протектората. Все эти понятия так или иначе — пусть формально — опираются на юридические начала, как бы несправедливы или иллюзорны они ни были. Иго основывалось на силе и только силе, злой и уничтожающей, власть которой не знала пределов и границ. Каждый человек под игом мог быть в любую минуту убит, так же, как и его дети и близкие, угнан в рабство, лишен крова, имущества и свободы. Так жили деды, отцы, дети, внуки, правнуки и их дети и внуки. Целый народ два с половиной столетия. Казалось, сама история прекратила для него свое течение, казалось, душа не просто погнулась, но сломалась навсегда.

Современник, епископ Владимирский Серапион: «Землю нашу пусту створиша и грады наши плениша, и церкви святые разориша, отца и братию нашу избиша, матери наши и сестры наши в поруганье быша. Кровь и отец и братия наши, аки вода многа землю напои… множайша же братия и чада наша в плен ведени быша, сёла наша лядиною (молодым лесом) поростоша, и величьство наша смерися, красота наша погибе, богатство наша иным в корысть бысть, труд наш поганые наследоваша, землю нашу иноплеменникам в достояние бысть».

Жертва и палач — вот смысл отношений Руси с Ордой. Палач истязал жертву, не давая ей вздохнуть и распрямиться. Большую плату пришлось заплатить за бунт на Куликовом поле. Но пришел день, когда оказалось, что истязатель изнемог…

Знал ли это Иван III, московский князь, когда в гневе растоптал басму, символ ордынской власти, и сказал послу Ахмата, приехавшему с требованием очередной дани:

«Ступай объяви хану, что случилось с его басмою, то будет и с ним, если он не оставит меня в покое!»

Знал ли он, что пришел час решающий?

Вряд ли. Скорее, подобно многим князьям за многие годы не вынес очередного унижения. Восстал. Но предшественники поплатились за попытку отстоять достоинство жизнью или еще бо́льшими унижениями. Александр Невский был милостиво «усыновлен» Батыем. Ивану было суждено иное — победить без боя. Великое кровавое противоборство и великое противостояние, духа завершилось всего лишь стоянием, в котором не Иван победил, а выстояла Русь.

Сам же князь готовился к сражениям и поражению. Русские рати заняли оборонительные рубежи по Оке от Коломны до Серпухова и Тарусы. Кашира, что на противоположном берегу и которую защитить не надеялись, была сожжена. Москвичи, покинув дома, перебрались в Кремль, «сели в осаде», казну отправили в Белоозеро с наказом — по мере угрозы «бежать» далее, к морю и северному океану.

В июле 1480 года хан Ахмат вышел к Оке.

Но перейти реку не решился.

Оба войска вблизи друг друга двинулись вдоль Оки к западу, туда, где путь на Москву преграждала меньшая река Угра. Русские вышли на броды через Угру раньше. Противники остановились лицом к лицу.