Рапорт инспектора

— Горбунова с Ларкой ловите? Ловите, ловите! Дай бог теляти волка поймати.

Эти слова про волка Шура и сочла единственным подтверждением своих с Ларисой предположений, потому что, по существу, Редькин ничего не подтвердил, хотя горбуновские рассказы на пляже и не отрицал.

— Так было это или не было, скажи толком! — настаивала она, а он отшучивался:

— Все, что было, все, что ныло, все давным-давно уплыло.

— Фу, смурной! Что у тебя холод-то такой собачий?

— Холод? — переспросил он. — Почему холод? По-моему, тепло. А если замерзла, средство есть: раздавим бутылочку и — под одеяло. Согреемся, а? — выпалил он вдруг для Шуры неожиданно.

Предложение показалось ей диким и унизительным. Она вскочила, покраснев:

— Нужен ты мне!

И побежала к двери.

А он вслед крикнул, будто хлестнув по лицу:

— Дура! С твоей-то рожей выламываться!

Шуре хотелось повернуться, влепить ему разок тяжелой, привычной к труду ладонью, но стерпела, потому что нужен ей был Редькин, чтобы память брата защитить. Так и добежала до лифта, пощадила, а выходит — зря, ушел Редькин, не поможет.

И пришлось ей рассказать Мазину и Трофимову обо всем, не скрываясь.

Рассказ этот косвенно подтверждал то, что говорил Горбунов: именно Шура с ее подозрением могла подтолкнуть Редькина на нелепый шантаж. И Мазин отметил это.

— Спасибо, Шура, все это мы учтем, хотя самой розыск предпринимать вам не следовало, факт. Не всегда такие вещи пользу приносят и не всегда благополучно кончаются, тем более что Лариса, как вы говорите, побаиваться начала. С каких, кстати, пор?

— Да после Володиной смерти.

— А она по характеру не трусоватая? Трусливым людям мерещится многое.

— Ларка не трусливая. Я ее с детства знаю. Всегда заводила была, по чужим садам с мальчишками лазила. Раз с яблони упала, руку вывихнула, так никому ни слова пока рука не вспухла.

— Смягчилась ты к ней, Шура, — заметил Трофимов.

— Я за справедливость, — ответила Крюкова. — Если Ларка в беде нашей не виновата, то не хочу я, чтоб зря вы ее турсучили.

— Не так уж мы ее и «турсучили», даже слишком мало, — возразил Мазин. — О своих подозрениях Ларисе нам сообщить следовало, а не вас в адвокаты приглашать. Хотя, я вижу, из вас адвокат может получиться неплохой.

— Вот уж не уверена. Не по мне ваши хитрости.

— Да у нас, Шура, хитростей, немного. Нам правда нужна, факты. Даже маленькие, но точные. Вот скажите, пожалуйста, когда вы монету у Владимира видели — до угона машины или попозже?

— Зачем это?

— Если вы видели брелок до угона машины, это означает, что Горбунов уже знал вашего брата в то время, а он утверждает, что познакомился с ним после угона. Нам это необходимо уточнить.

Вопрос Шуре не понравился. Выходило так, как говорила Лариса. Есть у них версия, и по версии Володька с Горбуновым сообщники. Если познакомились раньше, значит, и грабили вместе! Но этого же быть не может.

— Не помню я.

— Подумай, — предложил Трофимов. — Мне показалось, что ты этот случай хорошо запомнила.

— Показалось вам. А я не помню.

Мазин видел волнение Шуры и догадывался о правде, но настаивать не хотел. Наоборот, пришел на помощь:

— Ладно, Шура Я вижу, вас смерть Редькина взволновала.

Шура кивнула. При всей антипатии к оскорбившему ее Редькину такого конца она ему не желала, но, главное, произошла еще одна смерть и совсем перепутала все смешала, а людям в этом тихом кабинете требуется непонятное распутать. И она пришла им помочь, а вот пришлось, если и не соврать, то умолчать, скрыть правду.

— Прошу я вас, разберитесь по справедливости, чтобы знать мне, что Володина память не замарается, — попросила она, перейдя вдруг от недоверия к доверию, потому что поняла — не им с Ларкой тут разобраться.

— Положитесь на нас, — заверил Мазин сдержанно, но с той убедительной ноткой в голосе, что запоминалась людям, с ним встречавшимся.

А когда Шура вышла, сказал Трофимову:

— Девушка она хорошая, вранью не обучена. Брелок видела, конечно, до налета. Это следует учесть. И второго свидетеля — тренера — тоже учтем. Кое-что она любопытное сообщила, мне кажется.

Вечером пошел, наконец, снег, а следом, ночью, приморозило, и река покрылась у берегов тонким прозрачным ледком. За кромкой его вода поблескивала расплавленным свинцом, казалась густой и тяжелой. Колкий воздух щекотал ноздри. Мазин оставил машину на стоянке возле ресторана и пошел к водной станции лесной тропинкой. С веток срывались сухие снежинки, низкое солнце косо высвечивало бурые, чуть припорошенные поляны.

Девятов в вязаной спортивной шапочке сидел на корточках у воды, гладил за ушами лохматого неприветливого пса.

— Здравствуйте, — сказал Мазин.

Собака оскалилась. Тренер придержал ее за шею.

— Вы ко мне?

Мазин протянул удостоверение.

Девятов поднялся, посмотрел.

— Моя милиция меня бережет? — спросил и пнул собаку ногой в тяжелом, на рифленой подошве, туристском ботинке. — Пошел, Бокс!

Пес отошел немного, не спуская с Мазина недружелюбных глаз.

— Я кому сказал? — строже проговорил тренер.

Почувствовав угрозу, собака зарычала и отступила еще на несколько шагов.

— С ним шутки плохи, — пояснил Девятов с удовольствием. — Взрывчатый зверь. Сторож откуда-то притащил. Слишком хорошо знает жизнь, а потому зол. Так что у вас?

— Вы знакомы с Горбуновым?

— А кто с ним не знаком? Товарищ, как теперь называют, коммуникабельный.

— Что это, по вашему, значит?

Тренер снова присел, выпрямился, разминаясь, развел в стороны руки, вдохнул глубоко:

— Я не задумывался. Коммуникабельный — значит коммуникабельный. Я, например, некоммуникабельный.

— Спасибо, прояснили. — Мазин посмотрел в сторону, станции. Окна уже закрыли на зиму фанерными щитами, но не все. — Вы здесь много времени проводите?

— По возможности.

— Цените одиночество?

— Не только. Воздух чистый люблю.

Он был прав. После городского, пропитанного бензиновыми парами и прочими бескислородными примесями тумана, которым приходилось дышать все последние дни, Мазин осторожно вбирал в себя здешний, слишком хороший для того, чтобы заглатывать его крупными порциями, воздух.

— И ночуете тут?

— Ночую. Хотите посмотреть со служебной целью? Прошу.

Не дожидаясь согласия, Девятов пошел вперед. Под синим спортивным костюмом тело его казалось ловким, молодым, но под глазами Мазил увидел чуть обозначившиеся отеки и не удивился, заметив под койкой в комнате тренера пустые бутылки.

Девятов перехватил взгляд Мазина и опустил пониже байковое одеяло, прикрывающее кровать.

— Приятели захаживают, — пояснил он. — Сезон-то закончился, вот и нарушаем режим помаленьку.

— И с Горбуновым случалось?

— Дался вам этот Горбунов. С его-то брюхом на инкассаторов нападать!

Он с удовольствием провел рукой по своему плоскому животу.

— При чем тут инкассаторы?

— Да в курсе я ваших забот. Не поддавайтесь вы на Ларисины выдумки. Артистка. Эмоциональный чел век. Игра воображения — и ничего больше.

— Вы ее хорошо знаете?

Девятов задумался.

— Женщин разве узнаешь? Мужья с женами по двадцать лет живут и вдруг такое узнают, что расходятся А тут курортное знакомство.

— Я слышал о вашем знакомстве. Скажите, вы не замечали у Белопольской предвзятости к Горбунову? Может быть, они не ладили?

Тренер покачал головой:

— Наоборот. Горбунов за ней, как хвост, таскался, а бабам такое всегда нравится. Не знаю, откуда ветер подул.

— Вам она не говорила?

— Я не любопытный. Стала намекать, я слушаю.

— Разубеждать не пытались?

— Ларису-то? Я ей слово, она мне двадцать. Самого чуть не убедила.

— Но все-таки не убедила?

Девятов усмехнулся. Единственным украшением его комнаты была вырезанная из пакета от импортных чулок картинка — стройная девица изогнулась в смелой позе и смотрела призывно, обхватив руками ноги в почти незаметных колготках. На нее тренер и поглядывал все время: то ли нравилось смотреть, то ли избегая взгляда Мазина.