Омут

— Сказка как сказка.

— Это была присказка. Сказка впереди. И заключается она в том, что в банке придумали везти деньги пароходом с небольшим охранением. И повезут.

— Это все?

— Если нашего друга заинтересует сам факт, он сможет узнать все остальное.

— Вы собираетесь продавать тайну по частям?

— Нет. Больше мне нечего продавать.

— Где же — приобрести «все остальное»?

— Я думаю, остальное можно получить бесплатно. Назовите ему фамилию — Самойлович. И все.

Софи не знала, что сказать.

— Я так и не поняла, почему вы не обратились непосредственно к адресату.

— Прежде чем войти в личные отношения, я хотел бы заслужить известное доверие.

— Вы думаете, я его доверенное лицо?

— Вам не обязательно им быть. Вы просто передадите то, что слышали. Это ведь просто.

— Я бы не сказала.

— А по-моему, просто. Каждый из нас всего лишь что-то слышал и что-то сказал. Не более.

— Вы очень хитрый хитрец.

— Я сказал честно, я не бескорыстен.

— Что же вы все-таки хотите?

— Да ведь мы почти в одинаковом положении.

— Как так?

— Оба, в сущности, посредники. Может быть, я чуть больше. Что из этого…

— Вы предлагаете мне перепродать вашу тайну?

— Наши сведения. Так будет точнее. И никакой речи о продаже. Если наш друг реализует полученные сведения, я думаю, он отблагодарит нас. А сейчас о чем говорить? Я ведь даже не назвал общую сумму… Ту, что повезут.

— Она велика?

— Велика. Но точную цифру я не знаю.

Они оба говорили уже вполне серьезно.

— Мне не совсем ясны ваши умопостроения и умозаключения, но я окажу эту услугу.

— Вы сделаете, доброе дело, — убежденно сказал Шумов.

— Добрые дела делаются бескорыстно. Поэтому не считайте меня в доле.

Он покачал головой с огорчением.

— Напрасно. Напрасно вы так. Я уверен, деньги вам очень пригодятся.

— Спасибо.

— Разрешите откланяться…

Она пристально смотрела ему вслед. Шумов сбил ее с толку. «Кто же он все-таки? Разгуливает с полуувядшим цветочком. Такие на гроб бросают. Смешно. Неужели смерть ходит в костюме песочного цвета?..»

Разумеется, раньше Техника новость узнал Барановский.

Они стояли у окна, будто случайно встретившись в коридоре клиники. Под окном прогуливались больные в халатах мышиного цвета.

— Это серьезно, Софи. Я должен подумать.

— Конечно.

— Чертовски заманчиво дать этому предложению ход.

— Когда вы скажете свое решение?

— Медлить тоже нельзя. Может быть, обсудим его вместе?

— Где?

— Хотя бы у вас.

— Когда?

— Сегодня. Вечером я играю в шахматы с Воздвиженским, а потом провожу вас. Это будет естественно.

Воздвиженский выиграл традиционную партию. Выиграл, как ему показалось, не совсем справедливо.

— Вы играли сегодня несколько рассеянно, — сказал он партнеру.

— Да? Усталость, наверно.

Они посмотрели друг на друга. Барановский в самом деле рассеянно, потому что думал не о шахматах, а Воздвиженский — сочувственно.

— Усталость — естественное состояние человека. Природа просто сигнализирует нам, что пора отдохнуть.

— В наше-то время? Поэт сказал, покой нам только снится.

— Время действительно парадоксальное. В шестнадцатом году казалось, что устали все. От войны, от старой власти… А сейчас энергии хоть отбавляй. Все в движении, в борьбе, в спорах.

Барановский протестующе повел головой:

— Только не я. Споры решились на полях сражений.

— Главный, спор. А бесчисленные вытекающие проблемы? Как реально устроится жизнь?

— Образуется.

— Я тоже так думаю. Но многие горячатся. По любому поводу. Возьмите хотя бы искусство.

— Это не моя сфера.

— Да в ней черт голову сломит. Перед войной все заполонили декаденты. Теперь они почти все сбежали. Остались крикуны с плакатами:

Как вам это нравится?

— По крайней мере, ясно. Не то что у декадентов, — сказал Барановский, усмехаясь.

— Откуда же ясность, если возникает новая буржуазия?

— Ну, это ненадолго.

— С точки зрения экономической…

— Экономика тут ни при чем. Просто любой буржуй, хоть старорежимный, хоть нэповский, противен русской душе.

— Что за мистическая концепция! — пошутил Воздвиженский.

— Это не мистика. Это реальность нашего национального характера. В Северо-Американских Штатах продавец газет мечтает выбиться в миллионеры. Американец очень доволен, когда девять человек едят хлеб, а один пирожные. По его мнению, это означает шанс для остальных. У нас все наоборот. Мы хотим, чтобы все ели тюрю. Русская душа утешается во всеобщем бедствии. Не знаю только, чего здесь больше, стойкости духа, чувства справедливости или элементарной зависти? Может быть, наживала противен только потому, что ему завидуют, но так или иначе он противен, и завистники, накинув тогу социальной борьбы, всегда его одолеют. Ведь их огромное большинство. У русского буржуя, дорогой мой, гораздо меньше шансов выжить, чем у американца стать миллионером.

— Вы произнесли свою речь очень убедительно.

— Да вы были подготовлены к ней. Вспомните собственные рассуждения о равенстве в страдании. Все мы одним миром мазаны. Все со славянофильским душком.

— Новая власть интернациональна.

— Да, мы охотно примеряем чужие кафтаны. Только во время примерки они у нас трещат на плечах…

— Вы, однако, не жалуете соотечественников.

Об этом распространяться Барановскому не хотелось.

— Я вообще придирчив к ближним. Наверно, даже в семье был бы неуживчив. Но бог миловал, я холостяк.

— Я тоже. Но иногда сожалею.

— Пустое. Нет смысла сожалеть о том, чего не имел.

В этот момент он увидел подходившую Софи.

И Воздвиженский увидел.

— Мне кажется, эта женщина выделяет вас.

— Она приятна.

— Вы тоже относитесь к ней не так, как к другим? По-моему, она достойна внимания.

— Мы к каждому относимся иначе, чем к другому.

Воздвиженский засмеялся:

— Прикрываетесь софистикой?

— Вы говорите обо мне? — спросила Софи, плохо уловившая последнюю фразу.

— Господин Воздвиженский расточал вам комплименты.

— К сожалению, меньше, чем хотелось.

— Благодарю вас.

Однако было видно, что она не склонна к галантному разговору.

— Сегодня был тяжелый день. Оперировали. Так хочется поскорее выпить горячего чаю и отдохнуть.

— Позвольте проводить вас? — предложил Барановский.

Получилось естественно.

Софи шла чуть поодаль от Барановского, как и положено идти со случайным попутчиком.

— Мы идем ко мне?

— Да. В булочную.

— Только не туда. Там мерзко. Все время ощущаешь чужую прожитую жизнь. Нет-нет. Лучше в мою келью.

Солнце еще не коснулось горизонта, но в городе его уже не было видно. Тени почти слились, однако дневная жара не ушла.

— Господи, как душно! Как я жду дождя! Очистительной грозы, ливневых потоков.

— Да, очень душно, — согласился Барановский, ощущая пот на плечах под толстовкой. — Но я не хотел бы дождя в ближайшие дни.

Она бросила вопросительный взгляд.

— Большой ливень может проникнуть и в подкоп. Дождей не было давно.

Он был прав, но ей по-прежнему смертельно хотелось дождя.

В маленьком саманном флигеле оказалось не так жарко.

— Вы в самом деле пьете в жару чай?

— Да. Будете пить? Я поставлю. У меня керосинка.

— Может быть, позже.

— Как хотите.

— Расскажите еще раз об этом нэпмане.

Софи изложила разговор с Шумовым, стараясь вспомнить каждое слово.

— Жаль, что я сам не видел его, — заметил Барановский.

— Вы не верите ему? — спросила Софи.