Омут

Но вот однажды во двор вошел Барановский, бледный, застегнутый на все пуговицы, в надвинутой на лоб фуражке.

— Что-то случилось, господин подполковник?

— Случилось то, что не могло не случиться.

Он протянул телеграфный бланк:

«Имение разграблено. Проси отпуск. Отец».

— Какая дикость, господин подполковник!

Отпуск дали, и Барановский уехал.

Потом было двадцать пятое октября.

Юрий в растерянности ждал дальнейших событий.

Кажется, за неделю до рождества он получил письмо от Барановского.

«Пишу с дороги. Кругом меня все серо, с потолка висят ноги, руки… Лежат на полу, в проходах. Эти люди ломали нашу старинную мебель, рвали книги, рубили наш парк и саженные мамой розы, сожгли дом моих предков. Это полузвери или еще хуже зверей. Отец скончался у меня на руках. Я еду на Дон. Только оттуда может быть спасена Россия. На Дону Корнилов. Обливаясь кровью, пойдем мы за ним до конца. Предстоит священная война. Приезжайте, я верю в вас и жду. Но, если у вас есть хоть маленькое сомнение, тогда не надо».

Они выехали на третий день рождества. Муравьев и еще шесть офицеров. С солдатскими документами, в солдатских шинелях, с солдатскими вещмешками.

На пути, который показался бесконечным, — непрерывно облавы, проверки, обыски. Особенно по ночам.

— Документы предъявите! У кого есть оружие — сдать!

Юрий, закрыв глаза, притворяется спящим, беззвучно шепчет молитву.

— Чей мешок?

Он не отвечает.

Кто-то с винтовкой трясет за плечо.

— Твой, товарищ? Развяжи.

Юрий «просыпается», развязывает.

— А документы есть?

— Есть.

— Ну, ладно.

Еще раз обошлось.

Линию, разделяющую противоборствующие силы, проехали без помех. Фронта еще не было.

В Ростове сначала все показалось иным, как пробуждение после дурного сна.

По главной улице, Садовой, шагает отряд людей в погонах. Поют не лихо, но стройно:

Но это лишь первое, обманчивое впечатление. Ясность внес Барановский. Обняв Юрия, сказал:

— Как вы вовремя. Еще несколько дней, и могли бы не поспеть.

— Неужели так плохо?

— Город обречен. Красные охватывают полукольцом.

— А мы?

— Я только что с позиций. Удержать нет сил.

— Что же с нами будет?

— Сейчас в штаб.

Штаб Добровольческой армии в особняке знаменитейшего на юге миллионера Парамонова.

По залу с колоннами, где недавно еще танцевали, нервно шагает вперед и назад худой генерал Марков.

В приемной Корнилова застыл неподвижно конвойный текинец. Кабинет маленький — письменный стол и два кресла.

Корнилов в штатском потертом костюме, черном в полоску, в брюках, заправленных в солдатские сапоги, бледный, короткие волосы с сильной проседью. С Барановским здоровается за руку.

— Рассказывайте, подполковник.

Барановский докладывает подробно, не забыв упомянуть, что видел трупы убитых офицеров, погруженные на открытые платформы, под дождем с мокрым снегом.

У Корнилова, подавленно слушавшего доклад, блеснули маленькие черные глаза.

— На платформах? В такую погоду?

Остальное он знал и сам.

У Юрия спросил коротко:

— Хотите быть с нами? В такой час?

— Так точно, ваше высокопревосходительство!

— Спасибо.

Когда вышли, Барановский сжал ему руки:

— Поздравляю. Теперь вы корниловец!

Так позвал он Юрия зимой семнадцатого, и тот пошел. Сначала буквально пешим строем.

Через несколько дней вечером, когда замерли улицы, офицерские отряды, оставляя город, двинулись в поход, который позже окрестили ледяным. Уходили тайно, запрещено было отбивать ногу, разговаривать.

Вдруг из темной подворотни чей-то голос окликнул проходящих:

— Это кто идет?

В ответ согласно приказу полное молчание.

Спросивший понял его по-своему.

— Заждались вас, товарищи!

Сбился с ноги идущий рядом с Юрием штабс-капитан Воронцов. Скрипнул зубами в ярости. Но шаг выправил. Еще вчера за крик на улице «пришел вам конец, буржуи!» какого-то плохо одетого человека расстреляли на месте, даже имени не спросили, но сегодня приказ молчать. И молча во главе походной колонны с вещмешком за плечами шагает Корнилов…

Шли почти раздавленные, но верили: идут путем славным, пусть даже на Голгофу, за поруганную Россию. Потом годы кровопролитной войны, временные, опьяняющие успехи и горькое похмелье, и главный итог — Россия выбрала другой путь, они не нужны. Не зря крикнул тогда неведомый человек: «Заждались вас, товарищи!» Юрий эти слова навсегда запомнил, но принять никогда не мог. Даже сейчас. Но куда зовет его сейчас Барановский?..

— …Я очень рад, что вы без промедления откликнулись на мою просьбу зайти.

— Как же я мог поступить иначе? Ведь мы согласились, что находимся по одну сторону баррикад.

— Это главное, — поднялся Барановский. — Не нужно путать разногласия и принципы.

— Мой принцип — неприятие большевизма. Я не верю в его вечность.

— Принципы у нас общие. Однако слово «вечность» звучит грустно.

— Вы сами говорили о длительной борьбе.

— Да. О борьбе. Я много думаю о силах, которые свергнут это чудовище. И чем больше думаю, тем ближе подхожу к выводу, что в подобной борьбе главное — результат. Теперь мне кажется, мы были слишком щепетильны, пренебрегая некоторыми потенциальными союзниками. Сейчас меня не смутил бы союз с самим князем тьмы.

— Когда-то, Алексей Александрович, вы сказали, что бог отступился от России. А что, если и сатана?..

— Есть еще мелкие черти, — заметила Софи, сидевшая в стороне на стуле очень прямо, подобравшись и сжав колени.

— Где они?

— Например, ваш друг Техник.

— Соня! — остановил Барановский. — Поручик считает Техника народным вожаком.

— А господин подполковник брезгует такими союзниками.

— Я вынужден извиниться, Юрий. Во время нашего разговора я должен был прежде всего выяснить ваши нынешние взгляды…

— Мои взгляды! Когда мы шли по Кубани, я не участвовал ни в одном расстреле. А они поставили меня к стенке. Но я бы забыл и это, если бы мой сын не умер.

— Ваш сын?

Юрий обернулся к Софи и сразу заметил, как изменилась ее поза, смягчилась, будто она приняла на себя часть его тяготы.

— Да. Женщина, которая стала моей женой перед богом, была вынуждена скрываться… и наш ребенок умер.

— А ваша жена? Она здесь?

— Она здесь.

— Алексей Александрович! — Софи повернулась к Барановскому. — Мы не имеем права предложить Юрию… это.

Барановский помолчал, потом сказал твердо:

— Напротив. Он поймет и сделает.

— Что? — спросил Юрий.

— Вы должны жениться.

— Вы шутите, господин подполковник?

— Я бы никогда не посмел. Речь идет, разумеется, о браке фиктивном. Но это очень серьезно.

— Я могу получить необходимые разъяснения?

— Конечно. По понятным вам соображениям я не был с вами до конца откровенен. Еще раз прошу извинить меня. Я солдат и не принадлежу себе полностью. Но теперь я могу сказать, что наши разногласия не столь уж велики. Я готов согласиться с вами: возникают новые формы борьбы, расширяется ее база. Но для борьбы нужны средства. Существует план, как овладеть ценностями, которые хранятся в городском банке.

Юрий чуть нахмурился, и Барановский заметил это.

— Вы против экспроприации? Я вас понимаю. Мне и самому претит это слово. Вы знаете. Не терзайтесь сомнениями. Мы возьмем только то, что было награблено большевиками, так называемые конфискованные у буржуазии ценности. Возьмем на правое дело.

— В чем же будет заключаться моя роль?

— Вы выразились очень точно. В этой операции вам предстоит сыграть роль. Выдать себя за начинающего нэпмана и приобрести булочную напротив банка. Если вы будете женаты, это будет выглядеть убедительнее. Повторяю, речь идет о гражданской регистрации фиктивного брака. Что касается непосредственно операции, ее проведет Техник.