Бремя

— Привет, Джонни!

— Папа, папа, это леди Ванесса, мамина лучшая подруга...

Несса подошла ближе и обняла Джонни. Мужчина подал ей руку:

— Очень приятно, мисс Ванесса. Сын мне много говорил о вас...

Перед Ванессой стоял Марк, бывший муж Магды, единственный, кого Магда беззаветно любила всю свою недолгую жизнь. Несса знала многое об их любви, включая тот счастливый день после свадьбы, когда он нес ее по берегу океана на руках до башни маяка; и о нелюбви тоже, когда боролась напуганная душа Магдалины за свою чистоту, и все-таки поборола ненависть к бывшему мужу, простив навсегда.

— Я тоже рада встрече. Особенно рада встретить вас здесь. Надеюсь, не помешала?

— Ну нет, что вы. Мы здесь с утра. Завтракали втроем… — и на последнем слове голос его дрогнул, он сглотнул горе, он глотал его теперь жадно, будто пытаясь вобрать в себя оставшееся ему в наследство страдание Магдалины.

Все увиделось Марку в ином свете после трагической утраты, и он цеплялся за каждое воспоминание, ужасаясь содеянному по собственной воле. Он скучал по ней, и звал иногда: «Лисенок мой, бедный лисенок мой...» — и она являлась всегда в необыкновенно нежной светописи, никогда не отвергая. Поразительно явным было ее чистое присутствие и связанное с ним сильное чувство мучительнейшей вины. Как крепко он сейчас держался за Джонни, как заново открывал сына, плод их юношеской любви, как защищал, окружал собой — так когда-то в младенческие годы надевал не него надежный спасательный круг, опуская бережно в прозрачные прибрежные воды океана.

— Ну нам пора, — сказал Марк, взяв Джонни за руку.

— Папа, можно леди Ванесса придет к нам в гости? — попросил Джонни, — леди Ванесса, вы придете к нам? Мы с папой переехали на новую квартиру!

— Конечно, конечно, милости просим. — Марк записал номер своего сотового телефона и протянул ей. — Будем очень рады. Только позвоните, когда соберетесь, я приеду за вами.

— Я постараюсь. Спасибо, я обязательно постараюсь.

Она наклонилась к мальчику, поцеловала в лоб, обняла крепко. На миг показалось, что это не она, а Магда обнимает своего сына, и нисколько не удивилась: «Мы — одно, одно целое, все до единого, как мы до сих пор этого не поняли...».

Отец и сын уходили, помахивая. Джонни то и дело оглядывался и улыбался. «Возвратятся сердца отцов к детям...» — вспомнила Несса стих из Евангелия. «Вот она — истина. Все по Писанию...» — подумала она спокойно, тихо радуясь.

И сидела потом у могилы — час? два? три? — и не заметила, как солнце скрылось. Обо всем переговорили, обо всем поплакали... «До встречи, родная моя, до встречи...».

В гостиницу Ванесса вернулась уже близко к полуночи, уставшая, но умиротворенная, и уснула сразу, как только добралась до кровати, на этот раз без снов и пробуждений. Что будет завтра — один Бог знает, но отступиться от задуманного плана она уже не могла.

Глава 36Казнить нельзя, помиловать!

Люди, бесы, змеи-искусители, лабиринты лени и серпантины страха, обвалы отчаяния и голоса, голоса, зазывающие переждать жизнь в унылом углу эгоизма — что только не встанет преградой, пока не осветятся пред тобой совершенным небом и устойчивым лучом веры узкие Священные Врата. Войти в них — отныне моя духовная цель.

Только ею движутся помыслы и поступки. Спасибо Деду, Вассе, Магдалине и матушке Агафье, но, прежде всего, благодарность Богу, за то, что не отверг за прегрешения мои и продолжает подавать надежду.

Ищи, душа моя, Царствия Божия, а все остальное приложится...

Всю ночь носился по горам и городам летучий дождь, гремел гром, пробуждая спящих и возвещая, что дарована им еще одна прекрасная пора цветения, еще одна весна и еще одно лето. Расцветем ли и мы в эту новую пору — каждый по отдельности и все вместе, — преображая землю в райский сад праведников и святых, какой кажется она этим чистым утром после первой в году грозы.

Ванесса вышла из гостиницы рано, потому что хотела попасть к месту назначения до открытия. Судя по карте, которую она накануне предусмотрительно приобрела в киоске сабвея, дорога должна была занять не меньше двух часов. Сердце стучало громко, перебивая мысли, и, чтобы унять его тревожный набат, она молилась. Все-таки прибыла к месту назначения гораздо быстрее, чем рассчитывала. В комнате для посетителей, по обратную сторону маленького окошка в мрачной стене сидел невидимый дежурный и зычным голосом задавал вопросы. Ванесса, протолкнув свое удостоверение в отверстие, отвечала в микрофон «да» или «нет». Голос ее дрожал, и не слушалась, подпрыгивала на листе бумаги намагниченная волнением рука, пытающаяся втиснуть буквы и цифры личных данных в тесные строчки письменной просьбы о свидании. Перед графой «отношение к заключенному» Ванесса задумалась — действительно, в каком она отношении с Робин? Очевидно, в самом прямом, потому что всякий раз, когда вдруг всплывет в памяти тот страшный день убийства в ночлежке или отражение собственного лица нечаянно проявится в случайных зеркалах, тень Робин всегда мелькнет где-то рядом. Как тянет разрешить эту трагическую связь ненавистью и проклятием, возненавидеть и проклясть на всю жизнь, но вот в чем дело: совсем недалеко, в монашеской обители, в тишине и уединении другая женщина, в удивительно короткий срок ставшая родной и близкой, стоит на коленях и просит за убийцу, и просьба эта до основания меняет все соотношения — меняет и участь палача, и чувства жертвы.

Наконец, Несса вписала в графу крупно «friend» и вернула форму дежурному.

Ей повезло — пятница была днем визитов. Примерно через час Ванесса получила разрешение на свидание, и, когда собралось около пятнадцати посетителей, их повели по длинному серому коридору внутрь здания. Она силилась не реагировать ни на что внешнее — ни на механические команды вооруженной охраны, ни на гулкое клацанье дверей и назойливое подрагивание электрических ламп и изо всех сил пыталась сосредоточиться на идее, которая привела ее сюда. Что же это была за идея, какое слово она собиралась принести с собой, какое примирение. Посмертный крик Магдалины стоял в ушах. Слезы застилали зрение, и моментами она плохо понимала, куда идет и зачем. Ей показалось, что вели их очень долго. Вдруг вспомнилось все, что произошло в тот вечер, до мельчайших деталей. То, как бежала спотыкаясь и падая по грязному этажу, как истошным эхом звучал отовсюду надрыв Магды: «Не смей! Не смей! Не смей!..», то, как ползла к ней, уже окровавленной, с порога, и не могла осознать происходящего и потом кричала от боли и страха, пока острое лезвие ножа кромсало ее саму; с ужасающей отчетливостью увиделось и лицо Робин в ту минуту — приподнялись от рождения спущенные веки, и впервые почти полностью открылись глаза, в которые Несса успела на долю секунды заглянуть и ужаснулась: ничего в них не было человеческого — лишь зелье злобы.

«Так зачем ты здесь?» — вернулась она к своему вопросу. — Пришла ради себя, чтобы искупить прошлое?».

«Не знаю».

«Или ради Робин, чтобы она знала, что тобою прощена?».

«Не знаю. Прощена ли?».

«А может, потому что так поступила бы матушка Агафия?»

«Именно поэтому. Но не для того ли и живут праведники, чтобы простые смертные подражали им?».

В зале ожидания холодно и беспокойно. Несса ждала, пока назовут ее номер, но когда гулкий голос объявил: «Тридцать четвертый! Тридцать четвертый!», не сразу отреагировала, а потом заметалась то в одну, то в другую сторону. Офицер заученным движением указал на кабинку в глубине помещения, похожую на пенал, куда ей полагалось войти. Несса вошла, пенал оказался глухим, гладким и упирался в такое же глухое гладкое пластиковое окно. На узкой полке стоял телефон и рядом квадратный высокий стул. «Двадцать минут», — приказал сопровождающий.

Ванесса продвинулась и заняла место с загоревшимся табло «34». Через несколько минут привели Робин. Тюремная роба на ней болталась, волосы посерели от частой седины. Робин приблизилась к окошку и села, опустив голову.