Ганская новелла

Она во всем призналась отцу. Джато все понял, не стал ее ни в чем упрекать, даже улыбнулся. Только спросил:

— Кто же отец твоего ребенка?

— Он пришел с побережья, папа. Из города Кейп-Кост.

— С побережья? — сказал задумчиво отец. — Не из Ан-кобры? Это хорошо, дочка. Это очень хорошо!

Шли месяцы. Ламиль и Сэрва перестали ходить на рынок у переправы. Теперь они больше работали в поле. Пришел сезон дождей. А с ним — полчища москитов. Быстро пошли в рост деревья, гуще и выше становились травы. На лесных тропах, мешая проходу, пробивались из земли кусты и колючки. У Сэрвы заметно увеличился живот. Головокружение и тошнота у нее не проходили. Ламиль оставалась с нею почти каждую ночь. Каждую ночь по крыше стучал дождь, а иногда лило и днем. Джато слабел день ото дня. Двор перед домом зарос сорняками, а сам дом, обветшавший и неухоженный, казался необитаемым. Отец Ламили, лекарь, присылал Сэрве лекарственные отвары и настойки, чтобы поддержать ее силы.

Прошло уже не меньше восьми месяцев со дня праздника у дома жреца. Жизнь в доме Джато становилась все тоскливее. Полчища москитов, казалось, все росли. Несколько дней был болен Джато. За ним ухаживал отец Ламили. Не успел старик оправиться от болезни, как тяжкий приступ малярии свалил Сэрву. Джато выздоравливал, а здоровье его дочери с каждым днем ухудшалось. Отец подумал было отправить Сэрву в деревенскую больницу, но гордость не позволяла ему сделать этот шаг. Он заявил, что не желает иметь ничего общего с белыми, с их «госпиталем» и лекарствами.

Сэрве становилось все хуже. Она уже не поднималась с циновки. Но однажды в полночь, когда дождь лил как из ведра, она встала, словно ощутив прилив новых сил, и выскользнула незамеченной под беспощадные струи воды, низвергавшейся с неба. Сделав несколько осторожных шагов, остановилась. Подняла обнаженные руки к небу. Опустила. Потом снова вверх. Вниз. Вверх. Вниз. Словно школьница на зарядке. Как во сне, сделала еще шаг вперед и совершенно нагая начала танцевать под дождем. Это был странный танец, тело Сэрвы дергалось, словно в истерическом припадке.

Когда туча погасила слабый свет луны, Сэрва издала дикий крик. В доме проснулась Ламиль и, обнаружив, что подруги рядом нет, выбежала во двор. Посреди двора лежала Сэрва, устремив в небо остекленевший взор.

Ламиль разбудила Джато, и вместе они внесли больную в дом, уложили на циновку. Она ничего не сознавала. Изо рта била пена.

Дождь не прекращался до рассвета. Днем пошел снова и лил, не переставая, еще несколько дней. Сэрва начала понемногу выздоравливать.

А через неделю, в ночь полнолуния, Сэрва умерла в родах. Но ребенок родился толстенький и здоровый. Это был мальчик. Джато, Ламиль и ее отец сидели у ложа умирающей. Все было объято тишиной, когда молодая мать покинула этот мир, чтобы перейти в мир предков.

Джато рыдал. Плакала и Ламиль. Не прошло и пяти минут после смерти дочери, как отец кинулся в свою комнату. Он вернулся оттуда с ружьем в руках. Ламиль и лекарь все еще сидели у смертного ложа. Обезумев, Джато стал выкрикивать проклятия. Он кричал во весь голос, перемежая крики рыданиями, и в безумстве не пощадил никого, кроме младенца. Ничего более не сознавая, он схватил на руки новорожденного, в последний раз взглянул на тела, лежавшие рядом с телом дочери, и выбежал из дому.

Снаружи стояла тишина. Прижимая к груди внука, Джато шел через кустарник, не выпуская из рук ружья. На третий день, уже в сумерках, он вышел к холму, откуда можно было видеть дорогу, по которой гнали к переправе рабов. Взобравшись на вершину, он опустил ребенка на землю и нацелил ружье в сторону этой дороги. Вдруг сзади послышался шум. Будто кто-то пошевелился в кустах. Джато обернулся. Никого. Ребенок заплакал, и Джато дал ему попить воды. Опять он услышал, как по обеим сторонам от него затрепетали листья. И никого не увидел. Кто-то его выслеживает? Почувствовав голод, Джато снова опустил мальчика на траву. Отойдя на несколько шагов, выдернул молодой клубень кассавы и впился в него зубами. Вернулся к ребенку.

К этому времени охотник, хорошо знавший эти места, убедился, что видел именно Джато с ребенком на руках. Он немедленно бросился домой и рассказал об этом односельчанам. Люди поспешили к дому Джато.

Зрелище, представшее их глазам, было ужасно. Тела Сэрвы, Ламили и лекаря, объеденные муравьями, почти разложились. Над двором кружили стервятники. Мухи заполонили и дом, и двор.

Уже через несколько часов весть о трагедии достигла Ан-кобры. Работорговцы и белые начальники вместе с вождем выслали для поимки Джато специальный отряд во главе с Ломо. Люди были вооружены, но их предупредили, что Джато нужно заманить в ловушку и взять живым. Потерявший разум старик, с ружьем в руках защищающий только что родившегося внука, опасен, хоть и вызывает жалость. Его следует брать не силой, а хитростью.

Тем временем разнесся слух, что кто-то стрелял в колонны рабов, идущих по дороге к переправе. Проводники, придя в Анкобру, рассказывали, что на холме над дорогой скрывается какой-то меткий стрелок.

Джато ушел далеко от деревни. Ребенка он нес на плече, словно обрубок древесного ствола. На четвертый день мальчик умер. Старик понял это, когда на заре очнулся от чуткого сна меж корней огромного дерева. С болью в душе, со слезами на глазах понес он тело внука туда, куда бежал сам, — в неизвестность.

Специальный отряд из Анкобры продолжал погоню. Он разделился на две группы. Одна, с барабанами, двинулась на север от деревни. Другая пошла на северо-восток. Первая группа время от времени била в барабаны, предупреждая жителей мелких селений и отдельных домов, разбросанных в джунглях, чтобы они опасались сумасшедшего стрелка. Целью этого маневра было не только предупредить людей об опасности. Джато ведь тоже слышал эти сигналы. Если он решит бежать, то неминуемо угодит в сети, расставленные второй группой.

В сумерки обе группы сблизились, так что Джато, сам того не зная, попал как бы в клещи. Это случилось после того, как северо-восточная группа обнаружила следы, похожие на следы одинокого беглеца. Теперь Джато бежал, не разбирая дороги, не сознавая, куда и зачем он стремится. То и дело целился он туда, где ему мерещились преследователи, враги или вообще что-либо подозрительное. Он пересек поля нескольких усадеб, расположенных поодаль друг от друга, и снова углубился в густой лес. Он слепо рвался вперед. Истрепанная, изорванная набедренная повязка едва держалась на нем. Ноги его были изранены и кровоточили. Он не знал, как это произошло, не понимал, в чем дело, только чувствовал боль. Он давно уже выглядел изможденным, но теперь и вовсе высох и согнулся. В отчаянии шагал он без дороги, вброд переходя ручьи и кишащие крокодилами водоемы. Змеи незамеченными пересекали его путь, кожу рвали шипы, лианы хватали за ноги. Но он шел вперед. А клещи погони сжимались. Настала ночь. Джато вышел из гущи леса на поляну. Здесь ему стало ясно, что от преследователей не уйти. Посреди поляны лежал большой валун. На него старик опустил тельце ребенка. В это время преследователи окружили поляну. Бородатый и Ломо двинулись к Джато.

— Только подойдите… я его застрелю! — сквозь зубы пробормотал Джато, бросив на них безумный взгляд.

— Застрелишь? Кого? — спросил Ломо.

— Ребенка. Не подходите!

— Но он умер. Нам это известно, — попытался урезонить его Ломо. — Отдай ружье и пойдем с нами. Мы никому не желаем зла. — Ломо сделал шаг вперед.

— Я предупреждал: оставьте меня в покое! — Джато резко повернулся и выстрелил. Кто-то упал.

— Мы никому не желаем зла. Пойдем с нами.

— Не желаете зла?! Идите прочь. Меня и моего внука похоронят стервятники.

Казалось, Джато уже не в силах удержать ружье, ствол его касался земли, но через мгновение он уже стрелял, не останавливаясь, не выбирая цели. В мгновение ока Бородатый прицелился и спустил курок. Старый Джато повернулся и боком упал на траву. Он был мертв.

Трепетали над поляной ветви деревьев, роняя листья. Тела убитых обернули кусками ткани. Джато, словно ушедшего к предкам вождя, люди несли на плечах. Они шли по холмам, через долины, переходили ручьи. Шли гуськом там, где тропы были слишком узки. Медленно шли дети Анкобры и пели без слов похоронные гимны. Медленно возвращались они домой. Домой, после напрасной погони. Подходя к родной деревне, к сказочной земле Анкобры, которая теперь стала всего лишь местом паромной переправы, они замолчали. Страшным было это молчание. Ломо смахнул слезу, осторожно прошел вперед и встал во главе колонны.