Ганская новелла

Подходя к условленному месту, Джек и Аковуа увидели подружек, сидевших на толстом стволе упавшего дерева. Глаза их сияли, губы улыбались. Скоро четверка разделилась на пары, и Аковуа повел Сэрву подальше в лес, туда, где чаще стояли деревья и гуще были кусты.

Ночная тьма огласилась грохотом барабанов: казалось, вместе с ними вибрирует воздух. Слышны были поющие голоса. А на небольшой полянке в лесу, вдали от музыки и танцев, раздавался тихий смех и шепот. Руки сплетались и расплетались, юные тела касались друг друга… Неопытные подружки позволяли ласкать себя. Юноши с побережья были достаточно искушены в любовных играх.

Сэрва смеялась. Ей было интересно и весело с Аковуа. Правда, в глубине души она страшилась чего-то. Она, пожалуй, не могла бы объяснить, чего именно. Это было что-то запретное, но неодолимо влекущее… Она пыталась протестовать, почувствовав, как его руки ласкают ее грудь. Но прикосновение было нежным, сказанные шепотом слова одурманивали. И все же ею владел страх. Что скажет отец? Не догадается ли обо всем по ее лицу? А Ламиль? Подарит ли она свое тело Джеку?

Однако Аковуа не слушал ее возражений. Ткань, служившая Сэрве одеянием, была расстелена на траве; юноша распутывал бусы, обвивавшие ее талию и бедра. Девушку охватило неведомое волнение. Забыв обо всем, она уступила его ласкам.

Когда четверо снова сошлись вместе, на лице подруги Сэрва увидела тот же испуг, то же смущение. Но Ламиль, казалось, легче относится к случившемуся.

Они смешались с толпой веселящихся на площади перед домом жреца. Гром барабанов, пение, танцы… Наслаждаясь праздником, они все еще были во власти нового чувства, захватившего их целиком; снова и снова переживали часы, проведенные в лесу.

Девушки не знали, как Джек и Аковуа добрались до лагеря, крепко ли они спали. Но утром обе они поняли, что многое изменилось за одну лишь ночь, что они стали взрослыми. Шагая по тропе к дому Джато, подруги были необычайно молчаливы.

Проходили дни. Они слагались в недели. Жизнь шла как обычно. Каждый день Сэрва и Ламиль отправлялись в Анкобру на рынок продавать кенке. Каждый день подружки говорили о том, где сейчас могут быть те двое парней с побережья. Двое парней, которые называли себя бойскаутами и ворвались в их деревню, словно ниоткуда. Вернутся ли они сюда еще хоть раз в жизни? Разыщут ли Сэрву и ее подругу? Захотят ли узнать, что с ними сталось? Недели уходили, а с ними отдалялись и воспоминания о Джеке и Аковуа.

Как-то у парома к Сэрве подошел один из деревенских ребят. Раньше она часто перебрасывалась с ним шутками и смешками. Юношу недавно приняли на работу в аптеку при больнице, построенной для жителей деревни Анкобра. Он спросил, почему Сэрва ни разу не зашла к нему в «госпиталь», как он почтительно и гордо называл маленькую деревенскую больницу. Но больше всего его огорчило то, что Сэрва не захотела отвечать на его шутки. Она уже не прежняя Сэрва, решил он. Не только этот юноша заметил перемену. Все молодые мужчины деревни стали считать подружек воображалами и зазнайками. «И чего нос дерут?» — меж собой говорили они.

Каждый день, проходя по рынку, Ломо передавал через самые сердечные приветы и пожелания ее отцу. Даже он старый Ломо, заметил, что Сэрва стала серьезнее и уже не светится радостью, как раньше. «Дочь Джато становится взрослой женщиной», — говорил он себе. Как хотелось ему повидать Джато, поговорить с ним о многом! О тайнах леса, о Сэрве — как когда-то. Но те времена прошли, их уже не вернуть. Джато теперь ни с кем не водил дружбы. Теперь единственным его другом был родовой тотем, бог-покровитель, вырезанный из дерева. С ним он беседовал по нескольку раз на дню, пав на колени, в доме на берегу реки, милях в двух от деревни.

Как-то утром Ламиль появилась во дворе Джато позже, чем обычно. Старик уже ушел на охоту. К своему удивлению, девушка обнаружила, что двор пуст, в очаге нет огня, никто не готовит кенке. Она вошла в комнату. Сэрва лежала на циновке без движения. Услышав шаги Лам или, она открыла глаза, попыталась улыбнуться, но улыбка сменилась гримасой боли. Ламиль села рядом с ней на пол.

— Ты нездорова, сестричка?

— Нет вроде.

— Может, ты устала?

— Может…

— Что с тобой такое, скажи мне!

— Может, устала. Может, нездорова. Не могу сказать, не понимаю, что со мной.

— А отец твой знает?

— О чем?

Ламиль растерялась. Она поняла. И испугалась. Попыталась сосчитать, сколько месяцев прошло. Почти три…

— Сэрва, скажи, сестричка, приходила ли к тебе луна?

— Не знаю, Ламиль, — мрачно ответила та.

— Значит, ты не видела ее прихода?

— Кажется, видела, очень недолго.

— О сестричка! Что же ты мне не сказала? Я знаю одну травницу — она бы тебе помогла.

— А сейчас уже поздно?

— Поздно!

Сэрва поднялась с циновки обнаженная, как спала. «До чего же она красива!» — подумала Ламиль. Медленно, с трудом, Сэрва подняла с циновки одежду, обернула кенте живот и бедра, оставив открытыми плечи и грудь. В глазах ее блестели слезы. Она смахнула их рукой. Накинула на плечи покрывало и вместе с подругой вышла во двор.

Солнце стояло высоко. Пели птицы.

— Ламиль! — окликнула Сэрва подругу.

— Да?

— Правда, уже совсем поздно?

— Знаешь, я попробую все-таки с ней поговорить. Травница наверняка знает, можно ли что-нибудь сделать. Пожалуй, сейчас же к ней и схожу.

— Скорее, Ламиль, прошу тебя!

Ламиль побежала по тропе, но вдруг остановилась:

— Три месяца уже, да?

— Почти.

И она снова двинулась вперед по тропе, зная, что травница ничем помочь не сможет.

Не успела Ламиль скрыться из виду, как во двор вошел Джато.

— Что значит «три месяца», дочка? — спросил он. Вопрос отца застал девушку врасплох. Она закусила губу. Странный жар разлился по ее телу. Обхватив живот руками, она наклонилась вперед. Все поплыло перед глазами, и Сэрву вырвало. Она опустилась на землю. Рвота не прекращалась.

Выронив ружье, Джато бросился к дочери.

— Что с тобой, доченька? Что стряслось? — спрашивал он дрожащим голосом, придерживая дочь за плечи.

Не получив ответа, старик побежал к очагу, развел огонь, заварил травы, отвар которых, как говорили, помогает от многих болезней. Он сам каждое утро выпивал калебасу такого отвара. Едва сдерживая рыдания, он яростно раздувал огонь. Сэрва с трудом добралась до дома и прилегла на циновку у себя в комнате. Отец принес ей горячее питье.

— Что с тобой, доченька? — повторил он свой вопрос. — Не знаю, отец. Это случилось так неожиданно! — Может быть, вчера на рынке ты поела каких-то сладостей?

— Нет, отец.

Подняв глаза к ветхой крыше, Джато произнес:

— Клянусь богами Анкобры, кто-то виноват в том, что случилось с моей дочерью. И он ответит за это.

Джато сжал челюсти так, что казалось, он пытается разгрызть твердый орех. Седые волосы на висках встали дыбом. Обхватив себя руками так крепко, что чуть не трещали ребра, он не смотрел на Сэрву, не отрывал взгляда от потолка.

— С кем ты говорила у парома?

— Со многими, отец. Ломо справлялся о твоем здоровье.

— Ломо? Ломо. А о твоем здоровье он спрашивал?

— Да, отец.

— Ломо, — повторил Джато. — Он больше не друг нам, а все справляется о здоровье. Выпей еще калебасу отвара, дочка.

Сэрва выпила еще отвара, держа калебасу дрожащими руками. Она по-прежнему тяжело дышала, но напряженное тело немного расслабилось; она явно чувствовала себя лучше.

— Получше тебе, дочка?

— Да, отец.

— Тогда поспи. Скоро все пройдет.

Сэрва крепко заснула и спала долго. Вечером пришла Ламиль. Она принесла дурные вести: травница ушла далеко в глубь страны, чтобы купить недостающие травы, пополнить запасы.

Но Сэрва больше не тревожилась.

— Я выношу и рожу этого ребенка, сестра, я этого хочу. Это ведь не зверек какой-нибудь, а человеческое существо. Ну и еще… я сама уже перестала быть ребенком.