Страница 47 из 120
— Хорошо, попробуем довести вашу мысль до конца: нам придется в своей пьесе изобразить не только подобных Жереховой, но и учителей, которые таких Жереховых воспитывают, и комсоргов, которые собирают с них членские взносы — и только... А кто нам это позволит? Попробуйте заикнуться...
— Значит, и вы такие же трусы, как все! — гневно бросила Кира.
Так вот на что она намекала тогда, в саду, сомневаясь, получится ли у них что-нибудь...
— Ты всегда хочешь невозможного, Кира! — воскликнула Майя, заметив, как побледнел Клим.
Он встал с дивана, на котором сидел, следя за спором, уже молча, потому что их и так было трое против одной. Он смотрел на Киру — и видел ее в тот момент такой, как представлял смутно, читая ее дневники — вся порыв и смятение, вся — презрение и непримиримость! Она была так прекрасна в эту минуту, что он не мог не почувствовать перед ней своего ничтожества.
— Вот мы и все выяснили,— сказал он, глядя на ее широкий выпуклый лоб.— Мы — трусы. А для трусов...— он задохнулся.— Кажется, нам пора.
Он знал, что Кира права, но ничего не мог с собой поделать. Он вышел первым. За ним — несколько растерянно — последовали Мишка и Игорь. Он ждал, комкая в руках шапку, пока они тоже оденутся.
Майя, словно прося извинения, говорила:
— Не знаю, что с ней сегодня творится... Она просто на себя не похожа...
Кира осталась в комнате, она даже не вышла проститься.
— Неважно,— сказал Клим.— До свидания.— Ему не терпелось вырваться наружу.— До свидания! — крикнул он громче.
— Кира, с тобой прощаются! — позвала Майя.
Кира не отвечала. Клим заглянул в дверь, чтобы со всей язвительностью, на какую был способен, пожелать ей доброй ночи. Она стояла лицом к окну. В ее острых, узких приспущенных плечах, в ее сжавшейся, как от холода, фигурке звучало что-то такое щемяще-скорбное, что у Клима заныло в груди.
— Что с вами?
Она не шевельнулась.
Он — отчего-то стараясь ступать возможно бесшумней — подошел к ней и стал почти рядом. Она смотрела в плотно занавешенное ночью окно, и вначале Климу показалось, что Кира, не расслышала его слов. Но она заговорила — как будто не сомневаясь, что он стоит около:
— Вероятно, мне не нужно было вам всего этого говорить... Но я смотрела вашу пьесу... Вы написали так здорово, зло, остроумно... Я тогда еще решила: если бы так написать о нас, о нашей жизни... Это бы сумело разбудить стыд. И потом, в саду... Я подумала: вот, наконец-то, честные, смелые люди... Они сумеют всколыхнуть нашу тихую заводь. И чем кончилось? Вы ждали комплиментов, но я не могу говорить не то, что думаю...
Левая бровь переломилась надвое, острым углом поползла вверх, напоминая перебитое крыло.
Из передней послышался голос Игоря.
— Идите, вас зовут,— сказала Кира.
Он не мог ее так оставить. Сейчас он не чувствовал ничего, кроме огромной, неожиданно хлынувшей в душу нежности. Кира стояла рядом с ним — далекая, как галактическая туманность, близкая и неуловимая, как солнечный луч,— сама Кира стояла перед ним и словно просила прощения...
Она!..
Клим выхватил из кармана тетрадку с пьесой - раз!..
— Зачем же вы это сделали? Зачем?..
Кружась, последний клочок упал на кучу бумаги — все, что осталось от «сатирической комедии в трех актах»...
5
На другой день Жерехова рассказала в классе о вчерашнем. Конечно, рассказала по-своему: как она ловко отбила покушения Турбинина и Бугрова и победительницей вышла из рискованной схватки: «Они меня на весь век запомнят!» Девочки слушали ее, восхищаясь и негодуя: «Ай да Людка, так им и надо, чтобы не задавались!»
Все привыкли, что у Майи собирается много народу, в том числе и мальчики из соседних школ. Но Бугров и Турбинин!.. О них кое-что слышали от учеников седьмой школы, слышали ровно столько, чтобы раздразнилось любопытство. Потом обе эти «загадочные» фигуры неожиданно выросли на горизонте школьного мира — и стали еще загадочней... А то, что они редко являлись на вечера, и даже явясь, стояли где-нибудь в сторонке, всем своим видом показывая, что они заняты только самими собой — это уже не только озадачивало., но и воспринималось почти как оскорбление. И вдруг —Майя... Даже трудно поверить! Ну, Чернышева — та вообще не такая, как все... Но Майя!..
Майю брали приступом. Где она с ними познакомилась? Почему они приходят к ней домой? Зачем она их вообще пускает?..И уж если заводить «романы», так разве мало знакомых ребят?...
Майя расхохоталась: какие романы! Не романы, а пьеса. Да-да,— если хотите, знать — Бугров и Турбинин сочиняют сатирическую комедию! О чем?
О школьниках, вот о чем! И они просили нас с Кирой помочь, собрать материалы... Майя сообщила все это добродушно и весело, но у Жереховой вдруг отвисла челюсть, и несколько секунд она не могла прийти в себя, вспомнив, как Бугров делал пометки в блокноте.
— Теперь мне все понятно! — проговорила она придушенным голосом.— Они хотят меня вывести в своей комедии!..
Глядя на внезапно охрипшую Люду, которая с помертвелым лицом тяжело опустилась на парту, невозможно было удержаться от смеха. Но Майя, продолжая чувствовать себя виноватой перед Жереховой, поспешила ее успокоить:
— Они же вовсе не думают писать о тебе или обо мне — они создают типы, как настоящие писатели!..
— Девчонки! Наша Людка станет литературным прототипом!. — громко рассмеялась Наташа Казакова, обладавшая самым занозистым языком в школе.— Поздравляю вас, товарищ Прототип!
— А я не хочу! — подскочила Жерехова, выведенная этими словами из оцепенения,— Не хочу, чтобы меня изображали! Какое они имеют право меня изображать?..
Все снова рассмеялись, тогда Жерехова налетела на подруг:
— Вы думаете, они про вас не напишут? Еще как напишут! Еще побольше, чем про меня! Ведь они,— она повернулась к Майе,— они с Чернышевой про всех нас им наболтают! Недаром согласились «материал» собирать!
Глаза у нее вспыхивали, как угли, на которые дуют изо всех сил. Зная необузданный нрав Жереховой, от нее можно было ждать, что она вот-вот запустит в Майю книгой или чернильницей. Однако теперь все постигли нависшую над классом опасность...
Лилю Картавину, которая всю перемену сидела за учебником, хотя, следя за назревающим скандалом, и не прочла ни строчки, неожиданно осенило: ведь Клим обещал в своей новой пьесе сделать героиней какую-то мещанку, как две капли воды похожую на Лилю... Она вмешалась в толпу, обступившую Майю, и пробралась вперед. Майя, нервно теребя тетрадку, уговаривала наседавших на нее девочек образумиться, и на губах ее еще светилась запоздалая улыбка — так человек, безмятежно задремавший на теплом прибрежном песке, разбуженный громом, в первое мгновение еще улыбается счастливому сну, хотя отовсюду надвигается буря и разъяренное море вот-вот сомкнет свои валы у него над головой...
Эта улыбка окончательно взорвала Лилю. Подойдя к Майе почти вплотную, она выкрикнула с такой ненавистью, будто перед ней находился сам Бугров:
— Ты... Знаешь, кто ты? Шпион и предатель!
...Когда Кира с красной повязкой на рукаве — в тот день она дежурила по школе и запыхалась, бегая по этажам,— вошла в класс к концу большой перемены, на пороге ее остановил шум. Девочки кричали, топали, громыхали крышками парт. Коротышка Тамара Горошкина даже влезла на скамейку; она первая заметила Киру и вытаращилась на нее с негодующим изумлением:
— Смотрите, смотрите, а вот и еще одна!
Кира скорее почувствовала, чем поняла, что случилось, когда увидела Широкову. Добрые, растерянные глаза Майи были полны слез. Она пыталась что-то объяснить — ее тут же перебивали... Но теперь уже все смотрели на Киру, застывшую в дверях.
— Интересно, что она скажет! — крикнул кто-то.
— Скажу, что сейчас звонок, рассаживайтесь по
местам,— быть может, слишком спокойно, чтобы это прозвучало не как вызов, произнесла Кира. Пересекая класс, она оглядела доску: — Горошкина, сегодня ты дежурная?.. Намочи тряпку...