Страница 85 из 126
— А душа?.. — тихо, едва слышно произнесла она.
— Душа?..
— Да, душа... Душа — это главное... Если нет души — зачем все это?.. Все, про что вы говорили?..
— Зачем?.. Как зачем?.. — опешил Теплицкий.
Он был журналист, и неплохой. Для него всегда было важно — выполнить задание редакции, помочь многодетной матери получить квартиру, наказать негодяя, защитить честного человека... Но то, о чем говорила Джульетта...
— Ведь человек может быть сытым, — продолжала она, — может спать в чистой постели, носить сплошной импорт, жить в отдельной секции с балконом или лоджией — и оставаться... Да, оставаться скотиной. Хотя у каждого человека — нормального человека — есть душа... Но ее стараются не замечать... Или даже вытравить ее из человека...
— М-м-м... — Теплицкий почесал ногу об ногу. — Ну, а позвольте вас спросить: что это такое — душа?..
— Душа?.. — Она помолчала. Молчание, показалось ему, было долгим, и не ее дыхание слышал он в трубке, а трубка дышала в его руке. — Душа — это любовь... Понимаете?..
— М - м - м... Не совсем.
— Ну, это... Когда любят не за что-то, а просто — любят... Шекспир это понимал. «Ее глаза на звезды не похожи...», а он все равно любит... За душу. Ведь душа — это то, чем человек отличается от животного. Иначе он вел бы себя, как собаки или кошки, или куры и петухи... Понимаете?..
Уже потом, когда разговор прервался, он подумал о жене... После поликлиники, в которой она работала, после беготни по участкам, приема больных, очередей в магазинах, домашних дел и готовки, она, вконец измотанная, забиралась под душ, надевала рубашку из грубой материи и валилась в постель. Тут же, в той же комнате, на стоявшей в углу кроватке, спал — или притворялся?.. — их сын. Лежа на раздвижной, узковатой для двоих диван-кровати, он чувствовал тепло ее округлых ягодиц, гладкость ее бедер — под мягко скользившей по ним рукой. Он боялся оборвать ее сон, растревожить ее изнемогшее от усталости тело, он берег ее покой... И при каждом удобном случае изменял ей, не коря себя за это. Изменяла ли она ему?.. Порой ему даже хотелось, чтобы это произошло, чтобы она испытала с кем-то другим радость, восторг, самозабвение — и у нее возникло бы желание повторить это ощущение с ним... Но тела их, механически соединившись в минуты короткой ласки, тут же становились чужими друг другу... Была ли это любовь, о которой говорила Джульетта?..
— Душа... — пробормотал он, внезапно почувствовав неприязнь к телефонной девице, непрошено вторгающейся в его личную, потаенную для сторонних взглядов жизнь. — Душа... Этим пусть занимаются священники...
— А вы знаете, я иногда молюсь... — У нее была прежняя, наивно-доверительная интонация, она не заметила перемены в его голосе. — Молюсь богу... Вы скажете, что я дура или сумасшедшая, но это правда... Мне кажется, что-то такое на свете должно быть... Ведь для чего-то мы рождаемся, существуем... Зачем-то у нас есть не только тело, но и душа... И если Он в самом деле существует, скажите — почему Он одним дает все, а другим — ничего?.. Разве это справедливо?..
— Вероятно, у Господа Бога свои понятия о справедливости...
Он посмотрел на часы. Было около четырех. Сквозь не зашторенное окно он видел небо с крупными звездами, а в промежутках между ними — серебрящееся мелкой пылью.
— Извините, — послышалось в трубке, — я всю ночь морочу вам голову...
— Продолжайте, Джульетта... — Он с усилием подавил зевок. — Продолжайте.
— Вы смеетесь надо мной?..
— Что вы...
Ему показалось, из трубки донесся приглушенный всхлип... Он представил себе комнату, заставленную телефонной аппаратурой, холодно поблескивающие никелем стенды, штырьки, опутанные сетью проводов, мигание лампочек, зуммер... И среди всего этого — она, Джульетта, с ее мыслями о Боге, о душе... Одна, с дужкой наушников на голове, с теми же звездами за окном, той же звездной пылью...
— Вы плачете?..
— Нет - нет... Это что-то с телефоном...
Теперь он услышал — уже более отчетливо — как она всхлипывает.
Он вдруг увидел, словно со стороны, себя и ее — среди черной, пустой, тоскливой Вселенной, они кружили, подобно двойным звездам, вокруг единого центра, тяготея друг к другу и не сближаясь...
— Джульетта, — сказал он, — я хочу вас увидеть.
— Зачем?.. — В ее голосе прозвучала откровенная настороженность.
— Увидеть, поговорить...
— Но ведь мы и так разговариваем...
— Джульетта, я хочу вас видеть! — произнес он с напором, которому и сам удивился.
— Это ни к чему... Я ведь сказала: я не из таких...
— Поверьте, я и не думал ни о чем таком... Просто посидим... Хотите — в ресторане, хотите — у меня в номере... Попьем чайку, поболтаем... Познакомимся...
— А потом?..
— Потом?..
— Вот-вот, потом... Помните песенку: «То не ветер ветку гнет, то не ива клонится...» Ну, и дальше...
— Что — «и дальше»?..
— А вы не знаете?.. — Она рассмеялась, закатилась злым смешком. — «Он в постель ее зовет, хочет познакомиться...» Только там на самом деле другие слова... Как это вы не слышали...
— Джульетта, да я вас пальцем не трону...
— Так все говорят!..
Под утро, пока за ним приехал директорский «козлик», чтобы везти на объект, ему удалось проспать еще час-полтора. День был жарким, солнце — раскаленным, как металл, заливаемый из ковша в опоку. Теплицкий ходил по стройке, в голове шумело, как с похмелья, земля под ногами слегка покачивалась, глаза щипала цементная пыль, седым слоем оседавшая на брюках, на рубашке, на волосах. Он заносил в блокнот обрывки разговоров, отмечал про себя — этот материал годится для проблемной статьи, этот — для очерка, этот возьмут на радио... Но с кем он в этот день ни встречался, о чем ни беседовал, в какие запутанные истории ни вникал — на все, казалось ему, смотрит он с какой-то недоступной ни для кого высоты. Все предметы вокруг словно излучали какое-то нежное, только ему заметное сияние. Звон и грохот, несущиеся со всех сторон, рычание самосвалов, рев угодивших в колдобину грузовиков, самые разнообразные, какофонические звуки, рожденные стройкой, превращались в музыку, полную напряжения и мажора... Время, в котором он существовал, приобрело как бы два измерения: с одной стороны, оно мчалось, начиненное нескончаемой журналистской суетой, захлестывало напором все новых, перекрывающих друг друга впечатлений, с другой — тянулось томительно в ожидании вечера, ночи, минуты, когда раздастся телефонный звонок...
Так было все последние дни. Он давно не испытывал этого чувства тихого, непрестанного ожидания, которое все нарастало, переходя в нетерпение, потом тревогу, пока, наконец, как бы в ответ на эту тревогу, трубка не вздрагивала (так ему казалось), не обрывала ночное безмолвие зовущим, трепещущим звуком...
Но наступил день, когда Теплицкий сказал, что завтра уезжает.
— Правда?.. — вырвалось у нее. — Так скоро?..
— Моя командировка закончилась.
— А вы не могли бы задержаться?.. Хотя бы на пару дней?..
— Редакция требует... Нужно сдать материал в номер...
Он услышал — там, за трубкой — отчетливый, долгий вздох.
— Знаете, я к вам уже привыкла... К нашим ночным разговорам... Вы все-все понимаете... Это так редко случается, чтобы люди понимали один другого...
— Но ведь у вас, наверное, есть подруги?
— У меня их нет.
— Неужели?..
— Была одна, но она... Она меня предала...
— Как это?..
— Да очень просто, как это водится у женщин...
— Кто-то вам понравился, а она увела?.. Так?..
— Какой вы... Любите ставить точки над «и»...
— Я журналист, — отшутился он. — Не забывайте...
— Нет, это потом, это не главное... Вы ведь родились — не журналистом?.. А я — не телефонисткой...
— А кем же мы родились?..
— Вы мальчиком, я девочкой... Остальное — дело случая...
— Это в каком смысле?..
— Ну, в каком-каком... К примеру, вы по случаю стали журналистом, а не, скажем, нобелевским лауреатом по физике, а я — телефонисткой, а не... к примеру, королевой красоты в штате Массачусетс!.. Могло ведь и так случиться?.. Могло?..