Стая

будто его непомерную инициативность и решительность пыталась утихомирить. — Вцепился в меня

прям мертвой хваткой. Вот будет задержка, сделаю тест, потом схожу к доктору. Все по порядку.

— Конечно, — с готовностью подтвердил, — вцепился и не отпущу. Теперь только вот так, — сунул

руку глубже за резинку и сжал ее голую ягодицу.

— Как все серьезно… — усмехнулась Юлька.

— Серьезней не бывает, — он и правда так говорил – уже без игривых ноток. Свободной рукой

стиснул ее плечи. — Я чуть с ума не сошел…

— Я так и поняла по твоей сегодняшней выходке.

— …не знал, кому молиться. Наверное, меня Бог любит, раз ты сейчас здесь, со мной.

Юля невольно издала нервный смешок, улыбка растаяла на губах. Привстав, она устроилась плотнее

на Шаурине, откинувшись на его согнутые в коленях ноги, как на спинку стула.

— Говоришь, что тебя Бог любит… а я вот о Боге сегодня не вспоминала. Не молилась. Не пришло в

голову. Потому что знала, что сегодня Бог мне точно не поможет. И от этих тварей не спасет! Только

тебя звала и тебя молила, знала, что никто кроме тебя меня не найдет. Не сможет найти. Никто не

сможет.

— Не говори так! — резко оборвал ее.

— А ты мне про Бога…

— Не говори!.. — зажал ей рот ладонью.

Юля убрала его руку от своего лица, но не продолжила, да и эти слова, наверное, лишние. Но сами

собой прорвались, ничего не смогла с собой поделать. Потому что в те жуткие часы так себя и

чувствовала. Так и думала, и была уверена, что только Шаурин ее сможет вытащить из этой

заварухи. Только он и сумеет. Больше никто.

— Ты все еще боишься такой ответственности. Столько лет уже, а ты все боишься. Быть самым-

самым…

Денис молчал. Думал ли или от ответа уйти пытался… Но молчал тяжело. Так же тяжело и сказал

наконец:

— Юля, есть вещи, которые не стоит произносить вслух. Их просто нельзя говорить…

— Привыкай, и по-другому не будет, это тебе на всю оставшуюся жизнь, — веско сказала она, не

дослушав.

Куда-то легкость делась из их разговора. Растворилась в воздухе, как тонкий дымок. Да и разговор

сам оборвался, словно в тупик зашел, словно они с Денисом уперлись в стену.

— Я тебе еще не все сказала, — Юля попыталась перешагнуть через этот невидимый барьер. —

Вернее, это ты мне не все сказал. Говори, как ты жил без меня эти два года. — Скомкала футболку у

него на груди и тряхнула сжатыми кулаками, как будто угрожающе. — Я серьезно. Говори давай!

Быстро говори, как ты жил без меня два года!

Шаурин сдавленно рассмеялся.

— Как жил… — задумчиво повторил он и вздохнул. — Пусто. И не страшно.

— Как это? — Юля растерялась. Не такой ответ ждала. И не знала, как это понимать. С усилием

вслушивалась в его приглушенный голос, боялась хоть слово пропустить.

— Вот так. Когда ничего не страшно, это намного хуже, чем если скучаешь… чем когда крышу рвет

от боли и тоски. Потому что, Юленька, не страшно – только мертвым.

Дыхание странно застряло в горле, скомкалось. Юля сглотнула и спросила шепотом:

— А у тебя срывало крышу?

— М-мм, — кивнул.

Почему-то в этот момент поняла, что не хочет знать подробности, хотя до этого намеревалась все у

него выпытать. Все до мелочей. А сейчас побоялась. Видимо, прав Шаурин: есть слова, которые

вслух произносить не стоит.

— А хотел вернуться? — задала другой вопрос, но так же очень ее интересующий.

— М-мм… — снова кивнул.

— Когда?

— После смерти Юры. После того, как на похоронах побывал. И у тебя.

Юлька и сама не заметила, как задержала дыхание, ожидая ответа. А услышав, вздохнула с

облегчением. Но говорила все еще тихо, полушепотом. Словно боялась силой голоса разорвать

тонкую ниточку, на которую он нанизывал свои признания. Трудно они шли. Кажется, пока слушала

его, вслушивалась в каждое слово, мышцы свело от напряжения. Но шевельнуться не смела.

— Как удержался?

Помедлил с ответом.

— Разгромил свою квартиру.

— Как разгромил?..

— Молча. Разобрал мебель на щепки и сложил горкой. Все разнес и успокоился.

Юлька довольно улыбнулась.

— Я легко это представляю. И посуду разбил?

— Всю.

— Вот это ты скуча-а-ал… — с восторгом протянула она и почему-то поверила ему.

Верила, что он все так и сделал, как сказал — разнес всю мебель в своей московской квартире и

перебил посуду. Верила безоговорочно. Потому что точно знала, что Шаурин не только может

похвастаться умением сохранять хладнокровный и непробиваемый вид практически в любой

ситуации, но с таким же успехом он в ярости может разнести все вокруг.

Вот этих его негромких слов оказалось достаточно. Думала, что всю душу ему измотает вопросами, но уже ничего не хотела спрашивать. Остыла. И устала. Внутри пусто было, но пустотой приятною

— такой, которую хотелось поскорее чем-то заполнить.

ГЛАВА 52

В палате было тихо. Хотя, как иначе. Судя по размеренному дыханию, Монахов спал. Денис не

первый раз навещал его в больнице и в такие моменты всегда немного терялся: не знал, что делать —

то ли сидя у кровати подождать, пока тот проснется, то ли тихо уйти, предварительно переговорив с

врачом.

Неловко как-то у постели спящего больного сидеть. Словно мешаешь ему: вздохами и ожиданием

нарушаешь его покой, подгоняешь проснуться. И у окна стоять неудобно: некуда взгляд деть, ничего

нет за окном интересного, да и солнце так ярко светит, что ослепляет. Душно в палате, проветрить

бы.

Показалось, что воздух в помещении взметнулся, и по спине пробежала зябкость. Так бывает, когда

кто-то пристально смотрит в спину. Шаурин обернулся и встретился с жестким взглядом серо-

зеленых глаз. Удивительно живые они для человека слабого здоровьем, перенесшего пять дней назад

сложнейшую операцию на позвоночнике и прикованного к больничной койке. Можно было бы

сказать, что Сергей Владимирович «буравил его взглядом». Но здесь больше подходило другое —

«горячо». Монахов смотрел горячо. Так смотрит человек, который ждал встречи, рад, соскучился.

— Как вы, Сергей Владимирович? — негромко и ровно спросил Шаурин.

— Живой, — одним словом обозначил мужчина свое самочувствие.

— Это я и сам вижу.

— Ну, а остальное мелочи.

— Действительно, — хмыкнул Денис, поддерживая попытку Монахова иронизировать.

— Как солнце ярко светит. Как будто весна на дворе.

— Да лучше на улице, — усмехнулся Денис, отметив про себя задумчивость Монахова, легкой

тенью мелькнувшей на лице, — на улице бабье лето. Вот и греет «по-женски».

Сергей Владимирович почему-то улыбнулся. Может быть, вспомнил про жену. Это хорошо.

— Как Юля?

— Хорошо, — сначала неопределенно ответил Денис. Юля уже виделась с отцом, проведывала, но

сегодня Денис заехал один. — Хорошо, — повторил немного иронично. — Я ее из дома одну не

выпускаю, запер в квартире. Пусть в себя придет окончательно. — Денис так и не присел, остался

стоять у окна, прислонившись к подоконнику. Может, солнце, которое грело «по-женски», держало; может, просто к концу дня не хотелось лишних движений делать.

— Вот это правильно, — неожиданно одобрил Сергей Владимирович, просветлев лицом. —

Скандалит?

Шаурин почувствовал в его голосе понимание и невольно улыбнулся:

— Пытается, — кивнул.

— Ничего, успокоится.

— Вылечим.

Теперь Монахов кивнул с улыбкой, вернее, сделал едва уловимое движение, которое по-другому

нельзя было расценить. Кивнул уверенно, словно не сомневался в обещании Шаурина.

— Всегда хотел спросить у тебя, — вдруг сказал он, прогнав с лица спокойствие. Кажется, скулы

мужчины чуть побелели, напрягшись. Денис не задал встречного вопроса, но шевельнулся, позой

своей выражая полное сосредоточение. Тогда Монахов продолжил: — Как бы ты поступил на моем