Стая

терпение.

— Правильно, надо брать от жизни все, потом поздно будет, — хохотнул Борис, одобрительно

хлопнув Дениса по плечу.

— Она же замужем! – Таня бросила на мужа испепеляющий взгляд.

— Может вам своих детей завести? – Денис отставил кружку и встал из-за стола. — Чтобы было

кого воспитывать. Меня-то поздновато уже. Оставь свои менторские замашки.

— Таня!.. – одернула Раиса, как только племянница открыла рот, чтобы выдать очередную отповедь.

– Денис, пойдем со мной. У меня для твоей дурной силушки как раз работенка имеется. Только

перчатки возьми.

Денис без лишних слов захватил перчатки и пошел за теткой.

— Так и хромаешь? – спросил, шагая по тропинке между посадками в сторону калитки.

— Немного. Долго что-то заживает.

— Да, такие раны долго беспокоят.

Рая как-то умудрилась проколоть пятку гвоздем и прихрамывала уже которую неделю.

По пути Денис сорвал пару зрелых ягод клубники. Рая подвела его к смежному с соседским участком

забору.

— Давай-ка, повыдергай осот. Все позабивал гад. Ползет от соседа и хоть бы хны, — сама принялась

вырывать из земли более безобидные сорняки.

— Спасибо, тетя, удружила.

— Ну, чего ты завелся? – мягко спросила Рая теперь, когда они оказались вне зоны слышимости.

— Достала потому что. С кем я сплю – не ваше дело.

— Давай-давай, пар выпустишь, может легче будет. А вообще – ну ее!.. – махнула рукой, снисходительно скривившись. – Видишь же, она сейчас вся в мечтах, в счастье, хочет, чтоб у всех

все было хорошо, потому к тебе и цепляется.

— Пусть воздержится. У нее теперь для этих целей есть объект более привлекательный, а я могу и в

ответ дать, причем очень болезненно. — Денис с остервенением избавлял участок от колючего осота.

— Понятно, что тебе сейчас вообще никто не нужен, но уясни одно. – Дождалась, когда племянник

поднимет на нее взгляд. – Таня не отстанет от тебя, потому что ты ее брат. Отец не сможет быть

равнодушным, потому что ты его сын. Я, само собой, тоже. Терпи, дружок.

— Рая, я не говорю, что вы мне не нужны, но не надо лезть, куда вас не просят. Я давно перерос тот

возраст, чтобы меня за ручку водить.

— Так никто ж не спорит! – воскликнула тетка и ушла наводить порядок в клумбе с лилиями.

Рая как в воду глядела. Вырывая такой противный сорняк как осот, о чем-то другом думать просто

невозможно. А если еще сквозь хлопчатобумажные перчатки нет-нет да и ужалит иголка… Терапия

– в лучшем виде, как она есть.

Может и не на «отлично», но он справился с заданием. Сел, прислонившись к забору спиной. Ветки

соседского вишневого дерева перевешивались через штакетник, образуя тенистый полог. Денис

зажевал вишневый листик и вдохнул жаркий свежий воздух. Все-таки тут дышалось легче. Не

сравнить со спертым уличным воздухом города. И время текло как-то по-другому – незаметно, тихо, нашептывая на ухо своеобразный мотив.

Прикрыл глаза, услышав, как через время на тропинке прошелестели шаги: отец с Ниной вернулись.

Они счастливы. Он знал это. Как и знал, что Таня с Борей тоже безумно счастливы. Только он, Денис, никак не мог почувствовать это счастье. Будто его оно не касалось. Сестра часто называла его

толстокожим. Не зря. Не мог он проникнуться атмосферой любви, царившей в семье. Лично ему

чего-то не хватало, недоставало. Много больше – его раздражали эти сюсюканья и обнимашечки, хотя, наверное, между влюбленными, это обычное дело. Вот тут, в тени дерева, в тишине, уютно и

по-домашнему, спокойно, — ни визгов, ни криков, ни повышенного внимания.

Не мог он улыбаться жизни такой беззаботной улыбкой как Таня. В ответ ему виделся звериный

оскал. А разве могло быть по-другому, если отличницы школы, не найдя себя в профессии, занимались проституцией. Сменили имидж строгих девочек на перегидроленных блондинок с

вульгарным макияжем, готовых на все тяжкие, главное, чтобы деньги платили. Разве можно без

сомнения верить в лучшее, если элита общества – учителя и врачи, — торговали на рынках, гоняя

челноками. А его семья с каким-то тупизмом жила в своем тесном мирке, не видя дальше своего

носа. Но, отрицая реальность — изменить ее нельзя!

И эти дачные посиделки не приносили особой радости. Не пищал он от восторга, собирая клубнику

или пропалывая морковку. Старался приспособиться, но заканчивалось все одним и тем же – такой

же потасовкой, какая произошла сегодня. Чувствовал себя чужим среди своих. Не потому что они

другие, но просто не понимал их. Наверное, два года на грани физических и эмоциональных сил

сделали свое дело. После этого все казалось пресным и до кретинизма простым.

Разве можно после всего пережитого... после того как из тебя выбили дух, когда отстраненно, почти

бессознательно, чувствуешь, как собственный затылок бьется об асфальт, и твое почти бездыханное

тело тащат по плацу, восторгаться большим урожаем клубники в этот год. Или сетовать, что

смородину сожрала тля. Невозможно. Мир виделся другими глазами, и изменить это не так легко.

Больше месяца прошло с его увольнения со службы, но он так и не отошел от пережитых эмоций.

Внутри все перевернулось. После того как смерть, ухмыляясь, заглядывала в лицо, жизнь поневоле

виделась под другим углом. И во всепоглощающее счастье как-то не верилось. Этот короткий период

жизни вывернул его наизнанку, вызволив те внутренние качества, что до этого времени находились в

тени, делая его однобоким скучным человеком – таким как все. Но теперь агрессия и

беспринципность помогли ему выжить, стали похвальной и неотъемлемой частью души, которую он

научился сознательно использовать. И заставить все это убраться снова в тень – не по силам.

Невозможно. Потому и манило его, наверное, туда, — где на неведомых дорожках следы

невиданных зверей...

Завтра на работу. А там все те же лица. Те же пресные разговоры. Ничего не значащие фразы, глупые

идеи. И желания глупые и стремления недалекие. Всякая личность по определению уникальна, так

почему же вокруг столько одинаково безликих людей? Он пошел работать в этот автосервис от

безысходности, потому что тянуть время не представлялось возможным, а они – потому что хотели.

Это две большие разницы. Не было у него богатенького папочки, который прикрывал бы его

задницу. Не имелось бездонного кошелька, откуда можно черпать денежки, не считая. Потому – не

всегда есть, у таких, как он, право выбора. Почти никогда. А еще чаще – нет его и вовсе. А ему уже

опостылело разыгрывать хорошенького и все чаще хотелось послать всех нахер. И тот грозный хаос,

— полная неопределенность и неизвестность, — что царили в его душе и жизни, пугали его самого.

И выхода не видел, но и безропотным телком по жизни не был. Вот вам и кризис. Странно, что в

таком возрасте, — подростковый переходный он уже давно пережил. Но и тот период прошел для

него относительно спокойно без ярких бунтарских всплесков и страданий комплексами

неполноценности. Зато сейчас начал выдавать, сам себе порой удивляясь.

Поразительно: при таком полном осознании себя и всего вокруг, странно, что не находилось ни

капли смирения, чтобы спокойно реагировать на окружающих и их внимание. Возможно, будь их

методы посодействовать да посочувствовать спокойнее, и он бы не взрыкивал в ответ, не хамил, и не

искал укромного уголка, чтобы скрыться с глаз.

Но родные уверены в своем незыблемом праве на такое бесцеремонное вмешательство в его жизнь, а

он считал нормальным ответить соответствующе, не щадя и не заботясь об их обиженных чувствах.

Сколько раз слышал тихие разговоры отца и Нины. И в словах беспокойство, и озабоченность его

состоянием, но на душе становилось как-то скользко и неприятно. Сочувствие – это не то, чего бы он