Лавина

Вернувшись в гостиную, она опустилась в кресло и внушительно произнесла:

— Я вернулась, чтобы исполнить волю вашего отца. Я знаю, что он не успел подписать подготовленные договоры, но считаю его последнее письмо ко мне завещанием. С юридической стороны, за исключением подписи, все безукоризненно, и я надеюсь, что вы не осмелитесь судиться со мной. Я душеприказчица отца, пребываю в твердом уме и добром здравии, пусть это будет заранее всем известно. В ближайшие дни мне необходимо перемолвиться с доктором Паульсом, с этим господином Шнайдером, а также с мужем вашей тети Кристы. О ходе переговоров я, разумеется, буду вас информировать, но не позволю со мной торговаться, тем более о продаже завода. То, что замыслил ваш отец и что я, надеюсь, смогу осуществить, действительно необычно, по меньшей мере в этой стране. Если бы мой отец был жив, он упрятал бы меня в психиатрическую лечебницу и объявил недееспособной, поскольку я изменила семейным традициям. Я очень плохо знаю этот завод и ничего не смыслю в технике, зато хорошо разбираюсь в финансах. На заводе работают высококвалифицированные люди, на которых я могу положиться: прежде всего этот Шнайдер, который произнес на похоронах столь необычную речь, потом Адам, главный техник… нет, я не боюсь сесть за письменный стол вашего отца. Он считал Шнайдера техническим и организаторским гением, который может работать как одержимый, да еще о чем-то думать во время работы, таким я доверяю… Вот пока вроде и все. Я буду сообщать вам по телефону о ходе дел, а в конце недели вы, конечно, станете приезжать домой, чтобы порадовать меня. «Мерседес» останется в моем распоряжении. Шофера мне не надо, даже если и полагается… Кстати, почему вы сдали в аренду виллу?

— Это сделал доктор Паульс по настоянию Гебхардта, — ответил Саша. — Оба ссылались на какое-то давнее указание папы. Они считали, что если на вилле не будет вскорости наведен необходимый порядок, то через два года она пойдет за бесценок.

— С виллой надо что-то делать, я вас не упрекаю. Но арендная плата три тысячи марок в месяц кажется мне несоразмерно низкой. Можно было бы запросить в два раза больше. Я еще раз хорошенько ознакомлюсь с договором об аренде, поскольку у меня теперь на этот дом несколько иные виды. Я хочу его снова вернуть — фирме нужна представительная резиденция… И еще кое-что мне не понравилось: почему вы пытались по отдельности уговорить господина Вольфа и господина Шнайдера отказаться от предложения отца? Я считала вас умнее, да и более тактичными.

— Доктор Паульс, господин Цирер и прежде всего господин Гебхардт настаивали на этом, — ответил Ларс. — Мы не хотели возражать, так как не могли себе представить, что ты, мама, действительно возьмешь бразды правления фирмы в свои руки.

— Во всяком случае, вы допустили большую глупость. В конце концов, с Авиньоном есть телефонная связь. Ведь вы ею пользуетесь, когда вас что-то тревожит? Я не могу избавиться от ощущения, что за моей спиной организован заговор с целью добиться продажи завода. Хорошо, я признаюсь, что тоже хотела избавиться от этого завода, но теперь, по зрелом размышлении, передумала. Прислушалась к советам сведущих людей… Так вот, господа сыночки, пришлось преподать вам этот урок. По-моему, вы несколько удручены и устали, но лучше головомойка сейчас, чем скандал потом. Мое упущение в том, что я никогда не интересовалась заводом, хотя Хайнрих в первые годы супружества побуждал меня к этому. Ваш дед основал этот завод, ваш отец, благодаря моему приданому, расширил его, посвятил ему жизнь, и было бы преступлением продать его. Я все это основательно продумала.

Приглашение было отпечатано на фирменном бланке: «Многоуважаемый господин Вольф, госпожа Бёмер просит Вас явиться 16.1.84 в 16.00 на совещание по касающемуся Вас лично вопросу. Совещание будет проходить на четвертом этаже заводоуправления по Ганновершештрассе. Обратитесь, пожалуйста, к вахтеру, он объяснит Вам, как пройти. С глубоким уважением Гебхардт, прокурист».

Приглашение пришло по почте за три дня до указанного срока. Шестнадцатого я остановил машину на Ганновершештрассе на служебной стоянке и, поскольку приехал слишком рано, подождал некоторое время в машине. Мысли путались в голове. Что бы я ни придумал, я снова отметал, потому что считал абсурдной всякую мысль о сотрудничестве на заводе, но, несмотря на это, давно уже начал вживаться в уготованную роль. Однажды у меня закралось подозрение, что Бёмер и в самом деле — кто теперь узнает? — хотел с лихвой воздать Шнайдеру за то, что увел у него несовершеннолетнюю дочь. Это было возможно, но не достоверно, а Бёмера уже не спросишь. Его вдова, во всяком случае, верила в завещание и в модель, разделяя, возможно, романтические фантазии своего мужа. У кого денег куры не клюют, тот может быть щедрым и придумывать сказочные модели.

Ровно без пяти минут четыре я вошел в проходную и показал вахтеру, которого уже знал, приглашение.

— Четвертый этаж, шестая дверь слева. Поднимайтесь на лифте.

В лифте я подумал: «Вольф, у тебя мания величия. Почему ты сразу не отказался? Лавина накроет и тебя».

Я прибыл минута в минуту и все-таки оказался последним.

За овальным столом сидели доктор Паульс, Шнайдер, Гебхардт, какой-то незнакомый господин и гранд-дама. Она была в небесно-голубом платье и шляпке того же цвета, выглядела молодо, хотя ей было под шестьдесят. Близнецы отсутствовали.

— Вот и вы, господин Вольф, — сказала она и протянула мне руку. — Прошу вас, садитесь вон там. — Она показала на кресло напротив Шнайдера и любезно мне кивнула. — Вы пунктуальны, господин Вольф, а я ценю пунктуальность. Все в сборе, можно начинать.

На мое появление Шнайдер сначала никак не отреагировал, потом вдруг ехидно улыбнулся.

Незнакомый мне господин оказался бывшим управляющим по фамилии Клаазен.

На столе стояли чашки, стаканы, бутылки с газированной водой и кофейник. Шнайдер ухмыльнулся, мое присутствие его, казалось, задевало. Я облегченно вздохнул, когда гранд-дама открыла совещание.

— Господа, я пригласила вас потому, что решила исполнить последнюю волю мужа. Договоры, которые он не успел подписать, имеют законную силу. Я этого хочу. То, что я здесь добавлю, относится к дополнительному тексту договора, который хранится у нотариусов Вольрабе и Гроссера. Требуется еще согласие моих сыновей и, разумеется, всего персонала. Если персонал не согласится, то поначалу все останется так, как есть. Однако я не вижу причин для отказа. В договоре определено, что каждый проработавший на заводе три года может быть пайщиком фирмы. Теперь дело за господином Шнайдером, которого мой муж безоговорочно назначил директором завода. Его задача — детально разъяснить персоналу договор. Каждый должен осознать свою ответственность. Нотариусы разработали с этой целью специальный документ, доступный каждому. В ближайшие дни он будет вручен всем рабочим и служащим. Потом состоится общее собрание и решит, получит договор законную силу или нет. Господина Вольфа, который пока еще неловко чувствует себя среди нас, нужно будет, согласно воле мужа, привлекать к участию во всех решениях, касающихся завода. Его работа будет соответственно оплачиваться, жалованье ему будет положено по согласованию с господином Шнайдером и господином Гебхардтом. Господин Вольф не знаком с производством, но у моего мужа были основания привлечь его к делам фирмы.

Затем перечислялись определения, параграфы, правила применения, компетенция компаньонов и многое другое, но все это проскальзывало мимо моих ушей, как незнакомая речь. Гранд-дама, которую я знал только по рассказам третьих лиц, прежде всего со слов Кристы, как избалованную, болезненную и экзальтированную особу, подверженную порой припадкам истерии, говорила спокойно и деловито. Конечно, все было заранее подготовлено юристами, и я сомневался, понимала ли она, как, впрочем, и я, значение всего сказанного. Тем не менее она выступала, как адвокат, убедительно отстаивающий перед судом интересы своего подзащитного.