Лавина

В глубине души я восхищался ее спокойствием и решительностью, искоса поглядывал на Шнайдера, который серьезно и сосредоточенно сидел на своем месте и делал пометки в блокноте. Я пытался уяснить смысл происходящего: преуспевающий предприниматель дарит половину прибыли и предписывает, чтобы все работающие на заводе стали пайщиками, — невероятное событие в стране, правительство которой до сих пор не отказалось от попыток ликвидировать социальные достижения последних тридцати лет.

Гранд-дама замолчала. Она решительно захлопнула папку с бумагами и положила на нее обе руки.

— То, что не суждено было подписать мужу, я осуществлю на этой неделе как его правопреемница. Разумеется, вместе с двумя моими сыновьями. Есть еще вопросы?

Мы переглядывались, пока не взял слово доктор Паульс.

— Сударыня, все уже сказано. Теперь дело за господином Шнайдером. Предусмотрено, что договор войдет в силу первого апреля этого года.

Я набрался смелости и спросил:

— Позвольте, госпожа Бёмер, мне, хоть я здесь единственный, кто далек от производства, задать один весьма скромный вопрос: когда что-то дарят или получают в наследство, платят налог. Кто же, собственно, его заплатит в данном случае? Завещатель или пятьсот заводчан? Может, я что-то прослушал, а может, об этом действительно еще не было сказано?

Все посмотрели на меня удивленно, даже настороженно, настала такая тишина, что было слышно, как пролетит муха. Наконец гранд-дама откашлялась и, постукивая пальцами правой руки по папке с бумагами, сказала:

— Столько юристов, советников и прочих специалистов, которые все насквозь видят, а от дилетанта приходится выслушивать элементарные вещи. Спасибо, господин Вольф.

Шнайдер почтительно закивал мне, доктор Паульс старательно что-то записывал, Клаазен смотрел в окно, а Гебхардт беспокойно заерзал на стуле.

— Я полагаю, сударыня, что это надо заранее уладить, чтобы избежать потом неприятностей, — сказал я.

— Вы совершенно правы, господин Вольф. Разумеется, персоналу придется уплатить налог с наследства или с дара, или же адвокаты найдут какую-нибудь лазейку, чтобы этого избежать. На следующей неделе я все выясню. Даже если персоналу нужно будет уплатить налог с наследства, то получится не так уж много, если разделить на пятьсот человек. Во всяком случае, благодарю вас, господин Вольф, и вас, господа, — сказала гранд-дама и поднялась. — Все свободны. Господ Шнайдера, Вольфа и Гебхардта прошу задержаться и пройти в мой кабинет.

В кабинете госпожа Бёмер села не на диван, а за письменный стол бога-отца.

— Я должна еще объяснить вам, — сказала она, — вам, господин Шнайдер, и вам, господин Гебхардт, почему господин Вольф находится здесь, среди нас. Он будет заседать в создаваемом правлении как член семьи. Жена господина Вольфа — сводная сестра моего мужа.

— Госпожа Бёмер, я на это не напрашивался, тем более моя жена, — заметил я.

— Вам не следует извиняться, — с улыбкой ответила гранд-дама.

— Но вы все-таки берете предложенное, — сказал Гебхардт.

Это была наглость. Я не сразу нашелся, что ему ответить.

— Да, беру, — сказал я, — чтобы вы не смогли больше столь недостойным образом вызывать меня на судилище.

— Господин Гебхардт, — бросила гранд-дама, — было бы неразумно со стороны господина Вольфа отказаться от предложения моего мужа. А мой муж всегда преследовал далеко идущие цели, эффективность которых часто проявлялась много позже. Господин Шнайдер, мы займемся этим вопросом в ближайшие дни… Пожалуйста, господин Гебхардт.

— Несмотря на все мое почтение и глубокое уважение к вашему скончавшемуся мужу…

— Убитому мужу, — любезно, но с каменным лицом, перебила его гранд-дама.

— К вашему супругу, сударыня… несмотря на мое глубокое уважение, должен со всей откровенностью признаться, что я в интересах завода не могу одобрить готовящееся решение. Я должен это сказать, чтобы потом меня не упрекнули…

— В чем, господин Гебхардт? Вы сотрудник фирмы Бёмера, многолетний и заслуженный работник. После вступления в силу договора вам придется считаться с господином Шнайдером как с директором завода и сотрудничать с ним на основе полного доверия, так же как вы работали с моим мужем.

— Я уже сорок лет в этой фирме, госпожа Бёмер, и, не желая себя выпячивать, скажу, что был своего рода доверенным лицом вашего мужа. Я не хочу подвергать сомнению его последнюю волю…

— Давайте ближе к делу. Чего вы добиваетесь? — У гранд-дамы лопалось терпение.

— Я хочу только знать, кто станет моим шефом? Только и всего. Это надо выяснить. Не так ли? Я должен знать, кому буду подчиняться.

Воцарилось молчание, потом гранд-дама рассмеялась.

— Кто станет вашим шефом? Это единственное, что вас волнует?

— Сударыня, я не вижу в этом ничего смешного, я хочу уточнить, у кого будут полномочия. Не скрою: для меня было бы неприемлемо, если бы глубоко уважаемый мной господин Шнайдер лишь один имел право отдавать распоряжения.

— Сколько вам сейчас лет, господин Гебхардт?

— Почти шестьдесят. А что?

— Насколько мне известно, вы могли бы вскоре выйти на пенсию, через три или четыре года. Вы можете, конечно, оставаться и до шестидесяти пяти лет, если пожелаете.

Гебхардт изменился в лице, он хватался в поисках опоры за спинку кресла и растерянно глядел на гранд-даму.

— Поймите меня правильно, господин Гебхардт. Мы ни в коем случае не хотим от вас избавиться. Ваш опыт и ваша осмотрительность бесценны. Но господин Шнайдер будет директором завода с неограниченными полномочиями, он подотчетен только мне, стало быть, вы подотчетны ему. Но вот чего я не забуду и что самым решительным образом осуждаю, так это вашу роль на предварительных переговорах с господином Шнайдером и господином Вольфом. Вы обманули мое доверие и доверие моего мужа. Вам следовало бы отговорить моих сыновей от этого шага.

— Ваши сыновья дали мне такое указание, а доктор Паульс вызвал меня и сказал, что участие в переговорах с господином Шнайдером и господином Вольфом обязательно. Речь пойдет о судьбе фирмы.

— Вон там на письменном столе телефонный аппарат, вы могли позвонить мне в Авиньон.

— Допустим, сударыня, — возразил Гебхардт, — что персонал не согласится признать господина Шнайдера представителем ваших интересов, допустим, что персонал откажет ему в доверии и захочет другого директора, ведь теоретически это вполне возможно, не так ли?

Гранд-дама даже не постаралась скрыть недоумение. Прошло какое-то время, пока она взяла себя в руки и поднялась из-за стола.

— Совершенно правильно, господин Гебхардт, такая возможность в договорах не зафиксирована, но я распоряжусь, чтобы ее предусмотрели. Но вы забыли об одном: господин Шнайдер выполняет свои функции не потому, что он избран персоналом, он специально назначен для этого моим мужем, такова воля завещателя. При том доверии, которым пользовался господин Шнайдер у моего мужа и пользуется у персонала, всякие дискуссии излишни. Только если господин Шнайдер — как и любой из нас — выйдет из строя по причине несчастного случая, болезни или смерти, придется выбирать нового директора. До тех пор вы останетесь прокуристом с ограниченными полномочиями, если только не захотите уйти досрочно… Благодарю всех. А вас, господин Шнайдер, прошу остаться.

Она протянула мне руку и кивнула Гебхардту, который догнал меня уже за дверью. В конце коридора перед своим кабинетом он крепко схватил меня за руку и прошептал, словно раскрывая какую-то тайну:

— Поверьте мне, господин Вольф, эта женщина и господин Шнайдер такого нахозяйничают, уж я-то знаю и не хочу быть могильщиком.

— Вы не любите господина Шнайдера?

— Дело не в симпатии или антипатии, дело в принципах. Разве вы не чувствуете, что Шнайдер замаскированный коммунист? Я не боюсь сказать об этом, потому что знаю его лет двадцать. Он достаточно хитер, чтобы открыто признать свою принадлежность к компартии, он член СДПГ. Это безобидно. Поверьте мне, умные коммунисты числятся в СДПГ. Поэтому Шнайдера не схватишь, поэтому он опаснее, чем партия, к которой он принадлежит. Гранд-дама живет большей частью во Франции и не имеет ни малейшего представления о том, что у нас здесь действительно происходит. А я, видите ли, должен досрочно уйти на пенсию, я, который сорок лет жизни пожертвовал этому предприятию. Правильно говорится: берегитесь наследников, они в тысячу раз хуже основателей.