Братья Ждер

Доминиканский монах слушал, задумчиво глядя на видневшиеся вдали села. То тут, то там возвышались журавли колодцев. Вдалеке, на берегу какого-то водоема, среди пустынных дубрав и полей, покрытых чистым снегом, бродили отары овец.

— Послы святейшего отца нашего папы, — сказал доминиканец, — бывали в этих краях. Мне неизвестно, знали ли они князя Штефана. Одни из них, возможно, и знали, другие слышали о нем, будучи при дворах христианских королей, соседей Молдовы. Удостоился и я знакомства с августейшими особами. От дворян мадьярских и ляшских слышал я лишь лестные слова о королях Матяше и Казимире. Я ожидал, что и ты будешь восхвалять своего господаря, однако твоя милость только рассказал историю этого края. Каков же ваш князь? Заурядный человек? Или просвещенный муж? А может, искатель приключений? Кто он, Штефан-водэ?

— Это истинный князь, познавший страдания своего народа.

Доминиканец не спускал с него испытующего взгляда; постельничий горько и зло улыбнулся.

— Государства Запада, — сказал он, — наслаждаются довольством. Они унаследовали крепости и богатства, к до них не докатываются нашествия вражеских орд, ибо здесь стоят такие не имеющие громких титулов правители, как Штефан-водэ. Были и другие герои: Кастриот и Янош Хуняди, коим лишь на словах обещали помощь послы его святейшества или великой Веницейской республики. Не держи на меня обиды, если я скажу, что и нынешние послы, видно, прибыли с такой же целью. Повелитель же мой нуждается не в речах и грамотах.

— Почтенный боярин постельничий, — вступил в разговор один из веницейцев, до того времени внимательно слушавший Штефана Мештера, — соблаговоли изменить свое мнение о нас.

— Охотно изменю его, синьоры, ежели обстоятельства и ваши действия позволят мне сделать это.

— Уверяю тебя, что и мы готовы поднять меч во имя Христа.

Постельничий криво улыбнулся.

— Блистательный синьор, — сказал он веницейцу с поклоном, — позволь обратить внимание твоей милости на вольных воинов, кои сопровождают нас, и на конюшего Ону Черного, их предводителя. Прошу поверить, что их сабли и крепки и остры. Есть у нашего господаря и казна и замки. Но я не осмелюсь сказать, что вся наша рать вместе с мечами ваших милостей составят хотя бы четвертую часть воинства антихриста. На Молдову движется войско, которое измаильтянин считает непобедимым.

Доминиканец вздохнул:

— Остальные три четверти, коих недостает, будут восполнены покровительством всевышнего.

— Аминь, — склонились веницейцы.

Постельничий молча посмотрел на них и не произнес ни слова.

Посол папы римского вновь повернулся к постельничему, давая понять ему взглядом, что хотел бы продлить начатый разговор.

— Желал бы я, — сказал он дружелюбно, — услышать похвальные речи, коих достоин повелитель твоей милости.

— Некоторые принцы и короли нуждаются в похвалах, — улыбнулся постельничий Штефан, — как нуждается в похвалах вино сомнительного качества. Дорогое вино я привык пить без лишних слов. Вы, ваши милости, узнаете о моем господаре так же, как я — по делам его.

— Сии слова мне нравятся, — одобрил доминиканец. — Относительно вина я держусь такого же правила. Но приложимо ли оно к людям? Хотел бы я знать, где познал науку дипломатии и воинское искусство твой князь.

— Думается мне, преподобный отец, — резко ответил постельничий Штефан, — во дворах королей некоторые считают, что наш господарь скорее сродни медведям и быкам, нежели докторам философии. Надеюсь, тебе, отец Джеронимо, приятно будет узнать, что Штефан-водэ испил воды мудрости из того же восточного колодца, из которого пил и Запад. В дни своей молодости он обучался у монахов и ученых Византии.

— Стало быть, мне предстоит удовольствие говорить с князем на языке эллинов?

— Будешь иметь сие удовольствие, преподобный отец. Это доставит удовольствие и моему повелителю. Полагаю также, что ты возьмешь на себя труд познакомиться и с церквами, построенными князем во славу Христа. Дабы воздвигнуть их, князь выписал мастеров из Италии. Живописцев он вызвал с Востока. Однако и тех и других он наставлял сам, чтобы они подчинили свое мастерство его замыслам и вкусу.

— Тогда ключ от его души совсем иной, нежели мы себе представляли.

— Не в обиду будь сказано, совсем иной.

— Я безмерно рад слышать это.

— Что ж, отец Джеронимо, вырази свою радость и на латинском языке; князь Штефан поймет тебя.

— Я просто изумлен, — растроганно признался доминиканец. — Позволь теперь, честной постельничий, полюбопытствовать еще раз и спросить тебя: какие силы выставит князь Штефан в будущей войне?

— Если речь идет о людях, отец Джеронимо, то прежде всего князь позаботился найти таких воинов, коих ты уже видел.

— О таких всадниках я знаю по «Истории» Геродота.

Они происходят от времен самых древних, преподобный отец Джеронимо. Они рождены землей, в которой покоятся их предки. Доходы, необходимые для содержания войска, поступают в княжескую казну из застав на торговых путях. С тех пор как измаильтянин перекрыл морской путь для наших веницейских друзей, торговые пути идут по суше. А путь в Кафу и к восточным пряностям проходит через Молдову. Есть такая поговорка в сей стране: «У торгашей доход хорош, не то что у иных вельмож…»

Доходы от таможен господарь наш приносит в жертву Христу. Заняв княжеский престол, он долгие годы готовился к своему подвигу.

— Насколько мне известно, постельничий, и твоей милости пришлось пострадать от того, что сей князь появился на свете. Ведь ты был боярином Басараба.

— Да, я был боярином Раду-водэ Басараба. Но душа моя была с теми, кто боролся за веру. Я советовал Басарабу-водэ отвернуться от измаильтян; он не внял моим советам и очутился в стане басурман. Моя судьба — быть среди христианских воинов.

— Ты, стало быть, уверен в победе князя Молдовы?

Быть может, в победе не уверен и сам князь, но он не мешкает ни минуты, готовится к битве. Не улыбайся, отец Джеронимо, когда я говорю тебе, что мы несем святую службу.

Доминиканец повернулся к валашскому боярину и вскинул на него глаза, заблестевшие от слез.

Разговаривая так, они поднимались по одному из холмов над долиной Серета. В лучах полуденного солнца вдалеке виднелись села, над которыми клубились столбы светлого дыма. Еще дальше темнели леса, пущи, а над ними высилась большая гора с розоватой снежной вершиной.

Отдыхая на привале, путники любовались величественным видом горы Чахлэу. Затем по отлогому склону спустились в укромную долину. На опушке леса по едва приметной тропинке выехали им навстречу два всадника; на них были накинуты бурки, а на головах надеты точно такие же шапки, как и у рэзешей Ждера. Они направились к конюшему и, поклонившись, обменялись с ним несколькими словами, а после этого умчались вперед — к другим дубравам, по другим тайным тропинкам.

Конюший Ждер подъехал к постельничему.

— Честной постельничий, нужно торопиться. Господарь ожидает, что мы прибудем до захода солнца.

— Что ж, пришпорим коней, — согласился постельничий Штефан. — Да будет тебе известно, конюший Ону, что эти веницейские бояре и римский поп держатся в седлах не хуже твоих рэзешей.

— Позволь усомниться и не поверить этому, честной постельничий, — горделиво ответил Ждер.

— А ты поверь, конюший. Что тебе еще сказали эти два всадника?

— Сказали, что несколько брэилян показались близ крепости Крэчуна. Я думаю, что лучше было бы мне быть там, нежели с этими папистами.

— Если господарь послал нас сопровождать их, то он все обдумал. Ни нам, ни этим чужестранцам намерения князя неизвестны, но мы обязаны исполнить его волю. Пойми, конюший Ону, что наш век еще не достаточно ценит князя Штефана-водэ. И ведай еще: когда мгла рассеялась над горой Чахлэу, я увидел над нею знамение победы. Наверное, многие жители этого края увидели сие чудо; некоторые, конечно, догадались, что это значит, и возрадовались.

Ждеру стало не по себе от этих слов, затем его взгляд посветлел, и предводитель рэзешей постарался, чтобы добрая весть, которую услышал он от постельничего, разнеслась по всему отряду. Когда рэзеши пустили вскачь своих коней, торопясь поскорее доставить послов в княжеский стан, лица у них сияли, и казалось, все окрест повеселело.