Братья Ждер

— Расскажи, отец Стратоник, как отъехал преподобный Амфилохие? Я полагал, что он двинется в путь пораньше. Так обещал государь.

— Как приспело время, так и уехал, — ответил монах. — Допрежь государь отправил новых гонцов с приказами ко всем приставам на рубежах, затем послал Маленького Ждера в Нямецкую обитель и в Тимиш. И опять опечалилась конюшиха Илисафта, что остается одна, словно кукушка, а сыны ее и муж затеяли новое безрассудство.

— Какое же безрассудство? Тут нет никакого безрассудства, отче. Ведь горе же какое! Дитятко наше умыкнули. Мы и животов своих не пожалеем, лишь бы вернуть ее обратно.

— Животы наши не потребуются, честной боярин, — ухмыльнулся монах. — Скорее будь готов тряхнуть мошной и выложить польские злотые и молдавские золотые.

Яцко вздохнул.

— Выложим, коли повелит государь.

— Повелит, не сомневайся. А животы положат ратники помоложе. Богатств у них нет, и, кроме жизни, им отдавать нечего.

— Кого ты имеешь в виду, божий инок?

— Некоего постельничего, именуемого Симионом Черным.

— Насколько я знаю, его милость постельничий выполняет повеление господаря. Пусть вернется здоровым и с победой. Понимаю, куда ты клонишь. Только у нас с боярыней насчет дочки великие замыслы. Сколько бы ни пришлось потратить золотых, останется еще достаточно, чтобы за нее мог посвататься литовский или трансильванский князь.

— Увы мне! — вздохнула боярыня Анка. — Тебе мерещатся княжеские свадьбы, а дочки нашей, может, и в живых уже нет.

— Зря ты так говоришь, матушка. Могу тебя заверить, даже письменно подтвердить, что с подобной девушкой ничего дурного не может стрястись. Ни одного волоска с ее головы не упадет. Кто бы там ни был при ней, где бы она ни была, ее будут оберегать, точно драгоценный сосуд, ветерок и то ее не коснется. А когда узнает король из грамот господаря Штефана, как было дело, только одно слово крикнет он, и вся Польша всколыхнется. Помимо милости, которой удостаивает нас король, есть у нас там и знакомые купцы — добрые приятели наши. Я их уже всех оповестил. Поднимутся они и положат на стол господам и вельможным панам шелковые кошельки с доброй начинкой. И тогда злодея, осмелившегося напасть на нас, постигнет заслуженная кара: петля на высоком суку.

— Господи, батюшка мой, да что ты такое говоришь! — удивилась боярыня Анка. — Что до меня, то мне бы только получить обратно невредимой родное дитя, а там уж никакой злобы на Никулэеша Албу не буду я держать. Уж так заведено у молодых: побесятся, а потом, очнувшись, сами горько жалеют о содеянном. Добиться-то он ничего не добьется: дочери нашей люб другой.

— Это тебе так кажется, матушка. Придет время, мы сами решим, кто ей люб. Да ты, вижу, совсем забыла о моей сломанной ноге. Какое может быть прощение для злодеев, творящих подобные дела? Вздернуть их на суку — и дело с концом. Слушай, что я тебе говорю: иного суда не может быть для Никулэеша Албу, хоть он и в родстве с самыми знатными семьями. Вздернуть его на суку!

— Не обессудь, боярин Яцко, — вмешался чернец, — но я полагаю, что господарь смягчит кару и передаст его в руки Димчи-палача. Только люди подлой породы кончают на виселице. Боярам отсекают головы.

— А я хочу, чтоб его вздернули на суку, — твердил в великом гневе боярин Яцко.

Стратоник таинственно подмигнул хозяину дома. Боярыня Анка хоть и заметила это, но виду не подала.

— У меня, видно, жар, — пожаловался вдруг боярин, вспомнив о своих страданиях. — Поднесла бы ты своими руками, матушка моя, кружку вина. А рядом с моей кружкой — поставь еще одну для благочестивого отца Стратоника.

— Сей же час батюшка, — заторопилась боярыня.

Она вышла, быстро притворила за собой дверь. И тут же приникла к ней ухом.

— Честной боярин, — глухо проговорил монах, наклонившись к больному, — а ведь господарь наш Штефан двинул войска к ляшским пределам.

— Правильно поступил государь, — спокойно кивнул боярин Яцко.

— Повелел он гетману двинуть к рубежу в какое-то никому не ведомое место конников из трех краев. Петру Хэрман уже два дня как отъехал. Дворяне говорят, что он отправился в Котнар. Но мы знаем, что он уехал возглавить конные рати. И есть еще одна новость, боярин, которая обрадует тебя.

— Говори. Вижу — господь и Штефан-водэ услышали мои моления.

— Сегодня, самое позднее завтра, — продолжал Стратоник, — приедет сюда по приказу господаря Ионуц Ждер. И ты должен, боярин, отдать ему в руки стада откормленных волов, приготовленных для немецких купцов. Конюший поведет их в Польшу.

— В этом нет надобности. У меня достаточно своих людей. А как переправят стада за рубеж, там тоже дожидаются мои люди. А во Львове товар переходит к немецким купцам. Половину денег я уже получил. Во Львове мой человек получит вторую.

— Сколько у тебя волов?

— Три гурта по пятьдесят голов. А к Михайлову дню я должен послать еще столько же.

— Тех покамест оставим. А эти три гурта изволь отдать в руки Ионуца. Не я повелеваю, а государь. И еще выложи на стол деньги на содержание ратников.

— Каких еще ратников?

— Тех, что будут гнать гурты.

— Я же говорил тебе, что у меня свои люди.

— А я говорю тебе, что у господаря свои ратники. И эти ратники, переодевшись в обычное платье, отправятся тремя дорогами в ляшские пределы, держа путь во Львов. И да будет тебе известно, честной боярин, что теперь немало и других ратников и купцов начнут разъезжать по Покутью и Подолии, дознаваясь и расспрашивая о том, о сем.

— Теперь я понял, — покорился Яцко. — Пусть приезжает Ионуц Черный и берет гурты. Вот насчет денег труднее. Я ведь не могу встать, чтобы отпереть сундук. Как же быть, если мне нельзя встать? — начал жаловаться боярин. — Не могу дать денег, и все тут! Что же делать? Что делать? Вот опять заболела нога.

В это время вернулась боярыня Анка, так же торопливо, как и ушла. Она несла на подносе три чаши.

— Верно говорил отец Стратоник, — сказала она, осторожно поставив поднос у изголовья больного. — На дворе уже спешился Ионуц Ждер. Погодите, пока он войдет. Должно быть, привез приказы господаря. А насчет сундука не печалься, муженек, — лукаво рассмеялась она, — знай себе выздоравливай, а уж сундук я и сама сумею открыть.

Раздались торопливые четкие шаги Маленького Ждера и звон шпор. Дверь открылась. Боярин при всем своем беспокойстве изобразил на лицо великую радость.

— Слава всевышнему! — весело крикнул он.

— Во веки веков аминь, — ответил монах.

Ждер склонил голову.

— Я привез поклон от государя и приказ.

— Благодарствуем, — вздохнул боярин. — Послушаем приказ.

— Прибыл я с тридцатью служителями, — пояснил Ионуц. — Мы должны немедля отправиться к Прутскому броду у Симионешть, с твоими гуртами, боярин, ежели они готовы. Коли их тут нет, мы поедем туда, где они находятся. Мы берем их, потому что они нам нужны, и больше мы за них перед тобой не будем в ответе.

Боярин вздохнул, потом застонал, поглаживая рукой покрывало в том месте, где ныла нога.

— И еще, боярин Яцко, изволь приказать, чтобы отпустили мне из твоих камор и кладовых девяносто фунтов копченого сала, и тысячу двести фунтов муки, и десять мехов с брынзой — для прокорма моих людей. И еще положи мне в руку их двухнедельное жалованье — пятнадцать злотых. Не гневайся, не думай, что я прошу лишнего: едут они в чужие края. Также потребуется еще шестьдесят талеров для других расходов, ибо путь наш дальний и нелегкий. Лишь бы дал господь удачи: чтобы вернуть тебе радость, которую мы ищем.

Боярыня Анка истово перекрестилась перед божницей.

— Да поможет вам пречистая дева. Сейчас получите все, что вам требуется.

— Нужно еще что-нибудь? — спросил боярин Яцко, робко поглядывая на гостя.

— Нужно. Когда государь держал совет с преподобным архимандритом, то зашла речь насчет погоды. И послали они меня в святую Нямецкую обитель расспросить моего брата отца Никодима об этом и о других вещах. Велено мне было побеседовать о том же и со старшиной Некифором. Так уж мы привыкли в подобных случаях — действовать сообща. Тем более что в этом опасном дело замешан и брат.