Братья Ждер

— Я найду его, государь.

— И еще отыщи одну из наших боярышень, похищенную злодеем.

— Отыщу, преславный князь, и привезу обратно, — тихо ответил Симион Ждер.

— Ты знаешь, кто это? Знаком с ней?

— Знаком. Коли дозволишь, государь, я сей же час отправлюсь. Без нее мне не жить.

Князь пристально посмотрел на своего постельничего.

— Слушай, Симион Ждер, — проговорил он тихо, но решительно. — Гнев не должен точить, точно яд, душу твою. Пусть только делает тебя находчивее и сильнее. Ты поедешь. Но отринь от себя горячность и безумные порывы. Я знать не хочу ничего о твоей любви, заслужи ее, коли ты достоин. Но будь начеку и сбереги голову, ибо жизнь твоя нужна нам. Итак, ты поедешь и отыщешь злодея. Настигнешь его либо в пути, либо во Львове, либо в Кракове. Вели служителю лишить его жизни. Нет нужды возить его сюда. Он наш боярин, мы властны в жизни и смерти его. Узнай, где дочь Худича, и увези ее. Однако не думай, что все это ты проделаешь только со своими братьями и служителями, — как вы, Ждеры, привыкли. У короля воинов больше, чем у меня. У него удалые казаки, искусные в ратном деле каштеляне. Выполняя мой замысел, ты должен быть точен, как часы. Как солнце, неуклонно следующее своим путем, должен двигаться и ты, помня все, что задумано мною, и получая постоянную помощь от видимых и невидимых товарищей. Так повелеваю тебе действовать, ибо так заведено на службе моей. А когда найдешь боярышню, пусть везет ее другой, а ты словом с ней не перемолвись, точно она умерла, или ты никогда о ней не слышал. Сделаешь так — вернешься с удачей. Не сделаешь — вряд ли вернешься…

— Государь, — ответил постельничий, преклоняя колено, — не сомневайся во мне. Сделаю, как ты повелел.

В душе его бушевала буря; сдерживая себя, он так стиснул зубы, что у него заныло в висках.

Князь опустил руку на его плечо.

— Подожди тут прибытия гетмана Петру. Будем держать с ним и преосвященным архимандритом тайный совет.

— Понимаю, государь, — покорно молвил Симион Ждер, с трудом подавляя стон.

Штефан пронзил его взглядом.

— А тебе уже хочется скакать на коне, в бурю?

— Истинно, государь. Но раз ты велишь, — останусь. А вор меж тем увозит свою добычу, переправляется через реки, пересекает поля, проезжает через села и укрывается за рубежом в чужой стране.

— Ты так думаешь, оттого что жил на Тимишском конном заводе, в глуши и неведении, — улыбнулся господарь. — Затем-то я и позвал тебя, как спаситель позвал Филиппа: «Иди за мной». Спроси отца архимандрита и узнаешь: княжеские гонцы уже мчатся следом за злодеем. И не только в сторону ляшского рубежа. По данному знаку они понеслись на все четыре стороны света. Меняют коней на ямских станах и собирают вести. А ты поедешь только завтра вечером, если они до тех пор не приведут вора. Ответь мне, святой отец, так ли это или не так?

— Таков установленный тобою порядок, — все так же смиренно вздохнул архимандрит. — Ты еще изволил почивать, государь, когда о злодейском деле узнал сучавский посадник. На заре служители его уже пустились в путь. А если бы они и теперь сидели по своим каморам, то несдобровать бы его милости посаднику. Государь, пришли дьяки.

— Пусть войдут и сядут.

Пока дьяки вносили и устанавливали свои круглые столики и готовили письменные принадлежности и бумагу, князь без устали шагал от иконостаса к двери и обратно, пытаясь унять овладевшее им беспокойство. Наконец вошел и старый логофэт Тома, высокий, поджарый, с пеньковой бороденкой и поклонился господарю.

Штефан милостиво ответил на поклон, но при этом поглядел на логофэта таким долгим взглядом, что тот засуетился, ощупывая на себе одежду. Однако князь и не видел его: овладев собой, он уже обдумывал важное решение.

— Прежде всего обратимся к тому, кто волен в животе и смерти нашей, — проговорил он ровным голосом, — и, как положено, вознесем ему благодарность за спасение души нашей, за здравие возлюбленных чад наших и княгини нашей. Приказываю отписать сто злотых святому Бисериканскому скиту, где жила некоторое время наша родительница. Отписать святой Побратской обители наши вотчины в Рошкань и Фынтынеле у Серета и еще двести злотых, ибо там будет место вечного упокоения нашей матери. На помин души в бозе почившего родителя нашего, от чистого и просветленного сердца и по доброй воле мы устанавливаем ежегодный вклад в пятьсот золотых святой Зографской обители на Афоне. Отдать дарственную запись в руки игумна отца Варлаама.

Пока дьяки, скрипя орлиными перьями, писали дарственные грамоты, князь, окончательно успокоившись, обдумывал содержание следующей грамоты.

Наконец он остановился перед столиками.

— А теперь пишите так…

Дьяки с великим вниманием подняли кверху носы.

Пишите так: «Грамота господаря Штефана-водэ ясновельможным панам: его милости Коломийскому каштеляну, его милости Галицкому каштеляну и его милости Подольскому гетману. Мы, Штефан-воевода, господарь земли молдавской, пишем вашим милостям и просим схватить нашего боярина — беглеца житничера Албу, учинившего тяжкий грех против нас, и передать его в руки наших служителей. А везет сию грамоту духовник наш архимандрит Амфилохие».

— Писано в точности так, государь, — сказал с поклоном логофэт.

— Князь повертел в руках драгоценное распятие, висевшее у него на груди.

Припишите еще: «И прошу вас не поступить по иному».

— Это угроза войны, — вздохнул отец Амфилохие. Штефан огляделся. Гетмана еще не было.

— Прибыл его милость гетман Петру! — торопливо доложили рынды.

Господарь велел остаться лишь тем, с кем собирался держать тайный совет.

ГЛАВА XII

Ждеры отправляются в ляшскую землю

Отец архимандрит и постельничий Симион повезли в ляшскую землю государевы грамоты в понедельник. И только неделю спустя явился в подворье боярина Худича благочестивый Стратоник, чтобы поведать об этом. Боярыня Анка тут же поспешила в горницу, где лежал больной. Боярин Яцко обрадовался и пожелал услышать своими ушами добрую весть. Злосчастный Стратоник уже успел оправиться от пережитого страха. Но на лбу у него еще алели красные рубцы. Смиренно войдя к боярину Яцко, он спросил, как его здоровье. Старая лекарка Софрония, стоявшая тут же, косо взглянула на монаха и прикрыла темным платком беззубый рот.

— Благодарение господу, святой отец, — ответила боярыня Анка. — Наговоры и целебные мази принесли большую пользу.

— Оно конечно, наговоры и мази, но пуще всего воля всевышнего, — заметил инок, поворачиваясь к боярыне, а затем к боярину Яцко. — Вот я, к примеру, пишу свои молитвы от лихоманки либо от гнилой горячки. Пишу господу, молю его, и демон хвори в страхе спасается бегством. Без этого никакое снадобье не поможет. Знавал я, честной боярин, ляшского врачевателя, который похвалялся своими снадобьями. Заболел один наш боярин — Штефан Каломфир, хворью, от которой начался у него хруст в суставах. Дал ему этот врачеватель пить некое горькое зелье, по стакану на день. Так что через десять дней наш боярин Штефан Каломфир перестал слышать хруст своих суставов, ибо оглох.

Бабка Софрония бормотала что-то у печи, слушая речи малоумного чернеца, и плевала на шесток, на котором стояли горшочки со снадобьями. Шепча слова заговора и отгоняя нечистую силу, она то и дело косилась в сторону монаха. Кривобокая, костлявая, она чем-то походила на Стратоника. Решив уберечь себя от козней и лукавства врага своего, она собрала в подол свои горшочки и вышла вон.

Яцко смеялся так, что чрево тряслось под покрывалом. Несмотря на пережитое страдание, чрево это ничуть не уменьшилось в объеме. Благодарение богу, есть и пить боярину не возбранялось.

— Бабка сбежала от попа, — улыбнулся боярин. — Только знай, отец Стратоник, что Софрония великая мастерица по части наложения лубков.

— Коли будет на то господня воля, боярин, лубки сами прилетят и лягут на нужное место.

Боярин Яцко со стоном повернулся на бок, укладывая поудобнее больную ногу.