Лист

Столетье спустя и еще с востока пришли какие-то люди с мечом и люди с плетьми. Они обобрали наш храм, алтарь унесли. И юношей (вот и хорал!) на торг увели. Совсем отгорела свеча, лишь сторож-фантом ходил, колотушкой стучал, да помер потом.

18 ноября в Париже шел снег…

Ты, черный звон, вечерний звон, кандальный звон чернильных строк! Ты, влажный звон канальных зон, звон манекенов и антенн. Вон фонари — как чернецы, от фар огонь — а не печет… А может, это цепи цифр звенят над городом: — Почем вечерний звон, почем почет затверженных чернильных клякс? почем ласкательность? почем вечерний звон любимых глаз?  Иду без шапки.  За плечом  снежники — цыканье синиц…  Почем шаги мои?  Почем  мое отчаянье звенит?

Кварталы Сен-Жермен

Поехали с орехами, с прорехами, с огрехами. Поехали! Квадратными кварталами — гони! Машина — лакированный кораблик — на огни! Поехали! По эху ли, по веку ли, — поехали! Таксер, куда мы мчимся? Не слишком ли ты скор? Ты к счетчику, а числа бесчисленны, таксер. Что нам Париж гадает? Что нам еще искать? Квадратные кварталы и круглая тоска.

Фантазии совы

1

Полночь протекала тайно,                         как березовые соки. Полицейские, как пальцы,                         цепенели на углах. Только цокали овчарки около фронтонов зданий да хвостами шевелили,                       как холерные бациллы. Дрема. Здания дремучи,                        как страницы драматурга, у которого действительность за гранями страниц. Семь мильонов занавесок загораживало действо, семь мильонов абажуров                        нагнетало дрему. Но зато на трубах зданий,                       на вершинах водосточных труб, на изгородях парков,  на перилах,                              на антеннах — всюду восседали совы! Это совы, это совы, — узнаю кичливый контур,— в жутких шубах, опереньем наизнанку — это совы улыбаются надменно,                    обнажая костяные губы, озаряя недра зданий снежно-белыми глазами…

2

          На антенне, как отшельница,           взгромоздилась ты, сова.           В том квартале, в том ущелье           ни визитов, ни зевак.           Взгромоздилась пребольшая           боль моя, моя гроза.           Как пылают, приближаясь,           снежно-белые глаза.           Снежно-белые, как стражи           чернокожих кораблей.           Птица полуночной страсти           в эту полночь — в кабале.           Ты напуган? Розовеешь,           разуверенный стократ?           Но гляди:           в глазах у зверя           снежно-белый — тоже страх!

3

Раз-два! Раз-два! По тротуарам шагает сова! В прямоугольном картонном плаще, медный трезубец звенит на плече, мимо домов — деревянных пещер — ходит сова и хохочет. Раз-два! Раз-два! По тротуарам крадется сова! Миллионер и бедняк — не зевай, бард, изрыгающий гимны-слова, — всех на трезубец нанижет сова, как макароны на вилку! Раз-два! Раз-два! На тротуарах ликует сова! Ты уползаешь? Поздно! Добит! Печень клюет, ключицы дробит, шрамы высасывая, долбит клювом, как шприцем, как шприцем. Раз-два! Раз-два! На тротуарах рыдает сова. В тихом и темном рыданье — ни зги, слезы большие встают на носки, вот указательный палец ноги — будто свечу — зажигает…