Страница 10 из 10
Все, что вдохнуло раз — творенье Геи. Я — лишь Дедал. И никакой не гении. И никакого нимба надо мной. Я только древний раб труда и скорби. Искусство — икс, не найденный, искомый. И никому бессмертья не дано.
Гомер
1
На небеса взошла Луна. Она была освещена. А где-то, страстен, храбр и юн, к Луне летел какой-то Лун. Не освещенный, не блистал. Он лишь летал по небесам. Сойдутся ли: небес канон она и невидимка — он?2
Там кто-то ласточкой мелькнул. Там кто-то молнией мигнул. Кузнечик плачет (все во сне!), и воет ворон в вышине. Чей голос? Голосит звезда, или кукушка без гнезда? Овчарня — овцам. Совам — сук. Когтям — тайник. Копытам — стук. Ах, вол и волк! Свободе — плен. Льду — лед. А тлену — тлен и тлен. И по слезам в последний час как семь потов — в семь смертных чаш!3
И вот — кристаллики комет… Кому повем, кому повем и зло и звон моих поэм? Иду под пылью и дождем, как все — с сумою и клюкой, ничто не жжет, никто не ждет, я лишь ничей и никакой. Нет, я легенд не собирал, я невидимка, а не сфинкс, я ничего не сочинял, Эллада, спи, Эллада, спи. Спи, родина, и спи, страна, все эти битвы бытия, сама собой сочинена, ты сочинила, а не я. Что на коне, что на осле, мне все едино — мир и миг, и что я слеп или не слеп, и что я миф или не миф.Музыкант
Как свечи белые, мигала тишина. Из крана капала и капала луна. Такая маленькая, капала теперь. Из крана капала и таяла в трубе. Как свечи белые, маячили в ночи так называемые лунные лучи. А та луна, а та небесная была в кружочках цифр, как телефонный циферблат. Совсем иные, иноземные миры, висели звезды, как бильярдные шары. В бубновых окнах лица женщин и мужчин чуть-чуть прозрачнее, чем пламя у свечи. Я был в неясном состоянье перед сном. Я был один. И был один старик со мной. Но был он в зеркале, таинственный старик: в шампанских бакенбардах современный лик. Он делал пальцами, как делает немой. Как свечи белые, мигали у него немые пальцы. Этот мученик зеркал на фортепьяно что-то странное играл. Мою чайковскую луну и облака, как Дебюсси, он в си бемоли облекал, то патетические солнца и латынь,— он мне, слепцу, мой музыкальный поводырь. Еще старик играл такое попурри: — Все это было — твой Парнас и твой Париж. Но ты не жил и не желал. Увы и ах! Существованье музыканта — в зеркалах. Лишь в зеркалах твои сожженные мосты, молитвы мутные, минутные мечты. Я тварь земная, но нисколько не творю, я лишь доигрываю музыку твою. Мы — Муки творчества. Нас ждет великий суд. У нас, у Муков, уши длинные растут. Но наши уши постепенно отцвели: спасает души повседневный оптимизм. Я презираю мой му-чительный талант… А за окном ходили белые тела. Как свечи белые, маячили в ночи тела одетых женщин и мужчин. Играл орган в необитаемых церквах. Его озвучивали Гендель или Бах. Фонарик в небе трепетал, как пульс виска. И в небе с ним необъяснимая тоска. О музыкант! Какую ни бери бемоль, минорный кран твой есть, как мания, немой. Взойдет ли солнце, очи выела роса: как водяные знаки бедные глаза. О музыкант! Меня ты не уговорил, ты улыбнулся и на улицу уплыл. Такты уплыл. Но я нисколько не скорблю: большое плаванье большому кораблю.