Страница 31 из 112
Однажды Гахар спросил, могу ли я вызвать «арамру» — землетрясение. Я отрицательно покачал головой.
— А можешь вызвать дождь?
— Нет, не могу, — ответил я.
— А можешь прогнать рыб из моря?
— Нет, не могу.
— А можешь ты оживить умершего человека?
Я рассмеялся.
— Скажи, можешь? — настаивал Гахар.
Я не люблю лжи, даже тогда, когда она лучше правды, как говорил Мехмед-ага. Я не хотел дурачить этого хорошего человека, тем более, что такая ложь легко может быть разоблаченной: умрет кто-нибудь — и того и гляди придет Гахар меня звать его воскрешать. Насколько мог, я объяснил ему на его языке, что никто не в состоянии оживить умершего человека, но если кто-нибудь заболеет, я могу его вылечить, если болезнь излечима.
— У тебя есть кобрай против кадитов? — спросил меня Гахар.
Я утвердительно кивнул головой:
— Есть.
Гахар, наверно, подумал, что я не понял его, и начал мне объяснять, что кадиты значит змеиный яд, что на острове водятся очковые змеи и довольно много людей умирают от их укусов. И он опять спросил меня, действительно ли я могу спасти от смерти человека, укушенного очковой змеей.
— Могу, Гахар, могу. Ты что, мне не веришь?
— Верю, — кивнул Гахар. — Пакеги никогда не лжет...
С того дня я постоянно носил в сумке капсулы с серумом против змеиного яда, которые Смит купил в Александрии.
II
Однажды Гахар нашел меня в бухте и встревоженно сказал:
— О, Андо! Уин-уин! — Очень плохо!
— Что случилось? — спросил я его.
— Амбо гуна! — Амбо умрет!
— Кто это Амбо?
— Сын тана Боамбо!
Я не забыл имени вождя Боамбо — оно мне напоминало нашу первую высадку на берег после кораблекрушения. Тогда мы не знали, что находимся на острове, на котором нет «белых господ», и отправились прямо в селение туземцев. Боамбо был тот самый здоровяк с острым взглядом и властным видом, с перьями на голове и тремя поясами вокруг бедер, который приказал нас запереть в хижине, а потом, когда нас выводили на поляну к костру, указывал на одного из нас, и туземцы бросали его в океан. С тех пор я его не видел. Когда я однажды спросил Гахара, почему тана Боамбо не приходит получить от меня подарок, он ответил: «Тана Боамбо — калиман биля» (Вождь Боамбо — большой человек).
Гахар снова начал охать и ахать о сыне вождя.
— Что у него болит? — спросил я его.
— Ноги.
— А что у него с ногами?
— Черепаха его ранила, ты забыл?
Я отлично помнил отважного юношу, который первым ухватил черепаху за шею и перевернул на спину. Но почему Гахар не сказал мне тогда же, что это сын вождя племени? Почему это скрывал и сам сын вождя и почему он не дал перевязать ему рану? Почему и другие туземцы мне не сказали, кто этот юноша? Ответ был один: они мне не доверяли и боялись меня. Для них я был «пакеги гена» — белый человек с луны, человек из другого мира, у которого есть странные зеркала и пестрые ожерелья, украшения для головы из цветистого ситца и «кобрай» в невиданных до сих пор бутылочках. Я был человеком, который может зажечь огонь без того, чтобы тереть сухое дерево о дерево, и делать много других чудес...
Все-таки мне удалось убедить Гахара, что если сын тана Боамбо придет ко мне, я ему дам «нанай кобрай» — самое лучшее лекарство, и за несколько дней он выздоровеет.
Гахар пошел в селение и через каких-нибудь десять минут четверо туземцев принесли на руках сына вождя.
Как всегда, я сидел на берегу бухты в тени огромного баниана с воздушными корнями, немного в стороне от пирог. Это было мое любимое место, отсюда я наблюдал за туземцами, не беспокоя их, когда они отправлялись на рыбную ловлю. Я избегал всего, что могло возбудить их недоверие ко мне и никогда им не навязывался. А случалось, что и прятался от них, выбирая укромное место в чаще на опушке леса и оттуда, будучи невидимым, наблюдал за ними. Хотя они и привыкли ко мне, мое присутствие все же их стесняло.
Туземцы принесли юношу под дерево и положили его на песок. Я осмотрел рану — она действительно была очень опасна. От соленой морской воды опа воспалилась и посинела вокруг; в ней кишели личинки насекомых, с рваных ее краев стекали гной и кровь. Нога опухла, юноша не мог ступать на нее.
Я не спрашивал его, почему он не пришел раньше за «кобрай». Это было излишне. Самым разумным было его вылечить и предоставить ему самому решать: враг я ему или друг. Я тщательно промыл рану риванолом и перевязал ее, посоветовав больному лежать в хижине, не снимать перевязки и не мочить рану, особенно морской водой.
Юноша все время молчал. У него было довольно красивое лицо, с правильными чертами, с немного мясистыми губами, черными глазами и черными, сросшимися бровями. Его тело не было особенно черным, нос не такой сплющенный, как у других туземцев, а прямой, почти римский. Когда я ему сказал, что он должен каждое утро приходить па перевязку, Амбо кивнул головой.
— Нана — буду приходить...
Подарив ему зеркальце, я велел отнести его в селение. Гахар и Таной остались со мной. Гахар вынул из мешочка, всегда висевшего у него на шее, зеркальце и две хорошо отполированных раковины и начал вырывать ими волосы из усов, как щипцами. Он вырывал только те волосы, которые свисали на губы и мешали есть. И Таной вспомнил о своем зеркальце, вытащил его из своего мешочка и начал охорашиваться. Прежде всего он поправил большой гребень из бамбука, воткнутый в волосы над лбом, потом вынул из того же мешочка две тонкие веревочки. Взяв их за оба кончика и натянув как струны, он начал их вертеть в бороде. Волосы подлиннее навивались на веревочку, Таной с силой ее дергал и вырывал волосы с корнем. Это было «сухое бритье».
Гахар, покончив со своим «туалетом», вздохнул и задумчиво сказал:
— Уин-уин! — Очень плохо! Арики сказал: «Пакеги опасны».
— Кто это Арики? — спросил я.
Гахар удивился. Как я не знаю, кто такой Арики? О, Арики — калиман биля! (большой человек!) Арики — рапуо! Арики знает, о чем думают люди. Арики может прогнать рыб в Большой воде. Арики может вызвать дождь и арамру...
«О, Арики-большой человек!» — несколько раз воскликнул Гахар.
Я спросил, больше ли он тана Боамбо? Гахар задумался и, не зная, что ответить, пожал плечами. Из его слов я понял, что Арики нечто вроде жреца племени.
— А что еще говорит Арики? — спросил я моего старого друга.
— Арики говорит, что белые люди с луны прогонят рыбу из моря.
— А сказал он, что пакеги вызовут арамру?
— Сказал. Арики говорит, что Дао накажет кадитами всех, кто ходит к пакеги.
— Кто это Дао?
— Это не человек.
— А что же?
Гахар объяснил, что Дао — это их идол. Он сделан из дерева. Племя держало его в «либа гаолани» — хижине с вечным огнем. Эта хижина была вне селения, в лесу. В ней постоянно горел костер. Огонь поддерживала самая старая женщина племени. Она жила в хижине вечного огня и никогда из нее не выходила.
— А где живет Арики? — спросил я.
— В селении.
— А тана Боамбо?
— В селении.
Гахар возбудил мое любопытство, и я опять его спросил, кто важнее — тана Боамбо или Арики? Он снова пожал плечами — не зная, или не желая мне ответить. Я заметил, что когда речь заходила об Арики, старик понижал голос до шепота, словно боясь произнести его имя.
III
Прошло две недели. Рана у Амбо почти зажила. Он каждый день приходил к маленькой бухте, и после того как я перевязывал ему рану, садился со мной и начинал меня расспрашивать, кто сделал ожерелья, зеркальца и пестрые тряпки, которые я дарил туземцам, кто сделал сумку с лекарствами и самые лекарства...
— Много людей на луне? — спросил он меня однажды.
Я ответил ему, что на луне нет людей, но он не поверил. В свою очередь и я его спросил:
— Арики — плохой человек, или хороший?