Боль

Вадим помнил Митю до отъезда. Помнил отлич­но. Митя хорошо учился последний год школы, но чудил и доставлял много хлопот отцу. Пару раз он тайком ночью брал отцовскую машину и разъезжал на ней невесть с кем и невесть где. Всё это кончилось нехорошо, а могло кончиться ужасно. Боре удалось замять возникшие неприятности. Сам он наказал сына неизвестно как, но очень строго. Боря стра­дал тогда, а Митя не унимался. В тот же год, будучи

школьником, он завёл роман с девицей много стар­ше его. Впоследствии выяснилось, что девица вовсе даже замужем. Боре пришлось и эту некрасивую ситуацию как-то устаканивать. Митю не раз при­возили домой пьяным, или Боре самому приходи­лось его пьяным же забирать из совсем неподходя­щих мест.

А Вадим давно владел любимым в городе всеми близкими ему по возрасту и духу людьми клубом. В этом клубе царили блюз и рок-н-ролл. И клуб этот был открыт всем, кто любит подобную музыку. Вадим много раз сигнализировал Боре, что Митя приходил в его клуб в подпитии и не с теми людьми, с которы­ми пристало общаться Бориному сыну. Несколько раз Вадим видел в глазах Мити совсем не алкоголь. Но Митя никогда не вёл себя агрессивно, вызываю­ще или по-хамски. Он никогда не выглядел даже сер­дитым. Он ни разу не позволил себе козырять име­нем отца. А этим именем в городе можно было сильно козырнуть.

Митя был издёрганный, запутавшийся, расте­рянный, в чём-то избалованный, а в чём-то — зажа­тый и забитый, но добрый и умный мальчик. До отъезда в Лондон у него было юношеское, часто румяное лицо. А тут, спустя меньше чем год, Вадим увидел вовсе не юный взгляд и совсем не юношеское выражение на похудевшем, а точнее, осунувшемся лице Мити.

Вадим не видел Митю давно и от неожиданной радости даже на время забыл о цели своей встречи с Борей. Митя тоже обрадовался, заулыбался, налил себе чаю, но очень быстро его заострившееся лицо приняло какое-то отстранённое выражение, а глаза хоть и не останавливались и совершали резкие дви­жения, всё же ни на что конкретное не наводились. Этот взгляд и это выражение лица встревожили Вадима, и радость встречи тут же улетучилась.

Боря тоже как-то напрягся с появлением Мити. Он снова налил коньяку себе и Вадиму, ничего не сказав сыну. Вадим до этого пытался ограничивать Борю, прикрывал бокал рукой, а в этот раз он взял бокал, не отказываясь, не отнекиваясь и ни на что не ссылаясь. Он почувствовал, что что-то тяжёлое появилось за столом. То тяжёлое, что царит в Бори­ном большом доме, и то, что из этого дома стараются не выпускать.

—

Боря, дружище! Давай выпьем за нашего сту­диозуса! — словно ничего не ощутив и не заметив, сказал Вадим. — Пусть дрогнет и не устоит перед ним вся хвалёная английская...

Боря, не дослушав, быстро выдвинул вперёд руку с бокалом, громко стукнул им о бокал в руке Вади­ма, так же быстро поднёс его ко рту, опрокинул и, одним глотком отпив добрую половину, резко поста­вил на стол, как бы сказав, что продолжения тоста и темы Митиного студенчества он не желает катего­рически.

Вадим от неожиданности замер, и тост застрял у него в горле. Зависла секундная пауза. Но Митя вдруг с безучастной улыбкой поднял свою чашку с чаем, чокнулся с Вадимом и сделал глоток. Тогда и Вадим выдохнул воздух недосказанного тоста и выпил свой коньяк до дна. Благо в этот момент Боре кто-то позвонил, он беззвучно выругался, с недоволь­ным видом ответил на звонок, встал из-за стола и ото­шёл подальше для разговора.

Чтобы разрядить вдруг сгустившуюся атмосферу, Вадим поболтал с Митей о том о сём. Митя отвечал, но равнодушно. Вадим поинтересовался, не ходит ли тот на концерты или на футбол в Лондоне. Митя ответил, что футболом так и не увлёкся, несмотря на то что отец футбол обожает, а Лондон футболом живёт. На какие-то концерты Митя ходил, но был не склонен об этом рассказывать. Вадим узнал, что Митя приехал на всё лето домой. На вопрос о планах на это время Митя только пожал плечами.

А Боря прохаживался поодаль и кого-то ругал в трубку. Пару раз он даже многосложно и громко выругался. Закончив, Боря постоял там, где говорил, а потом вернулся к столу.

—            

Чёрт бы их всех побрал, идиотов, — сказал он, подходя. — Хоть тысячу раз им всё разжуй и в рот положи, хоть сколько им объясняй. Всё равно проще самому всё сделать. И главное, никак на них не повлияешь, понимаешь?.. Хоть озолоти их, хоть совсем не плати — один чёрт! Ненавижу спесь и гонор идиотов, от которых требуется только выполнить то, что им сказано. Не больше и не меньше. Нет ведь, натворят такого!.. Говорю им русским языком: не понимаешь — спроси. У тебя что, язык отсохнет?! Спроси! Это же так просто! Нет! Не могут по-про­стому и как надо. Натворят такого!.. Потом поймут, что запутались, и ещё сильнее продолжают путать. — На этих словах Боря допил остатки своего коньяка. — Сынок, знаешь, — продолжил он, уменьшив громкость высказывания и наливая коньяк Вади­му и себе, — нам с Вадимом надо поговорить. Вы ещё успеете... Лето длинное.

—

Конечно,— спокойно сказал Митя, вставая. - Дядя Вадим, Кате и Соне привет от меня, они на каникулах где?

—

Пока здесь. Может быть, в начале августа съез­дим куда-то к морю. Хотя. Не знаю, не знаю, — ска­зал Вадим и встал, потому что остальные все стоя­ли. — Катя в Питер хочет поехать с подругой, Соне, по-моему, всё равно.

—

Я бы хотел их увидеть. Надо будет, если можно, к вам заскочить. А в Питер я бы тоже хотел, — сказал Митя и хорошо улыбнулся. — Я в Санкт-Петербурге никогда не был. Да и в Москве толком тоже.

—

Митя! — строго сказал Боря.

—

Понял, — отреагировал Митя и приподнял руки вверх, как бы сдаваясь, — ухожу! До свидания, дядя Вадя!

—

Сильно не прощаемся, — только и сказал Вадим. Они обнялись с Митей, и тот ушёл в дом.

Боря проводил сына взглядом, отпил из бокала и сел. Было совсем тепло и безветренно. Вадим тоже сел, некоторое время молчали. Потом Боря тяжело и долго вздохнул и допил коньяк. Вадим, чувствуя всю непроговорённую сложность, зависшую в возду­хе за столом, последовал Бориному примеру.

—

Видал? — спросил Боря, сморщившись от выпи­того, и указал рукой в сторону, куда ушёл Митя.

Вадим изобразил непонимание, пожал плечами и развёл руками.

—            

Приехал чужой. Совсем чужой, — хрипло про­говорил Боря. — С ним и раньше такое бывало. А тут просто незнакомый человек приехал и занял Митину комнату. Заметил, как он похудел? Из него жизнь как будто откачали. С матерью вообще не раз­говаривает. Со мной. Попробовал бы только не разговаривать. Но так, не сам — я спрашиваю, он отвечает. Сам, первый — ни слова. Из комнаты не выходит. С кем-то только постоянно на связи висит, и всё. Даже не жрёт ни черта. Вадик, ему же двадца­ти нет! Ты вспомни, как мы в этом возрасте посто­янно хотели есть. Всё время! Дома нас неделями не видели. А он!.. Я вообще ничего не понимаю! Вернулся — и ни с кем видеться не захотел. Вспо­мни, как его провожали, сколько пришло друзей! Я, может быть, и рад, что тех его друзей больше не вижу. Но совсем ни с кем не встретиться!.. Даже просто в город выйти не хочет.. Худой!.. — На этих словах Боря отпил половину содержимого своего бокала. — Заметил? В глаза не смотрит. А у самого глаза бегают, — продолжил Боря чуть более хрип­ло. — Я уж чего только не подумал. Думал даже комнату и вещи его обыскать.

—

Боря! Остановись! — прервал его Вадим. — Ты даже не говори такого! — сказал он твёрдо, но сам себе не поверил. — Парень просто давно не был дома. И всё! Оторвался от гнезда.

—

Да?! А какого он тогда из этого гнезда даже носа не высовывает? А?! — Боря скрипнул зубами и протя­нул вперёд свой бокал: — Но пьём мы не за это.

Оба чокнулись и выпили.

—

Ещё зимой приезжал — всё было нормально, — продолжил Боря. — Я его почти не видел. Где-то про­падал. С кем-то. А теперь. Так зачем пришёл?