Боль

—

Кто?

—

Ты зачем пришёл? Извини, Вадик! Видишь, у меня тут то одно, то другое. Лето началось, тоже мне! — Боря снова налил, посмотрел, сколько оста­лось в бутылке, и долил остатки. Получилось помно­гу. — Так о чём ты хотел со мной поговорить?

—

Да я уже и не знаю, стоит ли. — замялся Вадим, быстро обдумывая, как и с чего начать свою просьбу и стоит ли вообще с ней обращаться в этот раз.

—

Вадик, не ломайся давай! Названивал, назва­нивал, приехал в кои веки. Давай-ка, не стесняйся, что стряслось?

—

Борь, слушай! Может, не стоит сегодня. — опу­стив глаза на свои руки и бокал, сказал Вадим. — Мы уже выпили, а я хотел на сухую. Давай ещё выпьем, а завтра я тебе всё.

—

Завтра не выйдет, — прервал его Боря. — Ты не слышал? Я с коллегами из Москвы завтра. Да что же это, чёрт возьми, такое происходит?! — вдруг резко поменяв тон и громко опустив ладонь на стол почти прорычал Боря. — Ты что, боишься меня о чём-то попросить? Ты боишься?! Меня?! И ты, как все? Все со мной говорить боятся. Вот будто кол проглотят и в штаны наложат — глазами хлопают и рыла воротят. Понимаешь, люди говорить со мной боятся! Монстра из меня делают.. И ты туда же?! Меня сын родной боится! Жена как растение, как тень. ходит беззвуч­но. И ты туда же?! — Боря снова хлопнул ладонью по столу. — Мы же с тобой друзья сколько лет... Столь­ко не живут!

—    

А вот это тост! — ловко ввернул Вадим. — Столько не живут. Это точно. Давай за нас! И уж кто-кто, а я буду последним, кто тебя боится. И дру­гим прикажу не бояться! А вот опасаться — посове­тую. — И Вадим поднял бокал. Боря покачал головой, едва улыбнулся и поднял свой.

—

Ох и ловок ты, Вадя! Ох и ловок! — сказал Боря, и они выпили по доброму глотку. Боря скри­вился сильнее прежнего, и стало хорошо видно, что он пьян. Тоненькая струйка коньяка вытекла у него из угла рта. Он тут же утёр её ладонью: — Так чего хотел? Чего пёрся в такую даль ко мне?

Вадима передёрнуло от выпитого. Он поискал на столе, чем бы закусить, хотя до этого в закуске не нуждался, нашёл нарезанный лимон, ухватил один кругляшок, сунул в рот и с удовольствием сморщился.

—    

Да что мои дела? — жуя лимон и морщась, ска­зал он. — Я же не знал, что Митя вернулся. Знал бы, тогда совсем по-другому.

—

Митя — не твоё дело! — сказал Боря совершен­но стальным тоном.

Это был тот самый тон, на который Вадим всегда реагировал одинаково. Тон, до которого выпивший Боря непременно доходил в их разговорах с глазу на глаз. А опьяневший Вадим на него откликался, как на вызов к поединку. И этот Борин тон случался тогда, когда они оба ощущали себя ещё вполне трезвыми, здравомыслящими и рассудительными.

—

Что-о-о?! — чувствуя, как белеет в глазах от обиды, протянул Вадим. — Митя — не моё дело? А чьё это тогда дело?

—

Моё! Мой сын — моё дело. Это просто, — стара­ясь изображать спокойствие, сказал Боря. — Понима­ешь? Просто!

—

Да-а-а? А чего ж ты его хер знает куда отправил, с глаз долой? А теперь причитаешь. — Вадим скроил кислую физиономию и продолжил издевательски писк­лявым голосом: — Ой! Сынок вернулся домой чужим! Ой, он говорить со мной не хочет. Боится меня.

Вадим, как всегда, сорвался, и его понесло. Понес­ло сразу. С ним такое случалось только с Борей. Он часто ругал себя за эти срывы, но объяснял их сам себе тем, что не мог не ответить на вызов. Не мог потому, что Борино огромное состояние не дава­ло Боре права вести себя и говорить оскорбительно. Вадим даже считал, что своими спорами на равных он отстаивает их старую дружбу, в которой количе­ство денег и власти ничего не значат.

Но совсем редко, с похмелья, после ссор с Борей, Вадим мог откровенно сам с собой признать, что сво­ими срывами он доказывал себе своё равноправие и мстил Боре за свою же трезвую робость перед ним и его богатством, мстил за желание быть приятным, угодливым, за своевременные поздравления с днём рождения Бори, Оли, Мити, поздравления с Новым годом и прочее. Мстил за Борины дорогие подар­ки ему, жене и дочерям — если тот не забывал, мстил за то, что сам любил и ждал эти подарки.

Их споры всегда получались долгими, с попыт­ками примирения в процессе и новыми вспышками вслед. Ни тот ни другой не могли остановиться, пока их не разнимали или пока Вадим не хлопал Бори­ной дверью. Сам Боря на дверь обычно не указывал. Ну а если и указывал, то Вадим не спешил дверью воспользоваться — из гордости и противоречия.

В этот раз случилось, как обычно. Они быстро заискрили, повысили голоса до предела, потом спу­стились до ледяного шёпота, попрепирались, повска­кивали несколько раз с мест, поразмахивали руками, почти разошлись. Но неведомо как на столе появи­лась новая бутылка коньяку, и разговор пошёл почти спокойный, но происходящий на минном поле.

—

Я вообще не понимаю, зачем давать сыну в Англии юридическое образование, — сильно на­клонившись вперёд и тряся правой рукой, говорил Вадим, — если ты не хочешь, чтобы он там остал­ся жить дальше! На кой ему английская юриспру­денция здесь? Это же его время и твои деньги на ветер! Если тебе денег не жалко, так хоть Митино время.

—    

А ты мои деньги не считай. Без тебя есть кому посчитать. — пьяно расслабив нижнюю губу, сказал Боря.

—    

Да не считаю я твои деньги, успокойся! Если бы я их считал, то уже давно либо сошёл с ума, либо убил тебя и ограбил. Боря, друг мой, я ж совсем про другое. Хотя, что я распинаюсь опять?! Ты же услышишь только то, что хочешь слышать, — сказал Вадим и махнул рукой.

—

Вот и не распинайся! Своими займись! И деть­ми своими... Катьке сколько? Скоро пятнадцать? Вот и занимайся.

—

Мои девочки при мне! Я их с глаз долой не отправляю. И не тешу себя, мол, там безопасно, там спокойно. Я дыры в воспитании деньгами не заты­каю, понял?!

—

Давно понял, Вадик! Давно! Потому что заты­кать нечем. Ты Костю давно видел, а? Ты вообще зна­ешь, как он, что он? А Катя? Она чего по жизни хочет, кроме того, что ты от неё хочешь? Думаешь, она хочет всю жизнь пиликать на. этой. чёрт. — Боря защёл­кал пальцами, вспоминая.

—

На виолончели, — ехидно напомнил Вадим.

—

Да понятно, что не на скрипке! — тоже ехидно ответил Боря. — Эту виолончель ей кто купил? Папа родимый? Не-е-ет! Папа родимый как бы случай­но при тупом друге Боре начал скулить: ой, дочень­ке надо хороший инструмент купить, на дровах она играть не может, надо австрийский брать, а он стоит, как самолёт.. Помнишь? — И Боря на этих словах прищурился. — А?! Думаешь, ты самый хитрый. Да тебя с твоими мелочными хитростями насквозь видно. И гонор твой.

Вадим аж задохнулся от обиды, стыда и гнева. Он отлично помнил ту историю с покупкой виолон­чели, но надеялся, что Боря про это забыл.

—

Я тебе очень за это благодарен. — сквозь зубы процедил Вадим. — Сколько тебя можно благода­рить? Мне на коленки встать? Или что? В ножки покла няться?...

—

Вадик! Не смей тут шута из себя корчить и бед­ного родственника. Катьке надо было инструмент хороший — я купил. Только зачем было при мне спек­такль разыгрывать? Спросил бы. Попросил бы! Дело же простое, хорошее. Ребёнку купить хороший инструмент.

—           

А Митьке почему не купил? Сколько он тебя просил. Я тебя уговаривал, сам хотел купить. Ты же запретил! Запретил парню делать то, что он хочет! — Вадим весь побледнел и теперь неот­рывно смотрел прямо Боре в глаза. Он даже пере­стал моргать. — Ты чего боялся? Что, если парень возьмёт гитару или сядет за барабан, то и чело­веком не станет? Мужика из него не выйдет, по твоим понятиям? А чего ж ты со мной якшался, когда я был музыкантом? Тёрся рядом? Весело тебе было со мной. Интересно! Конечно!!! Запча­сти продавать не весело, но деньги. Попродавал — и бегом ко мне! Забыл?! — Вадим уже орал гром­ким шёпотом. — Забыл?! А сыну своему радости не дал! Зассал! Гитара нужна была простенькая, и всё. Парень счастлив был бы. Но ты зассал, что он будет не такой, как ты. Что насрать ему будет на твоё величие!.. И что теперь? Что? Митька — лондонский юрист! Так? Белая кость и воротничок! Какая ему гитара? Секс, наркотики, рок-н-ролл. И чего? Насчёт секса не знаю, рок-н-ролла нет, зато наркотики.