Страница 85 из 170
— Ну, он ранен на войне? Или что-нибудь такое? — Лаки чувствовала себя дурой.
— Нет-нет. Ничего подобного. Он сначала занимался со мной любовью, сразу после женитьбы и раньше. Но уже два года он ко мне не прикасается. И я не знаю, что делать. Я подумала, может, ты скажешь, что делать, чтобы... чтобы возбудить его.
Иисусе, подумала Лаки. Вот тебе проблема. Настоящая.
— Видишь ли, — сказала Летта Бонхэм, от возбуждения у нее появился легкий ямаитянский акцент. — До Эла у меня был только один парень, и мне это не нравилось. Но с Элом, с ни-им мне нравится. Я обнаружила, что я очень страстная. А теперь я просто не знаю, что мне делать. Я не могу с ним поговорить. Он не будет разговаривать.
— Ты пыталась его напоить?
— Пьяный. Трезвый. Без разницы. И я не знаю, что я не так делаю. Что во мне такого. Я думала, ты скажешь.
Несмотря на горе девушки, Лаки неожиданно захотелось рассмеяться при мысли об огромном Бонхэме и крошечной, стройной Летте. Может, он боится тебя раздавить, хотела она сказать, но прикусила язык.
— Наверное, не нужно было всего этого говорить, — сказала Летта Бонхэм. — Но ты очень умная. И я должна была с кем-то поговорить. Я могу только предполагать, что я просто не возбуждаю его. Но я не знаю, что сделать, чтобы быть волнующей.
— Трудно сказать, что кого-то волнует, — ответила Лаки. — Но по мне, так ты достаточно волнующе выглядишь. — Так это и было при ее полной груди, стройных ногах и хороших бедрах. — Духи? — спросила Лаки. — На ночь без крема? Волосы не завивала? — Звучало все это смешно.
— Все это я пробовала, — сказала Летта Бонхэм.
— Да, у тебя проблема, — ответила Лаки. — Я и не знаю, что тебе сказать, чем помочь.
Летта Бонхэм смотрела на сомкнутые на коленях руки.
— Ты не думаешь, что, может, это из-за того, что я цветная? Отчасти негритянка?
Лаки в шоке отшатнулась и рассердилась.
— Конечно, нет! — Потом она спросила у себя, почемунет? — Он бы, во-первых, на тебе не женился, если бы так было, не правда ли?
— Не знаю, — ответила Летта. — Мы, ямаитянцы, не очень об этом думаем, здесь почти все в той или иной мере цветные, кроме нескольких англичан. Прикосновение смоляной кисти, говаривал мой отец и смеялся. Но Эл — американец. Я не знаю.
— Ясно, нет! — бешено сказала Лаки. — И Эл не с юга. Он откуда-то из штата Нью-Йорк, правда?
— Нью-Джерси, — ответила Летта.
— И я наблюдала за ним, — сказала Лаки. — У него нет ненависти к цветным людям. Я уверена, что не из-за этого. — Она ведь должна была в это верить.
— Тогда я не знаю, что, — сказала Летта. — Я уверена, что он не гуляет с другими женщинами. Этого я бы не вынесла. При стечении обстоятельств. — Именно в этот момент она сломалась. — И я хочу детей!— неожиданно всхлипнула она. — Я хочу ребят.
— У каждой женщины есть право на детей, — сказала Лаки, вкладывая в слова максимум достоинства. Она, не зная, что делать, обняла плачущую девушку и погладила ее по голове. Наконец, не зная, что еще сделать, она встала и принесла пива. А через несколько минут, как будто ничего не случилось, ничего не было сказано, они вернулись к игре в джин рамми.
Все это она более или менее подробно рассказала Гранту в чудовищной комнатушке, когда она закончила паковаться, и наблюдала за его реакцией. Теперь она вполне могла предугадать, зная Гранта, как она его знала (но знала ли она его по-настоящему?), какой реакции можно от него ждать: смущение, попытка преуменьшить или проигнорировать. Именно это она и получила.
Смущенный, странно замкнутый вид, он явно не хотел смотреть ей в глаза.
— Ну, им немного не повезло, похоже, что так. Но я не понимаю, причем здесь мы. Сегодня мы улетаем. Да и знаем же мы оба массу людей, у которых та же проблема? Все это не так ужасно и не так уж ново.
— Это касается нас потому, что ты ежедневно вручаешь этому человеку свою жизнь и в то же время создаешь из него героя для себя. Это касается нас потому, что по ряду причин Эл Бонхэм активно меня не любит, а я твоя девушка. Он... Он... Это правда... Он ревнуетменя к тебе.
— А, ну ладно, — сказал Грант. Было заметно, с какой неохотой он говорит. — Я точно знаю, что он не импотент с другими женщинами.
— Ты и впрямь видел, как ставит пистон? — сказала Лаки.
— Конечно, нет. Ясно, нет. Но я видел, как он уходил не с одной, а с двумя пылкими цветными девицами из «Нептуна», когда я впервые сюда приехал. Он хотел, чтобы и я пошел. И он, ясно, выходил не для того, чтобы покатать их в машине.
— Господи! Лучше не говорить Летте об этом.
— Я никому и ничего не собираюсь рассказывать, — сказал Грант. — Это не мое дело. И я не собираюсь влезать в это. Он хотел, чтобы я пошел с ними, но я не пошел из-за тебя. — Он просто надеялся, что это как-то смягчит ее хоть на время. Но нет. Лаки доспала из рукава новый козырь.
— Ты думаешь вложить деньги в эту шхуну, которую он хочет купить с Орлоффски и с этим, как его, Файнером?
Грант был потрясен.
— Ну, да. Я подумываю об этом, — неохотно признался он. — Немного денег. Неплохо было бы владеть долей в судне, чтобы приезжать и нырять на отдыхе.
— Тогда не думаешь ли ты, что я только что дала тебе ценную информацию до того, как ты принял окончательное решение?
— Да, наверное, — неохотно сказал он. — Но я впрямь думаю, ну и что? Это смущает. Да и... — он неожиданно взорвался, — мы еще не женаты, черт подери!
У Лаки хватило проницательности понять, что взрыв гнева — это то, что и есть: взрыв гнева, и потому проигнорировала скрытое оскорбление, которое таковым не было, поскольку уязвленный Грант просто выкричался. Она промолчала.
— Прости, что я это сказал, — через секунду произнес он. — Но ты... — Он замолчал. — Откуда ты знаешь, что я хочу участвовать в покупке шхуны? Откуда ты можешьзнать?
— Интуиция, — ответила Лаки. Она ухмыльнулась, встала и обняла его. — Я тебя люблю. Ты можешь быть пьяным и вялым полжизни, но мне просто наплевать на это. — Она потерлась головой об него. — Да у тебя этой проблемы и нет, не так ли?
Грант держал ее, ощущал это роскошное тело и снова почувствовал особый электрический контакт, всякий раз возникавший при соприкосновении с обнаженной кожей, — она говорила, что и у нее возникает такое же чувство, — и снова слегка удивился, насколько он за последние несколько дней свыкся с фактом, что их брак состоится. Близость. Близость иэлектрический контакт. Что же это, в конце концов? Любовь?
— Пошли, — сказал он, — вернемся в дом, а то они соскучились без нас!
Когда они выходили, он с сумкой в руках расплатился с хозяйкой за лишнюю ночь и не удержался от замечания.
— Но тебе и вправду нужно было бы посмотреть сегодня на Бонхэма. Он был по-настоящему потрясающим.
— И вы отправились обедать, а ты даже не позвонил мне, не сказал, что у тебя все в порядке, — мягко возразила Лаки.
— Ой, милая. Это всего десять-пятнадцать минут. А они все хотели зайти.
— Не очень продуманно, — сказала Лаки. Потом она взяла его под руку. — Как бы там ни было, мы уезжаем. Мы уезжаем из этого ужасного места и от этих ужасных людей. Вот что важно.
Но позднее, когда они снова собрались в «Нептуне», Грант подумал об этом. Так просто было бы позвонить ей и сказать, что все кончено, все в порядке. Почему же он не позвонил? Отчасти из-за того, что он был смущен тем, что погружение оказалось таким легким. Но главным образом потому, что все они были так возбуждены погружением и хотели о нем поговорить. А они с Дугом восхищались Бонхэмом и его ролью в этом деле. Он потратил эти пятнадцать-двадцать минут на рассказ Дугу о Бонхэме, припомнил он. Это непродуманный поступок.
Но сейчас они снова сидели в «Нептуне»: смеялись, пили, провозглашали тосты друг за друга, отъезд стал реальностью, они по-настоящему уезжали, и Грант не мог удержаться, чтобы не наблюдать за Бонхэмом. Действительно, в его позиции по отношению к Лаки была заметна разница, разница очень маленькая, едва заметная, если только не наблюдать специально. Его улыбки, адресованные к ней, всегда были чуть более горькими, чуть более циничными, чем улыбки другим, а его реплики, обращенные к ней, были чуть более кривыми, что ли, более понимающими. Как будто он говорил себе: эта девица попытается забрать у меня нового друга; более того, оно преуспеет, потому что это секс. Он как бы с трудом дышал. Как будто он хотел сказать Гранту: «Почему эти проклятые женщины никогда, хоть на немного, не оставят нас, мужчин, наедине с нашими интересами, которых они не понимают?» — но он был слишком вежлив для таких слов. И когда бы Грант ни смотрел на него, он не мог избавиться от мыслей о рассказе Лаки о большом человеке. Смешно и глупо, что это по-новому окрашивало его взгляд на большого ныряльщика и его подвиги, новая окраска его чувств, они достаточно долго пробыли вместе, и он был достаточно проницателен, чтобы держать подобные вещи в узде, но окраска все же была. Неспособность сделать это с женой вовсе не делала его немужественным, но делала более невротичным. Грант всегда думал, что он — незапутанный, абсолютно прямой, целеустремленный человеческий тип, не похожий на него самого, и это была одна из главных его надежд, одна из главных причин восхищения. А теперь выяснилось, что он такой же издерганный, как и все, и даже хуже некоторых, как любит говорить Лаки: «Временами я думаю, что все Соединенные Штаты полностью и абсолютно сексуально больны, больны до опасной степени». Ну, это вообще одна из главных тем всей его жизни, всей его работы. А теперь и добрый старый, простой и незапутанный Эл Бонхэм завяз в этом по самые яйца.