Страница 37 из 53
Аль закашлялся, пытаясь вдохнуть.
— Живой! — Говор был непривычным, гортанным — будто язык, знакомый Алю с детства, с трудом пробивался сквозь рокот горной реки.
— Так, Ра, живой, — подтвердил ещё более неразборчивый и низкий голос. — Только сейчас захлебнётся. Отберите у него флягу.
Аль открыл глаза и сейчас же прищурился. Солнце запуталось в облаке пушистых волос — будто богиня Радуги и Солнца наклонялась над Алем, протягивая в ладонях напиток бессмертных. Привыкнув к сиянию золотого нимба, Аль разглядел тонкий профиль, птичьим крылом взлетающую к виску бровь и блестящий глаз удивительного яблочного цвета и узкого дивного, похожего на лепесток цветка Чи, разреза.
— Ну, чего уставился? — кривя губы в усмешке, богиня отняла флягу; дёрнула головой. — Красивая?
— Красивая, — благоговейно выдохнул Аль, заворожённый вспыхнувшим на солнце нимбом. И не сразу разглядел, что левая сторона лица девушки обезображена длинным кривым шрамом — от скулы до виска, до розовой сморщенной кожицы, затягивающей ослепшую глазницу.
Полоска чёрной ткани закрывала Алю глаза во время тряской и торопливой дороги.
— Вот лазутчик, отец, — хрипло и презрительно сказала богиня Радуги. Сорвала повязку и подтолкнула Аля в спину — так, что он упал на четвереньки на жёсткие вытертые шкуры.
— Я не лазутчик, — возмутился он, пытаясь подняться.
— Правда? — широкоскулое смуглое лицо склонилось над Алем. В раскосых глазах будто плавали капли тягучего солнечного мёда. И голос был как мёд — неторопливый и вязкий. — Правда? Тогда тем более ты нам всё расскажешь, да?
Полог из тяжёлой тёмно-серой ткани качнулся, отрезая от Аля светлое небо. Будто набухшая дождём туча, которая ещё не решила: то ли проплыть мимо, то ли раскрыть чёрные крылья и кинуться на землю огненной грозой. Как ворон на цыплёнка.
— Отец сказал — ты мой пленник, мне тебя и отпускать, — богиня посмотрела хмуро; покусала тонкую губу, шевельнула рукой. Аль не успел заметить, как в её пальцах блеснуло тонкое лезвие, разрезало ремни на его запястьях. — Он тебе поверил.
— А ты?
Богиня дёрнула плечом. Мол, какая разница? Нет, не богиня. Когда говорит или усмехается вот так дергано — просто диковатая, обиженная на кого-то девчонка. Понятно, на кого — кто изуродовал ей лицо, превратил совершенство рисунка в мятую рваную ткань. И у кого рука поднялась? Или просто — случайность? Несчастный случай?
— Чего пялишься? Красивая?
— Когда не злишься и не кричишь — красивая, — стараясь говорить ровно и спокойно, ответил он. Выдержал взбешённый взгляд. Осторожно указал на длинные ножны на поясе девчонки, вышитые разноцветными бусинками. — Можно? Можно взглянуть?
Серебряная молния очутилась в руках девчонки ещё быстрее, чем нож. Затанцевала, отбрасывая на серые стены шатра солнечные блики.
— Что, правда, никогда не видел сабли? — усмехнулась девчонка, наблюдая за восхищённым лицом Аля. Он покачал головой. Осторожно тронул перевитую кожаными ремешками рукоять, хищно выгнутое сияющее лезвие. Ледяное, как вода в горном ручье. Палец дрогнул, из тонкого пореза выступила капля крови.
— Зачем? — удивился Аль, разглядывая царапину и скалящееся огромное лезвие. Осёкся, переведя взгляд на кривой шрам, исковеркавший лицо богини. Девчонка фыркнула, с лязганьем швырнула саблю в ножны. Отвернулась.
— Что, у вас вообще нет оружия?
— Я ведь уже говорил. Нет, — уже начиная немного сердиться за недоверие, ответил Аль.
— Как это?
— А зачем?
— Ну… — девчонка вроде даже растерялась. — Как зачем? Понять, кто сильнее; кто вождём будет…
— Хранители хлеба на осеннем празднике соревнуются кто сильнее — кто быстрее и дальше с мешком зёрна пробежит; лесовики — брёвна поднимают… Только э… вождём всё равно самый мудрый становится — кто больше примет помнит, кто лучше об урожае и о людях сможет позаботиться.
— Ну а если кто нападёт — как отбиваться? — не сдавалась девчонка.
— Кто нападёт? — удивился Аль. — Зачем?
— Как зачем? Землю отобрать, коней, овец, зерно…
— Зачем отбирать? Если надо что другому — поделись, а когда тебе будет надо — он с тобой поделится. А отбирать… — Аль улыбнулся. — Малые дети в песочнице игрушки отбирают друг у друга — пока разговаривать не научились и договариваться.
— Странный ты, — фыркнула девчонка. — Сабли не знаешь. Может, из лука умеешь? Нет? Тогда кто ты? Лесовик?
— Вышивальщик, — гордо ответил Аль.
Девчонка недоуменно смотрела, будто решая — шутит или нет; потом расхохоталась.
— Ой, не могу! Вышивальщик! Как моя колченогая бабка Лиса — вышивальщик!
Пора было идти. Вещи ему вернули, даже мешочек с закаменевшими пирожками. Аль поднял котомку, оглянулся — ничего не забыл? Вспомнил презрительную усмешку Ра. Если бы у меня была игла и хоть немного ниток, я мог бы показать, вздохнув, подумал Аль. Если бы… Он сунулся в котомку, ещё раз неторопливо перебрал своё скудное имущество — спешить-то некуда. Никто не гонит, никто не ждёт. Аль вынул из мешочка матушки Клио все пирожки — куда их теперь? — и ойкнул, наткнувшись внизу на что-то острое. Доставал осторожно, затаив дыхание — боясь ошибиться. Не тусклая, ученическая, а сияющая, стальная — игла мастера легла в ладонь Аля, выскользнув из мягкого гнёзда разноцветных шёлковых мотков.
— Ты вышьешь мне цветок? Или бабочку?
— А хочешь — радугу? Ра — это от Радуги?
— Вот ещё, — Ра досадливо покусала тонкие губы. Аль заметил, что она избегает поворачиваться к нему левой, изуродованной половиной лица. Ра помолчала. Потом сказала неохотно:
— Ра — это Солнечная. Дурацкое имя, да?
Она запрокинула лицо к небу, прищурилась на солнце. Моргнула, смахивая слезинку. Не Солнце, подумал Аль. Теперь — Луна. Луна, половинка которой сияюще прекрасна, а половинка утопает в черноте.
— Красивое имя, — серьёзно сказал он. — Очень красивое.
И наметил кончиком иглы первый стежок.
— Кто ты, колдун? Лекарь? Святой? — цепкие пальцы больно стиснули плечи Аля; смуглое лицо казалось серым в полумраке шатра; а золотисто-медовые глаза под узкими, как у Ра, крыльями бровей — почти чёрными.
— Вышивальщик, — сипло ответил Аль, пытаясь не показать, что испуган до полусмерти.
— Неважно, — руки неожиданно выпустили его. Кусая длинный ус, в котором седина уже мешалась с чернотой, вождь отвернулся. — У вас все так могут? — глухо спросил он.
— Мастера, — ответил Аль. — А ваши мастера разве не… — он осёкся. Признался: — Я сам не был уверен, что получится. Не всегда рука направляет иглу, но иногда — игла руку. Если боги удержали бы мою руку, я бы не смог…
— Спасибо, — улыбка на скуластом, будто из камня вырезанном лице вождя выглядела непривычно-робкой гостьей, случайно заглянувшей на огонёк. — Спасибо тебе, вышивальщик. Останься, — не то попросил, не то приказал. — Я хотел бы ещё говорить о твоём Городе. И я хотел бы отблагодарить тебя, если сумею.
Аль склонил голову. Ему всё равно было некуда идти.
Напряжённо замерев у входа в шатёр, за разговором наблюдала девушка с глазами удивительного яблочного цвета и узкого дивного, похожего на лепесток цветка Чи, разреза. И кожа на её левой щеке была такой же гладкой и нежной, как и на правой.
— Наверное, это мы виноваты, — неуверенно сказала Ра, вместе с Алем глядя на провал в Стене мира.
— Почему? — удивился Аль.
— Ну, знаешь, мы ведь убегали от степняков. А тут стена. Дальше некуда бежать. Мой отец сказал воинам — помолитесь светлому небу. Чтобы путь был лёгок. Потому что воин, убитый в бою, прямо на светлое небо уходит, по солнечной лестнице.
— А у нас говорят, — перебил Аль, — что если мастер умирает за работой, то он тоже, ну… сразу на светлое небо… к богине Радуги, чтобы вышить для неё настоящую радугу. Да, они помолились — и что?