Проклятый год

Стрельбу объяснили тем, что Прайс вознамерился захватить абсолютную власть. Его банда набрала оружия в охотничьем магазине Вудкрика, но, даже оказавшись в большинстве, не смогла одолеть остальных. Трое друзей Кэма и Альберта — Эрин, Мэнни и Бакетти — погибли в этой схватке.

Морин смягчилась после рассказа Кэма о тех днях, которые Голливуд провел в их лагере. «Эдди все-таки добился, чтобы его так называли», — произнесла она, потупив глаза. После этого жена доктора отбросила подозрительность и в качестве моральной поддержки потчевала Кэма своими собственными рассказами.

В соседней комнате кричал и плакал Сойер. Кэм то и дело просыпался, не чувствуя жалости, — он жалел только себя, мертвых да еще добрых, щедрых людей, которые за ним ухаживали.

Альберт заслужил свою участь.

Чтобы отправиться в поход на ту сторону невидимого океана смерти, Эдди Кокубо выдвигал множество убедительных причин, но Морин подозревала, что поступок его прежде всего объяснялся беспросветной тоской. Эдди не вписывался в группу. На вершине обитали две супружеские пары, самому младшему из взрослых было тридцать три года, а старшему из детей — только одиннадцать. С ними на гору поднялся еще один мужчина, но болезнь печени доконала его в первую же весну. Все остальные, добравшиеся до вершины в самом начале чумы, едва держались на ногах, страдали от страшных повреждений внутренних органов и не протянули больше недели.

Восемнадцатилетнего Эдди никто намеренно не отталкивал, но он постоянно оказывался лишним — и когда дети затевали глупые для его возраста игры, и когда взрослые строили планы на будущее, и когда все расходились на ночь по своим постелям.

Они видели: рядом есть другие люди — на северо-востоке с макушки горы поднимался дым от костров, а за группой Кэма на юге они даже наблюдали в бинокль.

Юноше стало не по себе, его так и подмывало спросить: «А как мы убивали своих, тоже видели?» — но он сдержался. Выйдя из хижины, он первым делом посмотрел на юг. Там маячили его любимый утес и несколько кряжей и гребней, однако почти вся юго-западная часть склона была обращена в другую сторону. Оставшиеся в лагере не давали о себе знать — ни дыма, ни движения; они, естественно, берегли дрова на зиму, да и смотреть на старый лагерь не очень хотелось — врать больше не требовалось, а вид долины вызывал слишком болезненные воспоминания.

Месяц за месяцем Эдди расходовал заряд аккумуляторов, пытаясь вызвать соседей по рации, напрасно жег дрова и траву, посылая дымовые сигналы. Сооружал башни с флагами, выкладывал валунами огромные слова и в одно прекрасное утро ушел, не попрощавшись, оставив лишь написанную собственной кровью записку с новым именем — Голливуд.

В ту ночь они зажгли вереницу костров, чтобы предупредить группу на той стороне долины или обозначить Эдди дорогу домой. Такая затея, одновременно глупая и благородная, могла прийти в голову только подростку, но успех ее превзошел самые смелые ожидания.

Если бы не Эдди, Сойер никогда не добрался бы до рации.

Два медика из спецназа первым пригласили на осмотр Кэма. Другие солдаты, не обращая внимания на путавшихся под ногами детей, ставили палатки и рыли яму для очага. Доктор Андерсон разбирался в медицине лучше санитаров, но последние могли компенсировать нехватку опыта обилием медикаментов. Они наложили повязку на не желавшую заживать вздутую полоску сыпи в правой подмышке Кэма и накачали его антибиотиками общего назначения, предупредив, что они могут вызвать понос. Андерсон согласился с ними, что в борьбе с заражением лучше пойти на риск обезвоживания, чем полагаться на истерзанную иммунную систему.

Санитары даже не пытались лечить повреждения зубов и десен. В старом лагере обитатели вершины съели всю собранную в набегах зубную пасту, и уже несколько месяцев Кэм, жуя, чувствовал дырку в зубе. Кусочки нитки для чистки зубов, которые он делил с Сойером и Эрин, и стертые до основания зубные щетки, возможно, предотвратили еще большее зло, но к концу перехода наночастицы разрушили десны на левой стороне верхней челюсти. Клык и коренные зубы в этом месте омертвели и едва держались. Вскоре их придется удалять, и провалы, которые останутся на их месте, еще больше изуродуют его лицо.

Вернувшись, Кэм увидел, что Рут и двое ученых расспрашивают Морин. При появлении юноши все повернулись в его сторону. Ди-Джей нахраписто выкрикнул:

— Где лаборатория Сойера? Ты адрес знаешь?

Понятное дело, им не терпелось выяснить все побыстрее, но этого типа буквально трясло от нервного возбуждения. Да и остальных тоже. С чего бы это? Они ведь с охраной.

И начали они не с того вопроса…

Рут, бросив на Ди-Джея сердитый взгляд, поспешно вмешалась:

— Мне надо присесть. Я так устала. Давайте все сядем и поговорим спокойно, а?

Кэм кивнул. Они прогулялись вниз по дороге, в то же время не отходя от самолетов и хижины слишком далеко. Двое морпехов не отставали от ученых ни на шаг. Кэм любил сидеть на уступе из утрамбованной земли и гранитной крошки — туда часто наведывались дети, затевая шумную возню из-за кусочков кварца. Пик Медвежий с него не был виден.

Ди-Джей и Тодд оказались паршивыми собеседниками — один говорил и никого не слушал, другой как воды в рот набрал и лишь непрерывно чесал старый шрам на носу, глядя куда угодно, но только не на изуродованный профиль Кэма.

— Мы сумеем победить чуму, — уговаривала Рут. — Клянусь!

Юноша угрюмо смотрел на подобранный по дороге камень — осколок молочного кварца с оранжевыми и черными прожилками железа.

Приближался закат. На небе — ни облачка, желтое солнце опускалось за край мира, не теряя яркости и не меняя краски вокруг. Непрерывно стрекотали кузнечики.

— Разработка почти готова, — продолжала Рут. — Ее уже можно испытать в лаборатории.

Кэм кивнул. Он надеялся услышать что-либо подобное. Но душа реагировала на долгожданную новость совсем не так, как представлялось раньше, и он лишь молча вертел в заскорузлых руках белый блестящий камень.

Юноша считал, что давно избавился от жалости к себе, но теперь невольно замечал, что избегает встречаться с Рут взглядом. Женщина смотрела на него с нескрываемым интересом, как смотрят только дети, разговаривала с сочувствием и непонятным почтением, что волновало его больше, чем неприязнь Ди-Джея. Враждебность совершенно не трогала Кэма. Он и сам испытывал отвращение к себе — к своей внешности, своему прошлому.

Эта умная, пытливая женщина сразу потеряет все уважение к нему, как только узнает правду.

Немногие мужчины сочли бы Рут красавицей, но главное, она была здорова, опрятна и увлечена своим делом. С ней хотелось сойтись поближе, но именно поэтому Кэм пока не мог позволить себе раскрыть перед ней душу.

— Вы — от повстанцев, — произнес он таким тоном, словно это была истина, не требующая доказательств. Интересно, как они отреагируют? Хотя какая, собственно, разница. Скоро они улетят, забрав с собой Сойера, если только кто-нибудь не явится раньше и не перебьет всех этих солдат. Черт побери! Вот почему они так торопятся!

Когда Кэм наконец поднял глаза, Рут заметно встревожилась, но не отвела взгляда.

— Что?.. Нет, мы из Лидвилла.

— Тогда вам самим лучше знать, где лаборатория.

— Что за чушь! Кончай уже, рассказывай! — встрял Ди-Джей.

— Вам лучше знать… — Кэм понятия не имел о местонахождении лаборатории Сойера и честно признался в этом еще во время радиосеанса. Альберт отказывался назвать адрес, пока за ним не приедут, не окажут ему медицинскую помощь и не отвезут его в сытое, безопасное и чистое место.

Кэм начал уговаривать доктора Андерсона сообщить о Сойере в Колорадо, прежде чем успел назвать собственное имя. К сожалению, любительская радиостанция — не телефон. Семья сохранила передатчик ради развлечения и для экстренных случаев. Его мощности вполне хватало, чтобы покрыть расстояние до Лидвилла, но, если только на другом конце не принимали передачу в нужное время и на нужной волне, проще было молиться. В последнее время весь радиообмен производился на частотах вооруженных сил и федеральных служб. Любительские каналы никто не отслеживал.