Сила обстоятельств

Кубинский поверенный в делах, отчаявшись дозвониться нам, сам приехал в Ресифи: Гавана настаивала, чтобы мы провели у них несколько дней. Единственный способ добраться туда – это сначала вернуться за 1600 километров в Рио. Удовольствие снова увидеть Амаду и Копакабану было испорчено моей усталостью, к тому же я испытывала тоску по родине, хотя Ланзманн повторил мне по телефону, что ультра хотят смерти Сартра.

В день нашего отъезда на Кубу по аэродрому к вечеру пронесся смерч; в зале ожидания ветер взъерошил пальмы в горшках и разметал бумаги. В течение нескольких часов, одуревшие, сонные, мы дожидались затишья. Наконец мы сели в самолет. Моторы изрыгали слишком много огня; это была одна из тех ночей, когда худшее кажется возможным. И вот в липких сумерках мы приземлились в Белене, нелепость снова очутиться там подтвердила мое предчувствие: этот континент – ловушка, из которой нам не выбраться. Успокоилась я, лишь обнаружив утром плоскогорье, зажатое между обрывистым берегом и бирюзовым морем: у наших ног расстилался Каракас. Мы приземлились. Когда мы пили кофе в буфете, я смотрела, как, отражая солнце, сверкают иллюминаторы, и не спускала глаз с самолета, который через час или два унесет нас от этих несчастных земель: между столами ходила старая женщина, она собирала корки хлеба, кости от отбивных, остатки яичного белка и заворачивала все это в бумагу, чтобы полакомить свою семью. К Сартру подошли студенты и попросили его задержаться на несколько дней в Каракасе: они были нам симпатичны. Венесуэла приходила в движение. Но нас ждали на Кубе, и мы горели желанием очутиться там.

К нам подошел служащий аэропорта: «У вас есть обратный билет? Ваш билет до Парижа? Нет? В таком случае вы не можете лететь: указание из Гаваны». – «Но мы приглашены», – возразил Сартр. «Докажите это». У нас не было ни гроша в кармане, чтобы оплатить обратный билет, и никаких официальных бумаг. Сверкающий самолет улетит без нас! Сартр позвонил в кубинское посольство и сражался с чиновниками аэропорта с такой яростью, что в конце концов добился своего. В последнюю минуту нам разрешили подняться в самолет. Мы так и не поняли причин этой задержки: кубинцы не принимали никаких мер против иммиграции.

Наконец-то берег остался позади! Наконец! Самолет пролетал над Ямайкой, и можно было подумать, что одним взмахом крыла мы вдруг добрались до Англии: зеленеющие газоны, коттеджи с бассейнами. Сартр, побывавший там, заметил, что на свете нет ни одной более зловещей колонии. И вскоре мы приземлились в Гаване, где нас встречали друзья и нарядные музыканты с гитарами.

Гавана изменилась: никаких ночных заведений, игорных залов, американских туристов. В полупустом отеле «Насьональ» совсем юные ополченцы, юноши и девушки, проводили съезд. Всюду – на улицах, на крышах – дежурили ополченцы. Через гватемальских дипломатов стало известно, что отряды кубинских эмигрантов и американских наемников проходили подготовку в Гватемале. Они попытаются высадиться на острове и от имени марионеточного правительства обратятся за помощью к США. Перед лицом такой угрозы Куба собиралась с силами, «медовый месяц революции» закончился.

Во время нашей беседы с интеллектуалами Рафаэль и Гильен, которые в апреле не произнесли ни слова, говорили во весь голос. По поводу поэзии Гильен заявил: «Любые формальные изыскания я считаю контрреволюционными». Они требовали подчинения правилам социалистического реализма. В частных разговорах писатели признавались, что невольно начали подвергать себя самоцензуре, каждый задавался вопросом: «Действительно ли я революционер?»

Меньше радости. меньше свободы; но в некоторых отношениях большие успехи. Кооператив, который мы посетили, намного опередил те, что нам довелось видеть раньше. В основном там выращивали рис, но интенсивными методами, повторно используя земли, где росли томаты и разные овощи. При помощи приехавших из города каменщиков крестьяне заканчивали строить деревню: удобные дома, кинозал, школы, спортивные площадки. Государственный магазин почти по себестоимости продавал продукты первой необходимости. Один завод обувной, другой томатных консервов работали непосредственно для кооператива; таким образом, на скромном уровне осуществлялось то, к чему стремились китайские коммунисты: связь сельского хозяйства с промышленностью. Крестьяне, казалось, более чем когда-либо поддерживали режим, но тревожились. Деревня находилась вблизи от того места, где предполагалась высадка. Руководитель кооператива, крайне возбужденный, с револьвером на поясе, сказал нам, что с нетерпением ждет сражения.

Вечером, накануне нашего отъезда, Сартр устроил пресс-конференцию. Перед самым ее началом один журналист из числа наших друзей шепнул ему, что отряды уже высаживаются в районе Сантьяго. Сартр тем не менее заявил в присутствии прессы, радио и телевидения, что не верит в немедленную интервенцию Америки: в разгар избирательной кампании республиканская партия не станет компрометировать шансы Никсона, взяв на себя ответственность за сомнительную авантюру. Вместе с журналистами из «Революсьон» мы пошли ужинать в бар-ресторан бывшего «Хилтона», переименованного в «Гавану-Либре». Наши друзья то и дело вставали из-за стола, чтобы позвонить: новость о нападении подтверждалась. «Мы их выкинем», – мрачно говорили они. На следующий день слух был опровергнут, но это лишь отсрочка, считали все кубинцы.

Кастро мы не видели. А в день отъезда встретились с Дортикосом; это была годовщина гибели Камило Сьенфуэгоса, почитавшегося почти так же, как Кастро, год назад его самолет упал в море. По улицам проходили шествия студентов, рабочих, служащих, женщин и детей, они несли венки и букеты, которые бросали в океан. Пока мы разговаривали с президентом, Хименес звонил секретарше Кастро: он находился в окрестностях Гаваны и просил подождать его. Невозможно, было шесть часов, самолет вылетал в восемь. Хименес отвез нас в отель, и мы поднялись за чемоданами. Собираясь спуститься, мы нажали на кнопку лифта, лифт пришел, дверцы открылись, появился Кастро в сопровождении четырех бородачей и Эдит Депестр. Он не утратил ни своей веселости, ни своей душевной теплоты. Кастро посадил нас в свою машину. Что мы видели? Чего не видели? Проехать было трудно, дорогу преграждали шествия, и толпа останавливала машину с криками «Фидель! Фидель!». «Я покажу вам университетский городок», – сказал Кастро, когда мы наконец выехали из Гаваны. Я прошептала: «Но самолет вылетает в восемь часов…» – «Подождет!» Самая большая казарма Гаваны была преобразована в ансамбль палаток, строений, спортивных площадок. Мы взглянули на них, затем под предлогом сокращения пути шофер повез нас по темным грунтовым дорогам с рытвинами. «Самолет улетел», – говорила я себе. В аэропорту заграждения были сняты, машина доставила нас на летное поле к самолету, который как раз проверяли механики: это было надолго. Не обращая внимания на запреты, Кастро держал во рту огромную сигару в нескольких метрах от моторов. «Высадка неизбежна, – сказал он. – Но неизбежно и то, что мы их отбросим. И если вы услышите разговоры о том, что я убит, не верьте ни слову».

Он уехал. Хименес, Эдит, Отеро и другие друзья повели нас ужинать в буфет. В аэропорту полно было людей, смотревших на нас с неприязнью. «Они ждут самолет на Майами и не вернутся назад». Одежда указывала на их классовую принадлежность. Когда объявили: «Пассажиры на Майами», они бросились к выходу.

Мы взлетели. Была посадка на Бермудах; я рассчитывала еще на одну – на Азорских островах, но она задерживалась. «Вот они!» – подумалось мне, когда появилась земля. Но острова не кончались. И мне показалось, что я узнаю цвет земли, ее рельеф, ее контуры, зелень реки – Тахо. То была Испания, снежные хребты гор, Мадрид, до которого мы долетели за четырнадцать часов и где день уже клонился к концу. Другой самолет доставил нас в Барселону.

Своим друзьям мы назначили встречу в отеле «Колон»; того, который я знала прежде, уже не существовало, сообщили нам журналисты, поймавшие нас по прибытии. Зато возле собора открылся другой, под тем же названием и очень приятный. На следующий день мы встретили там Боста и Пуйона. Они подробно рассказали нам обо всем, что произошло начиная с сентября. Процесс Жансона, «манифест 121» заставили коммунистическую и социалистическую молодежь, профсоюзы, компартию, Объединенную социалистическую партию выступить против войны. Синдикалисты и университетские преподаватели выдвинули лозунги «за мирные переговоры». Профсоюзы поддержали организованную 27 октября Национальным союзом студентов Франции манифестацию, имевшую, несмотря на стычки и полицейские дубинки, огромный успех. Санкции против «121» вызвали многочисленные протесты. Актеры телевидения начали забастовку в знак солидарности с Эвелиной, изгнанной из программы. Между тем Лорана Шварца лишили кафедры в Политехнической школе, отстранили от должности преподавателей, а также Пуйона и Пенго, статс-секретарей Национального собрания. Национальный союз ветеранов Алжирской войны требовал «сурового наказания для несознательных и в особенности для предателей». Центральный комитет партии «Союз в защиту новой республики» заклеймил деятельность «так называемых интеллектуалов». Национальный союз офицеров запаса требовал принятия мер. Список «121» был вывешен во всех офицерских столовых и так далее. Под особым прицелом оказался Сартр. Его свидетельство вызвало ярую ненависть к нему. По телефону Ланзманн, задержавшийся в Париже, просил нас, так же как и его товарищи, возвращаться на машине: если мы полетим самолетом, Сартра ожидает шумный прием в аэропорту, начнутся стычки, он неизбежно ответит журналистам таким образом, что полиция арестует его. Сегодня я думаю, что лучше было бы как можно шире разрекламировать «121», однако мы послушали друзей, чью обеспокоенность я понимаю, ибо не бояться за другого – значит проявлять легкомыслие. Мы погуляли по Барселоне, которую Сартр увидел вновь с большим удовольствием, чем Мадрид, я же всегда была счастлива, оказавшись на проспекте Рамблас. Мы посетили Музей каталонского искусства и на следующий день ближе к вечеру направились к границе.