Страница 20 из 37
Немецкие летчики на Херсонесе не знали покоя ни днем, ни ночью, быстро теряли боеспособность. Фашистское командование вынуждено было менять экипажи на мысе Херсонес каждые 5–7 дней.
Особенно ожесточенной борьба с авиацией противника началась с 15 апреля, после выхода наших войск к Севастопольскому укрепленному району. Немецкие летчики дрались упорно, с отчаянием обреченных. Несмотря на наше численное превосходство, были случаи, когда им удавалось даже сбивать наши штурмовики Ил-2. Этому нужно было положить конец. В каждом полку авиационного корпуса были выделены по 2–3 пары лучших истребителей-охотников, которые наводили ужас на немецких летчиков. Наши самолеты-истребители непрерывно барражировали в районе аэродрома Херсонес и на выявленных маршрутах полета немцев — над долиной реки Бельбек. Нередко «яки» уничтожали фашистские самолеты на взлете и при посадке.
Часто мы ставили немецких летчиков в такое положение, что, не имея возможности произвести посадку на Херсонесе (он был блокирован нашими истребителями), они уходили на аэродромы Румынии. Но, не долетев до нее, находили конец на дне моря.
8-я воздушная армия за период с 19 апреля по 12 мая совершила более 19 тысяч самолето-вылетов. За время штурма Севастопольского укрепленного района она сбросила на врага 2250 тонн авиабомб, 29 000 противотанковых бомб, выпустила по врагу 5292 реактивных снаряда, 263 000 пушечных снарядов.
При штурме Севастопольского укрепленного района авиация применялась с исключительным успехом. Действия ВВС характеризовались высокой активностью и четким взаимодействием с наступающими войсками.
Родина высоко оценила заслуги летчиков. Почетное наименование Севастопольских получили многие авиационные полки. Им также был удостоен и 6-й гвардейский истребительный полк, который во время боев за освобождение Севастополя произвел более 400 вылетов на сопровождение штурмовиков. В воздушных боях, а их было более двадцати, мы сбили 19 фашистских машин.
Почти все летчики полка были награждены орденами и медалями.
Но не о наградах я думал, стоя над обрывом Херсонеса.
Торжествовала великая правда нашего дела. Торжествовала правда Победы. Пусть жестокая. Но разве мы вызывали эту жестокость? Разве мы жгли чужие села, вешали, истязали мирных жителей?!
Пришедший к нам с мечом — от меча и погибнет!
И СЧАСТЬЕ И БОЛЬ
Варвары XX века
Сердце колотилось от радости, когда из всех армейских репродукторов разносилось такое долгожданное сообщение:
«Войска 4-го Украинского фронта при поддержке массированных ударов авиации и артиллерии, в результате трехдневных наступательных боев прорвали сильно укрепленную оборону немцев, состоящую из трех полос железобетонных оборонительных сооружений, и несколько часов тому назад штурмом овладели крепостью и важнейшей военно-морской базой на Черном море — городом Севастополь».
Свершилось!
В Севастополь мне удалось попасть только через день: заботы в полку отнимали почти все время.
И сразу — как удар ножа — воспоминания о тех минутах, когда мы покидали город.
Помню строки из своих записок:
«Да, теперь можно об этом сказать: нас душила ярость. Слова утешения о том, что мы выполнили свой долг, что Севастополь перемалывал лучшие фашистские дивизии, что он выполнил свою задачу, признаюсь, плохо доходили до нас.
Мы видели корчащуюся в огне Графскую пристань, развалины его когда-то словно сотканных из легенд и героики проспектов, иссеченную осколками бронзу памятников, развороченные, вздыбленные, несдавшиеся бастионы.
Я не мог спокойно слушать переворачивающую душу песню, где рассказывается о том, как „последний матрос Севастополь покинул…“. Мне виделись могилы друзей на Херсонесе и люди в окровавленных тельняшках, поднимающиеся в последнюю атаку.
Не верится, что я снова в Севастополе. Собственно говоря, Севастополя нет. Есть место, на котором стоял город. От горизонта до горизонта горы и холмы дымящихся руин.
В только что начавшем свою работу горсовете мне рассказали:
— Все нужно начинать от нуля. Из шести тысяч главных строений сохранилось менее двухсот. И те наполовину разрушены.
Торят баржи в Южной бухте. Инкерман — сплошное пепелище. Как скелет доисторического чудовища, поднимается из воды башня взорванного крана. На месте Дома офицеров — руины. Морской библиотеки больше не существует.
Над фронтоном Графской пристани прибита матросская бескозырка.
— Чья? — спрашиваю моряков из отряда Цезаря Куникова.
— Понимаете, позавчера со штурмовой группой ворвались сюда, флага с нами не было. Вот Петя Гублев и решил: а разве бескозырка — не флаг?! И прибили…
Вроде бы мелочь? Нет — память о подвиге!
К колоннам приставлена лесенка. По ней взбирается матрос.
Минута — и над Графской пристанью реет на свежем ветру флаг с синей полоской, серпом и молотом».
Тогда в Севастополе я встретился с военным корреспондентом, ныне известным писателем Петром Сажиным.
Петр очень точно записал в дневнике то, что мы тогда вместе наблюдали:
«…Около дома, в котором обосновался председатель Севастопольского горисполкома, бывший матрос Василий Ефремов, толпились женщины с Корабелки, с Петровой горки, с Чапаевки.
Председатель и его сотрудники сидели на вещевых мешках — никакого имущества не сохранилось и ничего нельзя было добыть поблизости. Севастопольские женщины — мичманские и матросские жены, приученные, как и их мужья, к флотскому порядку, после краткого разговора с председателем погоревали, поохали, а некоторые даже „слезой умылись“, вспомнив погибших, заявили:
— Ничего, Василий Петрович! Не горюй! Во время обороны, под бомбежками слабину не выбирали, а теперь и подавно. Вон немец пускай на Херсонесе икру мечет…
Примерно через два-три часа женщины вернулись к горисполкому. Вышедший навстречу Ефремов прослезился: у дверей дома — столы, стулья, бак для воды, кое-какая посудка, подушки, одеяла, а в руках у некоторых женщин даже судки с горячей пищей!
Объезжая город, я побывал на Корабельной стороне, на Зеленой и Петровой горках, на Лабораторном шоссе, и всюду на жарком южном солнце разыгравшегося дня сушилось солдатское белье, а возле чанов с горячей водой солдаты, голые до пояса, с коричневыми от загара шеями, с наслаждением терли мочалками друг другу беломраморные торсы. А их белье тут же стиралось „мамашами“. И мне невольно вспомнилось, как во время обороны Севастополя тысячи добрых и неустающих женских рук обстирывали гарнизон, ремонтировали обмундирование, шили белье, штопали носки, делали минометы, мины, гранаты и еще бог знает сколько разных вещей!..»
10 мая. Утро. На руинах — обращение Севастопольского городского Совета депутатов трудящихся:
«Жители Севастополя!
Доблестная Красная Армия и Военно-Морской Флот освободили столицу черноморских моряков — овеянный славой Севастополь. Над городом снова реет Красное знамя Советов. Трудящиеся города сердечно благодарят войска, освободившие Севастополь.
Товарищи! Соблюдайте строгий военный порядок и дисциплину. Вылавливайте шпионов и провокаторов и отдавайте их органам власти!
Дружно за работу! Самоотверженным трудом поможем быстрее восстановить промышленные и коммунальные предприятия города, жилые дома и культурно-просветительные учреждения.
Да здравствует советский Севастополь!
Слава Красной Армии!
Слава Военно-Морскому Флоту!
Да здравствует Всесоюзная Коммунистическая партия (большевиков)!».
Неведомо какими путями в разрушенном до основания городе находят горком партии и горсовет письма, лавиной хлынувшие в город со всех концов страны.
И во всех один вопрос: «Как побыстрее приехать в Севастополь?»
Из Сибири: «Дорогие севастопольцы! Я пишу вам в тот момент, когда радио принесло известие о взятии нашими войсками Бельбека, Качи, Любимовки, а вечером мы услышали об освобождении Ялты. Пока мое письмо дойдет до Крыма, город-герой будет уже советским. Мое сердце с вами, товарищи, оно рвется в родной город».