Страница 3 из 77
Станционные девки волосы зачесывали гладко, по-бабьи, словно их телята лизали. Да еще ленточек в косы позаплетают, а у кого нет — так и тесемки. А Ленка, будто назло всем, косы не заплела, а волосы чуть подрезала. Они перепутались немного и витым хмелем падали ей на плечи и спину. Ленкино лицо в сумерках казалось белым. Я знал, что с улыбкой у нее пробивается румянец и сразу же сходит. Брови темные, в широкий разлет, как два крыла. А глаза ласковые. И вся она — Ленка — ласковая.
Даже шла по-своему. Не давила пятками, а ставила ноги вежливо, словно не по дороге шла, а по дощечке через ручей.
Конечно, от завидок лопаются наши бабы.
Отчего еще?
Ленка даже не посмотрела на нас. Больно ей надо на всех смотреть!
Подождав, пока Ленка отойдет подальше, я предложил ребятам:
— Сбегаем в клуб, узнаем, какое завтра кино.
Но идти со мной никто не захотел. Кино привозили два раза в неделю. Все знали, что завтра пустой день.
Я пошел один.
Клуб помещался в большом бараке с широкой, в три доски, завалиной. На завалине сидело девок штук пять. Перед ними стояла Ленка.
Я задержался возле афиши.
— Ну какой интерес в такой духоте шататься? — не то спрашивала, не то укоряла Ленка девчат. — Вода в Каменушке сейчас теплая. А про Каменную Пасть все врут. Я первая в воду пойду.
Девчонки мялись.
— Решайте, а то одна побегу.
— Пока дойдем, совсем стемнеет, — сказала какая-то из них.
— Ну и что?
И в самом деле наступали сумерки. Я знал, что Ленка от своего слова не отступит. А ну как с ней что случится?
Незаметно отойдя от клуба, я бросился бежать.
Речка Каменушка протекала под железнодорожным мостом за семафором недалеко от станции и была мелкая: брюхом на дно ляжешь — спину видно. А через три километра, в лесу, она делала загогулину, упиралась в высоченный обрыв, разливалась и отворачивала в сторону. В извороте получался мыс. Камни на нем отступали от воды, как будто сгрудил их кто, очистив ровный песчаный берег. Песок как манная крупа.
Напротив мыса и стояла, загораживая полнеба, обрывистая скала. Шириной она была метров сорок, а в высоту — и не узнать сколько. Ели, которые карабкались по ней с боков, казались не больше стерни на поле. Больно страшная была эта скала.
У самой воды каменный обрыв утягивал брюхо в себя, и речка подтекала под него.
Может, конечно, врали, но говорили, что там затягивает под воду. Болтали по-разному: кто клялся, что в скале есть скрытая дыра, а кто божился, что там живет водяной. Оттого скала эта и называлась Каменной Пастью.
Мы не боялись тут купаться, конечно. Но в Пасть не плавали: просто неохота было.
А на песчаный мыс попадали так: переходили Каменушку вброд повыше, шагов за двести, а потом берегом шли к песку.
…Я бежал на Каменную Пасть.
Чтобы дух не захватило, останавливался ненадолго. А потом бежал и бежал.
Добрался в темноте.
Нашел место посреди камней и залег. Поглядел на высокий обрыв, и мне даже боязно стало. Уж больно черным да большим сделался он в темноте. Хорошо, что месяц выплыл из-за тучки. Он осветил скалу и все вокруг.
Серая и грязная днем, Каменная Пасть стала сейчас синеватой и как будто светлыми жилками проросла. Даже не верилось, что она из камня, потому что едва заметно плыла куда-то в сторону…
Зато Каменушка, всегда светлая, стала будто чернильная. Особенно под скалой. Только выше по течению, где лежал галечный плес, она блестела, словно там на дне не простые гальки насыпаны, а сплошь гривенники новенькие.
Передо мной, у груды камней, в которой я спрятался, лежал белый песок, гладкий, как зубной порошок в коробке, когда ее откроешь.
И тут я услышал Ленкин голос. Она шла по берегу и пела. Не слова, а так: «Ля-ля-ля! Ля-ля! Ля-ля!..»
В жар меня бросило. А щеки… будто меня в угли ткнули. Только сейчас я подумал, что Ленка-то ведь взаправду купаться будет! И тут же признался себе, что побежал сюда вовсе не спасать Ленку, а своими глазами увидеть ее, потому что злился на Анисью. И еще понял, что щеки мне жжет стыд.
Ленка шла по песку. Туфли она несла в руках, а босыми ногами оставляла на песке следы.
Я стыдил себя, обзывал самыми последними словами. Конечно, можно было потихоньку уползти, а потом убежать. Но я, наверное, на самом деле потерял совесть, потому что на меня ничего не действовало. Только колотило всего, даже зубы чакали. Я сжал их, вцепился руками в камни и не двигался.
Ленка перестала петь.
Она скрестила над головой руки, взмахнула ими, и кофточка ее, на мгновение задержавшись над головой, упала на песок. Потом коснулась пояса — и темная юбка скользнула вниз… Я увидел ее.
Я всегда знал, что Ленка красивее всех. А вышло, что вовсе ничего и не знал.
Сердце у меня билось. Больше всего в эту минуту я боялся, что Ленка вдруг обернется и увидит меня. Но она не обернулась.
Вышагнув из юбки, она тихонько пошла в воду. Медленно-медленно, словно скользила под водой, брела она в глубину. Заходила в реку наискось, навстречу течению.
— Подлец… Бесстыдник… — шептал во мне чужой голос, а сам я не мигая глядел на Ленку.
И вот уж только грудь Ленкина белела над водой да шея…
Каменная гора качнулась, все поплыло у меня перед глазами.
…Когда я опомнился, Ленки не было.
Я стал искать ее глазами и чуть не вскрикнул: Ленка плавала в самой Каменной Пасти! Она взмахивала рукой, словно касалась мокрой холодной стены.
И ни разу Каменушка не всплеснулась возле нее.
…Я видел потом, как Ленка выходила из воды, роняя с плеч светлые капли, как склонилась над своим бельем.
Когда она выпрямилась, мокрая кожа ее белела, как кора молоденькой березки.
А потом на песке рядом со стежкой старых следов легла еще одна.
Уже далеко-далеко за моей спиной слышался голос: «Ля-ля, ля-ля! Ля-ля-ля!..»
А я все шептал:
— Дура Анисья! Дура Анисья! Дура Анисья!..
Сердце у меня билось часто-часто. Но не от страха.
Теперь я не боялся, что Ленка увидит меня.
Я вылез на самый верх, где лежал большой плоский валун, и лег на него.
Мне даже не было стыдно уже.
Я смотрел в небо, искал звезды и спрашивал у них по очереди:
— Моя?!
И слышал:
— Не твоя.
Потом находил новую:
— Моя?!
— Не твоя.
— Моя?!
— Не твоя…
Своей звезды на небе я не нашел.
Я вскочил на ноги.
Передо мной плыла по синему небу Каменная Пасть, вся глыба утеса, совсем не страшная, совсем не холодная.
— А где моя звезда? — спросил я.
— А-а-а… — ответила гора эхом.
— Ленка — моя звезда! — крикнул я изо всей силы. — Понятно?!
— О-о-о!..
Я бежал по лесу домой. Смеялся над кустами, похожими в темноте на чертей. Перепрыгивал с разбегу тени, неожиданно перегораживающие поляны.
И не смотрел, правильно ли иду, хотя давно потерял тропу.
Я ничего не боялся!
4
Доболтались наши станционные: все по носу получили.
Целый день отец и мать Бояркины вместе с Колькой просидели у Заяровых. Набрали водки и пришли сватать Ленку.
Макар Заяров, и всегда-то не шибко говорливый, сразу отсек:
— Я лично советую Елене учиться. А по другим линиям пусть решает сама.
Партийный он был, Макар Заяров-то.
Но Бояркины тоже упрямые. Ленки дома нет, а они хоть бы что: сватаются и сватаются.
Макар не вытерпел и ушел. Ленкина мать одна против всех осталась. Разговаривала да закуску подавала, потому что выгнать нельзя: все-таки люди не ругаться пришли.
Макар вернулся, а сваты еще сидят.
— Ну, вот что, — сказал тогда Макар, — давайте шабашить. Женитьба — дело полюбовное. Пора застигнет — без нас устроится. — Да и спросил Кольку напрямки: — Ты, женишок, с Еленой-то рассуждал по этому вопросу?
Колька залился краской.
— Нет еще, дядя Макар.
— Тогда ни к чему и водку переводить, — заключил Макар. — Прощайте.