Страница 2 из 77
Говорили много. А выходило одно: до Ленки Заяровой на Купавиной не бывало такой красавицы.
И еще: доискивались причины, отчего она выросла наособицу. Одни бабы объясняли, что это от городского воздуха и что у Ленки вовсе не красота, а скрытая худоба — оттого лицо и загара не принимает. Другие приходили на Ленкину мать, будто ее кровь отцову перебила. А самые долгоязыкие брякали по задворкам, что она помадами мажется. Иначе вроде человек с лица перемениться не может, а Ленка еще три года назад была такой же, как все станционные девки.
Вот какой зловредный народ находился!
Но я понимал, что все эти разговоры про Ленку — брехня.
…На нашем болоте был сухой островок шириной шага в три, а в длину не больше пяти. По краям его затянуло осокой, на него никто не мог попасть, не изрезавшись. А я знал потайную тропу. Когда немного спадала вода, я забирался на островок и целый день лежал там на солнце. Солнышко греет, а не жарко, потому что кругом вода.
На островке, рядом с кустом смородинника, росла березка. Я заметил ее сразу, когда нашел островок года три назад. Совсем маленькая, она не доходила мне даже до пояса. Ствол у нее был красный, без сучков и липкий. Да и росла она не ровно, а изогнувшись. Жалел я ее, одну-одинешеньку: заблудилась вот, металась навечно среди болота. Боялся я, что ветер ее сломит или град побьет.
Но выжила березка.
Я и не приметил, когда она успела вытянуться над смородиной да еще и перегнать меня по росту.
Нынче долго держалась большая вода.
Пробрался я на свой островок поздно.
Да так и остановился!
Березка выпрямилась и стала еще выше. Ствол ее совсем затвердел и выбелился так гладко, что отсвечивал, будто обернули его лощеной бумагой. Ветки, которые в прошлом году зелеными остались, побурели, и молодые листочки на них подобрались, как один, пристроились друг к дружке густо-густо.
Я стоял и смотрел на березку.
Вдруг листья на ней дрогнули, зашелестели упруго. Да не сухо, по-осеннему, а горячей скороговоркой, шепотом, как живые. Это ветерок невзначай задел березку. Она ответила ему что-то свое и затихла, гордая и сильная.
Я лег на спину и стал глядеть в небо, где едва-едва перекатывались из края в край редкие кучки облаков. Небо было голубое-голубое, бездонное и без берегов. Наверное, оттого, что росла моя березка здесь, на свету и просторе, стала она такой красавицей, какой я сроду не видывал в лесу.
Там, в густоте, посреди гнилого валежника да листвяной прели, березы как-то сразу опускали косы. Кора на них коробилась, ветви опутывала паутина. Казалось, не знали они молодости, а всегда были старыми.
Целый день пролежал я на островке возле березки. Думал, что снова буду встречать поезда и дарить людям цветы, мои купавки. Но если бы кто-нибудь попросил березку, я ни в жизнь не отдал бы ее. Потому что купавок много. Да и хватает их ненадолго. А березка у меня одна. Я сам ее нашел.
…В нынешнюю весну, когда Ленка Заярова окончила десятилетку, я перешел в пятый класс. Я любил Ленку. С первого класса любил. Ленка всегда была лучше всех.
Если бы станционные поменьше сплетничали, а побольше знали…
В прошлом году мы встретились с Ленкой на болоте. Я выбрал самые большие купавки и отдал ей.
— Ой, Санечка! — обрадовалась она. — Какой ты милый!
И обняла меня, как маленького, прижала мою голову к груди.
Я сразу забыл все слова.
— Спасибо тебе, Саня, — сказала еще на прощание.
А я стоял перед ней и хлопал глазами…
Нынче я специально караулил Ленку на болоте. Каждое утро приготавливал самые лучшие купавки.
И вот Ленка пришла.
Я подбежал, взглянул на нее, и язык у меня отнялся. А Ленка улыбнулась мне, вздохнула как-то по-особому, и кофточка белая на ней в обтяжку стала. Я подумал, что, если она обнимет меня, как тогда, я умру на месте.
— Здравствуй, Саня! — сказала Ленка и протянула мне обе руки.
Я вывалил ей всю ношу купавок. В горле у меня застряло.
— Бери все, — едва выдавил я.
И убежал.
Потом я лежал на своем островке. И думал: какие же дуры станционные бабы. Все-то они проглядели. И ничего-то они не понимают.
Но что я мог поделать?!
Ленка окончила десятилетку, а я только перешел в пятый.
3
Когда Степан привез с сенокоса Анисью, она была смирная. А сейчас, когда двоих родила да обжилась в Купавиной, во все лезет.
Вчера, когда мы с мамой шли окучивать картошку, она остановила нас — и давай, и давай:
— Что я тебе скажу, Семеновна!.. Была я в бане, Ленку Заярову видела, руками хлопнула. И какая она статная да красивая! Страсть сказать. Глаз отвести моготы нет. Диву даюсь: за одну зиму выгулялась в невесты!
«Выдернуть бы тебе язык, — думал я. — Деревня! «Выгулялась!..» Как про корову».
— Неужто в девках оставят? Сказывают, осенью опять в город, — квакала Анисья. — Так и завянуть можно. Маменька моя, покойная головушка, говаривала: девке пору пропустить — счастья не видывать.
Я дергал маму за руку, хотел увести прочь. Я ненавидел Анисью. Слова ее жгли мне щеки, казались грязными, как болотная тина.
Целый день я не разгибал спины и срубил тяпкой несколько картофельных гнезд. Рядки получались кривые, и мама ворчала. Я начинал стараться, но у меня выходило еще хуже.
Когда дошли до межи, мама села на траву.
— Ослаб ты что-то, работничек. Давай-ка обедать.
Я запивал хлеб молоком и глядел в сторону. Голова гудела. «Искупаться бы сейчас — в самый раз».
Мама молчала. Только я заметил, что поглядывает она на меня беспокойно, будто я захворал.
— Голова болит? — спросила она и сразу посоветовала: — Долго в наклон не ходи. Отдыхай почаще: кровь к голове не будет приливать.
— А почему Анисья такая бессовестная? — не утерпел и спросил я.
— Ты что это вдруг?
— В баню ходит, подглядывает за всеми…
— Откуда ты взял?
— А про Ленку Заярову? Забыла? Как про корову: «Выгулялась!» — зло передразнил я Анисью.
— Не твое это дело. Про любую невесту говорят.
— Какая она невеста, Ленка-то? — спросил я недовольно.
— Очень даже хорошая. Все женихи на станции на нее одну и зарятся.
— Не невеста она, — упрямо заключил я.
— А кто же?
— Девка. И все.
— Откуда же бабы берутся?
— Не знаю. Мне наплевать.
Я поднялся, взял тяпку и ушел на дальний край огорода. Хорошо, что я так сделал: только заехал, сразу, как серпом, и пластанул первый же куст. Такая паршивая тяпка попалась.
Едва дождался я конца работы. А все равно легче не стало.
Мы уже подходили к дому, когда встретили Варвару Ивановну — жену нашего дорожного мастера Полозова. Она мне нравилась: книжки давала читать и никогда попусту не разговаривала.
А тут вдруг вспомнила Ленку.
— Вот Заяровы и дождались, — сказала она. — Бояркины собираются сватать Ленку за своего Кольку.
— Что вы?! — удивилась мама.
— Сама Бояркина объявила сегодня в магазине.
— Подумать только!
— Неужели отдадут? Учили, учили, и так…
Она не договорила.
Я знал Кольку Бояркина. Работал он в вагонном участке. Здоровый такой и красивый, только руки большие и волосатые. Жили Бояркины в своем доме. Про них говорили, что они богатые.
Если бы про сватовство сказала не Варвара Ивановна, я не поверил бы, конечно.
Настроение у меня совсем испортилось.
Дома я выхлопал штаны, умылся, надел чистую рубаху и побежал к ребятам.
Мы сидели кучей на бревнах возле конторы связи, когда кто-то из парней сказал:
— Глядите, Заяриха-невеста идет!..
Я поднял голову и увидел Ленку. Она шла посередине дороги. На Ленке была та же белая кофточка, в которой она встретила меня на болоте, и темная юбка. Вместо пояса талию туго охватывал лаковый ремешок с модной пряжкой. А главное — шла она в туфлях на высоких каблуках!
Куда там до Ленки проезжим артисткам!
Ступала Ленка легко, будто в каблучках у нее пружинки вставлены. И вся она вроде бы выросла. Голову несла высоко.