Крепость Магнитная

— Напишет, — заверила Галина, понимая, что тут ничего иного не скажешь.

Поговорив о сынах, мать успокоилась.

— Так ты, девонька, жди, скоро придут. Не ночевать же там останутся! А до Михайловки не близко, верстов пятнадцать, наверное, а то и боле. Пешком до вечера не дойти, а на коне…

Галина радовалась оказии: это же здорово — час, полтора — и в Михайловке! Она думала уже о том, как скорее домой вернуться. Ну если не сегодня, то завтра утречком. Но где они, хозяева? Пока светло, выехать бы… А то, гляди, погода испортится.

Выйдя на улицу, осмотрелась: небо какое-то мутное, того и жди, налетит метель, завоет, запорошит. Не май на дворе — декабрь-батюшка! Завернула за угол и, увидя коротконогую, мохнатую лошадь, остановилась. Распряженная, привязанная к столбу, лошадь жадно подбирала разбросанный по снегу корм. Рядом — кошевка, в которой полно сена. Набрав беремя, Галина поднесла лошади, стала гладить ее по грубой шерсти.

— Скажи, любовь! Хах-ха!..

Галя обернулась. Перед ней стоял кочегар Ромка, вышедший из котельной. Определила сразу — выпивши. Бросила строгий взгляд:

— У вас не только любви, совести нет! Людей в квартирах морозите.

— Как то есть?

— Батареи, как лед. А вы…

— А что мы, мы здеся — подчиненные. Указало начальство — сполняем. Начальству, сама знаешь, виднее. Тепло исчо, потому и убавили. Стукнут рождественские морозы, вот тогда попробуй без топлива… Экономить надо! Нормы-то против тех, что были, вполовину меньше.

— Знаю. Но как-то надо выходить из положения.

— Легко сказать, а как? Снег, что ли, кидать в топку? Нет его, угля! Добывать некому. На днях машину свалили — так разве это уголь — одна пыль да порода.

«Может, он и прав, — подумала Галина. — Кто же даст сюда хороший уголь? Все лучшее — на завод. Но с другой стороны, что скажут рабочие, сидя в холодных квартирах, особенно те, у которых малые дети?» Холод навел на раздумье. Хорошо, Аленка в круглосуточном… В школу пока не приняли — полтора месяца по метрике не хватило. Ничего, пойдет через год. А что будет в новом, 1942, году, никто не знает. Может, и война кончится. Теперь же Аленка и накормлена, и ухожена. Спит в тепле. Для матери это счастье. И представила, что могло быть, если бы Аленку приняли в школу: и проводить, и встретить надо, а главное, накормить. А когда этим заниматься? Где доставать продукты? Сама-то кое-как, а вот ребенок…

Работая посменно, Галина так же, посменно, училась в институте. Она почти не бывала дома, разве что в выходные дни. Но теперь и выходных не будет; завод переходит на работу по-фронтовому. Иначе нельзя.

Время шло, а Трофима не было.

Постояв возле котельной, Галина вернулась к себе. Затем опять пошла к Сорочихе. Забеспокоилась. Знала бы, что так получится, давно бы пешком ушла. За это время уже была бы вон где, аж у Соленого озера!

— Не волнуйся, уедешь! — утешала Сорочиха. На лошади — не пешком, и не заметишь, как там будешь.

Часа в четыре пополудни дверь с шумом отворилась и Клавдия с Трофимом вошли в комнату. Раскрасневшиеся, веселые. Для них вроде и войны нет. Клавдия тотчас удалилась на кухню: свои у нее заботы. А Трофим, раздевшись, уставился в газету.

— Не пора ли, Троша, собираться? — сказала Сорочиха.

Отбросив газету в сторону, Трофим вскочил с лавки:

— И куда вы, тетя, меня гоните?!

— Да не гоню, хочу, чтоб засветло… Того и гляди погода испортится. Частенько так бывает: весь день хорошо, тихо, а к вечеру, глядишь, завихрилось, разбушевалось — свету божьего не видно. Акман-токман с гор приходит.

Он будто не слышал, ходил по комнате, думая о чем-то своем. Но вот нырнул за штору, которой прикрывалась дверь на кухню. С кухни донесся смех. А немного погодя, разговор о толкучке, на которой они, видать, побывали. Клавдия завздыхала, жалея о том, что не смогла приобрести понравившийся ей ковер. Женщина продавала. Всего и просила — пуд муки. Видать, многодетная, оставшаяся без мужа. Такая и за тридцать фунтов могла отдать. Три тысячи рублей предлагала Клавдия, а она — ни в какую. Только, говорит, за продукты. «Дураки мы с тобой! — злилась Клавдия. — Не догадались муки или пшена прихватить. Такую красоту упустили!»

— Кабы знал, что она попадется! — грубо отозвался Трофим.

— Думать надо! — упрекала жена. — Сейчас только и покупать.

— Успеем. Не скоро война кончится. Весной такое барахло за полпуда можно купить.

— Какое ж это барахло? Настоящий персидский ковер. Была б дома, обязательно чего-нибудь прихватила: у нас же и мука, и пшено… картошки полон погреб. На тебя понадеялась, а ты…

— Хватит, — прицыкнул муж. — Раскудахталась!

Потом выйдя из кухни и отвернувшись в угол, Трофим считал деньги. Слышно было, как шуршали бумажки, как он шептал в такт движения руки.

— Клань, ну что у тебя с чаем? — забеспокоилась Сорочиха.

— Закипает, тетенька!

Сунув отсчитанные деньги в нагрудный карман, Трофим надел полушубок и вышел на улицу.

— Ну вот сейчас сбрую подладит — и в дорогу, — заверила Сорочиха. — Трошка мужик справный. Хозяйственный, такого поискать. Раньше, оказывали, и выпивал, и в карты проигрывал, а теперь — боже упаси. Кланька крепко взяла в руки, даже курить бросил. На заводе с моим Гришей работал, а как война началась, и ему белый билет вышел, хватит, говорит, здоровье не позволяет! Мы, говорит, с Кланькой и без зарплаты проживем! Все равно деньги ничего теперь не стоют. А продукты питания вон как вздорожали. Ей тоже приказал уволиться. И поехали они в село Белое. К матери Кланьки. Свой дом у нее, корова, куры во дворе — все, как следует быть. Там и свадьбу сыграли. Была я на той свадьбе, да и как не побывать, ежели Стеша, мать Кланьки, моя родная сестра. Как было не разделить радость! Почитай, лет двадцать мужика в доме не было, а тут — зять. Да какой!.. Золото, не человек. Сразу после свадьбы за дело: и курятник перестроил, и свинарник снаружи кирпичом обложил. Теперь, говорит, кругом воры — так надежнее. В коровнике дверь железом обил, винтовой замок приладил: никому не открыть! Вот он каков, Трошка! Да и женка у него — копейки зря не истратит. Малость прихрамывает, но сама по себе — каких мало: и лицом, и телом взяла. Работящая! Одно плохо, детей не желает, не в детях, говорит, счастье.

Галина глянула в окно и увидела у крыльца лошадь, запряженную в кошевку. Возле нее стоял Трофим и махал рукой, дескать, где вы там, пора ехать!

— А чай, как же? — выскочила на крыльцо полураздетая Кланька. — Заварила уже!

— Никаких чаев. Ехать надо!

Собрав вещи, Клавдия быстро вернулась к саням. Трофим накинул ей на плечи белый тулуп, усадил спиной к передку на мягкое сено, поднял ворот, чтоб ветер не задувал. И не глядя на попутчицу, которую навязала ему тетка, задергал вожжами:

— Но-о!..

Галина примостилась в задней части кошевки, подмяла под себя клочок сена, но сидеть было очень жестко, будто на камнях. Но главное, тронулись.

Едва выехали в степь, как в лицо ударил резкий ветер, запорошил снег. Галина куталась в старенькое пальто, поджимала под себя ноги в дырявых ботинках, стараясь согреться.

Стало быстро темнеть, уже и дороги не различить, но Трофим спокоен: отпустил вожжи — гнедая найдет дорогу.

Пробежав немного трусцой, кобыла побрела мелким шагом. Идет, пофыркивает… И вдруг, стоп!.. — будто в стенку уперлась. Затопталась на месте. Трофим замахнулся кнутом: «Н-н-о-о!» Да не тут-то было. Сани увязли в снегу — ни вперед, ни в сторону. Откуда он взялся перемет! Галина первой выскочила на снег, стала помогать, но все тщетно.

Оглядев засевшую кошевку, Трофим зло выругался. Везде дорога, как дорога, а тут — целую гору намело! Сейчас бы лопату в руки, и вся недолга. Но где ее взять? Принялся разгребать снег сапогами, да разве это дело, вон сколько его! Взмахнул кнутом:

— Н-н-о-о!..

Суча ногами и вытягивая морду, гнедая тужилась, била копытами в снег, и все напрасно. Трофим нервничал, ругался. Повертев кнут в руках, полоснул кобылу вдоль хребта. Еще и еще раз!.. Но и это не подействовало. Ухватился за оглоблю: «Помогай!» крикнул попутчице. Галина изо всех сил стала толкать кошевку, но разве сдвинешь такую тяжесть? Разозленный неудачей, Трофим сдернул тулуп с жены: