Крепость Магнитная

На обратном пути завернули на одиннадцатый участок, разбудили Валю. Медсестра напугалась, узнав о причине позднего визита. Расплакалась. Пришлось ее успокаивать.

На «виллу» вернулись мрачные, молчаливые. Сидели у стола, забыв про ужин, и все думали, где могла быть в это время Роза. На стройке участились случаи хулиганства, и это наводило на тревожные мысли.

Роза, изнемогая от усталости, медленно подходила к землянке. Не могла она покривить душой, не побывать у больной женщины, которой должна была еще утром ввести камфору, поставить горчичники… Как много упущено времени! Розе казалось, если она сейчас, сию минуту, не исполнит все, что предписывалось, может произойти непоправимое. А у больной — двое детей… И если что, конечно же, прежде всего, спросят с нее, лечащего врача: почему она не навестила больную вовремя? Где была?..

Устало переступив порог, Роза вошла в хижину, наполовину врытую в землю. Ее встретила худенькая старушка в чепце, удивилась, почему так поздно, но и обрадовалась: наконец-то!

На вопрос: «Как мы себя чувствуем?» — больная не отозвалась. За нее отвечала старуха. А докторша, копаясь в своей сумке, почти не слышала, даже прервала ее и попросила как можно быстрее вскипятить воду.

Сделав все, что требовалось, Роза не ушла, сидела на табурете возле больной. Одолевал сон, но разве она могла заснуть? Смотрела на запекшиеся губы женщины, чувствовала ее неровное дыхание и считала себя виноватой. И как обрадовалась, увидя, что та заснула.

— Спит? — спросила старуха. — Дай-то бог… Да, чуть не забыла! Двое вечером приходили, про вас спрашивали. Один вроде матрос. А тот, который в фуфайке, так особенно убивался: как же, говорит, куда она могла деваться?..

— Спасибо, — сказала докторша. Накинула на плечи пальто и торопливо вышла из землянки.

8

Прибыв на объект минут за тридцать до звонка, Ладейников расхаживал у лесов, присматривался к обстановке, в которой придется работать. Грандиозность будущего цеха порождала в нем гордость: подумать только, саженей сто в длину! А увидев металлические оконные переплеты, пришел в восторг: ничего себе оконца — на тройке въехать можно! Радовало все новое, невиданное. Хотелось взобраться повыше на леса и крикнуть:

— Смотрите, здесь рождается блюминг! А какие у нас домны, мартены! Пройдет немного времени — и мы догоним Америку!

Обошел один из ящиков: «Ого, на двух платформах везли! Что за махина такая?» Шевеля губами, принялся читать надпись: «Мре… Мры… вот черт, не разобрать! И слова и буквы у них, буржуев, не такие. Боцмана бы сюда… По-французски разговаривал, он бы прочел».

Рядом почти на таком же большом ящике по-русски: «Уралмаш». Значит, машины идут не только из-за границы?

Меж тем на солнышке возле бытовки собралась группа строителей. О чем они толкуют? Прислушался. Двое с кимовскими значками на спецовках вели разговор о Лиге наций. Худой, стриженный под нулевку, горячо доказывал, что эта международная организация любому агрессору может рога обломать. Другой — скуластый, с черными вихрами на голове, пожимал плечами, кривил рот в ухмылке. По его мнению, господа, заседающие в Лиге наций, произносят много сладких слов, но все их слова пока ничего хорошего не принесли людям. В общем, толку от этих суесловий не больше, чем с козы перьев. Да и как иначе, если там, в Лиге, на мягких креслах одни буржуи.

— Как это одни? — возмутился стриженый. — Мы тоже вступили в Лигу наций. Что, не слыхал?.. Наркоминдел товарищ Литвинов речь на ассамблее произнес — весь мир ахнул! Все, как есть, обсказал: и откуда война могет произойтить, и как энтого агрессора распознать, чтоб, значит, не дать ему распоясаться. Все по полочкам разложил: смотрите, мол, господа, вот оно как на самом деле! Хорошенько подумайте, кто из вас войны хочет?.. Они, министры-капиталисты, хоть и рвутся до мировой бойни, а знают: не те времена. Понимают, гады, что из этого могет выйтить. Нам, пролетариям, терять нечего, а у них заводы, дворцы, автомобили. Вот и ломают головы, как поступить: и чтоб, значится, волки сыты и овечки целы. Он, Максим Максимыч, так и сказал: была, говорит, одна война, а чем все кончилось, полагаю, известно — революцией! Были в России угнетатели, паразиты всякие, а где они, куды девались? Скинул их народ!.. Он, товарищ наркоминдел, так и сказал: подумайте, господа. Вот и думают, могет, поймут?

— Держи карман шире! Так они тебе и сделают. Кому война — слезы, а им — дивиденды! Прибыль им нужна, а все остальное — хоть сгори! Да и где это видано, чтоб капиталисты, вурдалаки эти, довольствовались травкой? Тело им человеческое подай! Душу!.. А что в Лиге звучит голос и нашей страны, так это уже неплохо. Мы понимаем, товарищу Литвинову нелегко, но он не из тех, которые боятся. Прямо так высказывает, и в хвост и в гриву хлещет. Не зря буржуи морды воротят, не желам, мол, слухать. Ну и не слушайте, не надо, найдется кому слушать. Его речи всем трудящимся по душе. Потому что в них, энтих речах, правда. Враги, понятно, тоже слушают, но свое, знай, делают. Наплевать им на то, что Муссолини полез в Абиссинию, что фашисты убивают, жгут, вешают. Они, господа, будто этого не видют. Вот и получается: народ страдает, а Лига наций хвостом вертит, выкобенивается, сама вроде за народ, а, в сущности, ежели на дело перевести, — одна демагогия!..

Ладейников чуть было не встрял в разговор, сдержался: сперва, пожалуй, лучше послушать. И лишь в знак солидарности улыбнулся скуластому: дескать, молодец, так им и надо, буржуям!

Строители все подходили, вот-вот начнется рабочий день, а Платону еще прораба повидать надо, представиться, бумажку из отдела кадров передать. Где же он, прораб?

— Вон! Видишь, через канаву переходит? — сказал незнакомый паренек.

Ладейников рассмотрел немолодого, грузного человека: широкое, загорелое лицо, усы будто две запятые. Подождал, пока тот поднимется на бугорок, шагнул навстречу:

— Здравствуйте, товарищ прораб.

— Пополнение?

— Вроде так.

Подав Ладейникову тяжелую заскорузлую ладонь, прораб тут же отдернул ее, стал рассматривать оставшийся почему-то вчерашний замес. Потрогал раствор носком сапога, подозвал лупоглазого парня, которого назвал Глазыриным. Заговорил об экономии цемента, пообещал строго взыскивать с тех, кто не бережет народное добро.

— Омолодить, и в первую очередь на леса!.. — распорядился он.

— Будет сделано! — шаркнул ногой Глазырин и хотел было уйти. Прораб остановил его:

— Постой, один раз ты уже давал обещание. Почему снова набезобразничал? Сколько раз говорил, бригадир не имеет права уходить с объекта, пока не выработан раствор. Потребуются сверхурочные — выплатим, но портить цемент, который у нас на вес золота — преступление!

— Так то ж, товарищ прораб… Мы тогда… А теперь, сами видите…

— Никаких оправданий. Виноват, так и скажи. Не для буржуев строим, для своего народа, для себя. И вообще тебе, Глазырин, давно пора знать…

Отчитывая бригадира, прораб, казалось, совсем забыл про новичка, который стоял рядом. Достав из кармана щепотку махры, свернул козью ножку, прикурил и велел звонить. Тотчас кто-то ударил в обрубок швеллера, подвешенного на перекладине. Обрубок загудел, как колокол. Люди потянулись к тачкам, лопатам, стали занимать исходные позиции. Все, кто работал наверху, чтоб не подниматься впустую, подхватывали носилки, ведра, нагружались кирпичом, раствором, всем, что могло потребоваться там в первую очередь.

Застучали топоры, запели пилы, донеслось шлепанье раствора, чирканье мастерков — все пришло в движение. Ладейников стоял, ожидая указаний прораба. А прораб и впрямь, наверное, забыл про него. Подняв горсть песку, помял в пальцах, пошел по лесам наверх.

— Э-э, друг, подбавь-ка! — послышалось сзади.

Ладейников обернулся и в трех шагах от себя увидел дюжего парня с «козой» на загорбке, на которой лежало несколько кирпичей. Парень в синем дедовском картузе с поломанным козырьком, в лаптях. Красивое, умное лицо слегка подпорчено редкими оспинками. Ладейников добавил пару кирпичей: