Страница 19 из 117
- Да проще пареной репы! Есть у нас алтын, который стоит три копейки, и есть денга – она стоит полкопейки. К примеру, купил стрелец порожков на двадцать копеек, значит – на шесть алтын и четыре денги, купил на один рубль, значит – на тридцать три алтына и две денги. А было в рубле шестьдесят четыре копейки...
- Ну-ну, ты главное говори!
- А главное, если алтыны и денги такие неровные, очень просто недодать за пирожки две денги. Всего лишь... А с рубля можно недодать и целый алтын, а то и два...
- А если бы в рубле было сто копеек, и не было бы ни алтынов, ни денег? Как тогда ты бы обсчитал?
- Если бы эти пирожки стоили двадцать копеек, и мне стрелец дал бы рубль или полтину... – Меншиков задумался и молчал с минуту, потом же ответил вопросом на вопрос. – А как бы я его обсчитал? А – никак. С рубля я должен дать восемьдесят копеек, а с полтинного – тридцать копеек...
- Вот то-то же! – поднял вверх указательный палец Петр Великий. – Даже ты докумекал, что нужны деньги такие, чтобы их было легко считать...
***
Над заливом Эйсселмер Северного моря часто стелются туманы. Словно великан пьет парное молоко из огромного кубка и выплескивает его остатки на чистую гладь воды. И смешиваются два напитка – прохладная вода и теплое молоко, а над этим коктейлем поднимаются кудрявые волны пара. И согревает пар прибрежный воздух, насыщая его влагой и ароматом соленого бриза и создавая ни с чем не сравнимую насыщенную ауру Амстердама. Чем дальше в глубь материка, тем реже и слабее эта аура, тем прохладнее и суше.
Строительство корабля «Петр и Павел» продолжалось. С утра над стапелем раздавались веселые звуки топоров и рубанков, скрежет лебедок, разноязыкая речь. Многие бревна и доски, из которых уже проявлялось очертание парусника, Петр Великий потрогал руками. Наравне с другими плотниками он стругал доски, вырубал на бревнах пазы, в которые закладывается под определенным углом другое бревно. Перед глазами был чертеж, но руки сами выбирали нужное положение дерева, словно уже чувствовали будущий корабль, все равно как мать еще не рожденное дитя.
В этот день пришлось оторваться от любимого дела. В Гааге[61] намечался прием, и там следовало быть. Великое посольство иногда напоминало об основной своей цели – наладить торговые, технические и культурные связи с развитыми европейскими державами. Конечно же, хотелось бы и заключить союз против Турции... Но пока не находились сторонники. Так что здесь уж – как получится. А вот обучиться кораблестроению, военному делу, да и различным навыкам гражданских профессий – это было обязательным. Научиться самим, а потом еще и привлечь к работе на всея Руси голландских, шведских, датских и немецких моряков, ремесленников, мастеровых, и даже – скульпторов, художников и садовников. А почему и нет? Пусть ваяют скульптуры, пишут полотна, украшают ими дворцы и залы, стригут газоны и сажают розы.
Поначалу Петр Великий совсем не хотел ехать в Гаагу.
- Справитесь и без меня, - сказал он Франсуа Лефорту, - мне нужно с кораблем поторапливаться, скоро уже на воду будем спускать...
- Государь, прием очень ответственный, мы ведь не хотим портить отношения с Вильгельмом Третьим[62]. А он может обидеться, зная, что царь Всея Руси находится в Амстердаме на верфи Ост-Индской компании и не соизволит показаться перед знатью Оранских.
- Вильгельм меня поймет, мы с ним дружны. Только ждать мне от него нечего, ведь не дал субсидии на создание собственного флота... Так что... Ладно, поехать – поеду, но говорить не буду. Ты – генерал-адмирал, главный в Великом посольстве. А я – урядник Преображенского полка Петр Михайлов...
Перед началом приема Петр Великий остался в смежном зале, чтобы никто не увидел его. Однако людей было так много, что некоторые из них тоже прошли в этот зал и с интересом стали рассматривать Великого царя. Его это стало раздражать, и он, не выдержав такого нездорового внимания, к тому же, уставший от церемонии, которую наблюдал издалека, подошел к двери и громко сказал:
- Попрошу всех отвернуться к стене, я хочу отсюда выйти...
После этого случая, демонстрировавшего уже не в первый раз причуды царя, некоторые знатные вельможи из Великого посольства открыто высказали свое недовольство.
- Как можно в чужом государстве не думать о своей репутации? – князь Константин Тугодумов подошел к Петру Великому так близко, как будто перед ним – простой урядник Преображенского полка.
- Одумайся, государь, не ставь и нас на посмешище, - вступил в разговор вельможа Николай Сабляков.
- Какое еще посмешище? – грозно насупил брови Петр Великий. – Вы у меня – посмешище, не можете ни субсидии найти, ни поручиться поддержкой Голландии против турок... И сколько же вы наняли людей голландских работать на Руси? Молчите?
И он отдал приказ страже:
- Заковать их в кандалы и под арест в цухтхауз![63] А завтра отрублю им головы!
Вскоре прибежал кто-то от губернатора Николаса Витсена:
- Опомнись, царь Всея Руси, здесь – территория Голландии, и потому действуют голландские законы. Здесь нельзя казнить за подобные провинности, да и вообще нельзя казнить отрубанием головы. Николас Витсен очень просил смилостивиться и отпустить ваших людей с миром...
Петр Великий был непреклонен:
- С каким миром, если они супротив меня, а значит, супротив Всея Руси... Ладно, пусть посидят в цухтхаузе до утра, а завтра порешаю, что с ними делать дальше.
С утра пораньше он обратился к Николасу Витсену:
- Хочу сам посмотреть ваш цухтхауз. Проводите меня к арестантам.
За ним прислали экипаж.
В цухтхаузе Петр Великий с интересом рассматривал помещения для охраны и коридоры и даже просил, чтобы открыли несколько камер. При этом он высказывал знаки одобрения, видимо, вполне довольный созданными для заключенных условиями. Когда же они вошли в помещение, отведенное для русских арестантов, удивился несказанно: