Юконский ворон

Загоскин привык к тому, что вслед за этим вопросом обычно следовал второй ? о причинах разжалования. Он приготовился к возможно спокойному ответу.

? О чем просите?

? Ваше высокопревосходительство! Выслушайте меня. Во время похода по Русской Америке я открыл на реке Квихпак золото. Этому не придали должного значения. Пагубный пример продажи форта Росс в Калифорнии иностранцу вынуждает меня просить милостивого вашего внимания к делу о юконском золоте. Припадаю к стопам… ? заключил Загоскин, внезапно вспомнив о том, что есть такое выражение для обозначения крайней зависимости от лица повелевающего.

? Напрасно, любезнейший, ? промолвил сановник, по-старчески шаркая ногами под столом. ? Припадают лишь к стопам монарха, а я ? только его слуга. Про золото в Америке мне уже докладывали. Изъясните коротко о своем открытии.

Сановник, прикрыв глаза, выслушал Загоскина.

? Ничего поделать не могу, ? сказал он спокойно. ? Ради выгоды империи об этом золоте следует молчать. Калифорния объята беспорядками, ? именно открытие золота вызвало их. Объявив о золоте на Аляске, мы ввергнем колонии в трудности и не сможем удержать их под своею властью. Не просите… Считаю ваше сообщение государственной тайной. За известие ? благодарю, но вместе с этим приказываю и молчать…

«Напрасно! Все напрасно… ? думал Загоскин. ? „Припадаю к стопам“!.. Экое выражение подлое, экзекуторское какое-то. Спокоен сановник, видно, еще павловской выучки. Ничем не прошибешь…» Он поднялся с места.

? Необъятность диких земель, ? заговорил сановник, ? трудности управления, близость владений других наций ? все это приведет к тому, что мы можем утратить наши владения в Северной Америке. ? Он вынул осыпанную алмазами табакерку и отправил в ноздри большую понюшку. ? Ваше рвение достойно похвалы, но рвение это напрасно. Прошу вас не уходить совсем, а обождать немного в приемной…

Загоскин вышел из кабинета. Через несколько минут к нему подошел важный, похожий на журавля секретарь и протянул небольшой голубой конверт.

Загоскин раскрыл его уже на улице. Краска стыда и обиды покрыла его щеки. В конверте лежали две двадцатипятирублевые ассигнации и записка:

«Слово ? серебро, а молчание ? золото. Эполеты когда-нибудь вернешь. Прими деньги из фонда вспомоществования нуждающимся лицам благородного сословия…» Далее стояла подпись, как бы извлеченная из архивов восемнадцатого века.

«Ишь какие лаконизмы Фридриховы для прикрытия хамства, ? думал Загоскин. ? Подачки стали совать». Он, спотыкаясь, шел по булыжникам Сенатской площади.

? Помогите, господин, раненному при Наварине! ? сказал одноглазый нищий, висящий между двумя скрипучими костылями.

? С какого корабля, служба? ? спросил Загоскин.

? С «Гангута», ваше высокоблагородие, ? ответил инвалид. ? Командиром Авинов были. С турецкого корабля ядро… половину ноги отхватило.

Нищий с явной симпатией оглядывал старый флотский мундир Загоскина. А тот уже совал в руку инвалида две ассигнации, полученные от сановника.

? Ваше высокоблагородие!., отродясь таких денег в руках не держал!.. Покорнейше благодарим!.. Ох ты, господи!.. Видит бог, свечу поставлю Николе Чудотворцу… Как в молитвах прикажете поминать? ? бормотал инвалид, но Загоскин уже быстро удалялся от него. ? Неведомого флотского помяну! ? выкрикнул вслед Загоскину нищий и стал завязывать ассигнации в грязный клетчатый платок.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

Осень, червонная и теплая осень пришла в Мещерские леса. Пауки спускались на сияющей паутине, казалось, с самого неба и проворно сучили лапками, перелетая серебряно-голубые пространства. Небо стало холодное и ясное. Листья золотели с каждым днем. Рыбы недвижно стояли возле подводных коряг, еле шевеля пламенными перьями плавников. Птицы готовились к зимовке. Слабый ветер передвигал легкие листья и сваливал их в овраги. Листья ? желтые, почти белые, багряные ? ползли, как сплошной покров, по земле. Рябиновые гроздья пылали в светлых чащах, яркие пичуги раскачивались на рябине, лениво ссорясь из-за добычи. Торжественный свет спокойного солнца блуждал по соснам, и они казались бледно-алыми до половины стволов.

Вода озер стала еще чище и студеней, мох на болотах поголубел. До заморозков было еще далеко. Загоскин бродил по лесам с ружьем за плечами. После большой душевной встряски он снова чувствовал потребность в покое и уединении. Он блуждал по кустам, окутанным паутиной, легкие лопасти кленовых семян падали ему на плечи, если птицы не успевали их перехватить в воздухе.

Однажды Загоскин возвратился домой поздно, когда свет луны и тень от листвы перемежались на лесной дороге. В окне кабинета горела одинокая свеча; видно было, что за ней никто не смотрел, и она оплывала. Марфа сидела на крыльце дома и смотрела на лес и родник, игравший при свете луны. Загоскин неслышно подошел к Марфе и обнял ее. Она испуганно вскрикнула, отшатнулась и задела рукой за холодный ствол ружья.

? До какой поры ты бродишь, барин, ? сказала она с укоризной. ? Заманят тебя к себе русалки али леший куда-нибудь заведет… А тут сидишь одна и день и ночь, тоска гнетет. Да и не любишь ты меня. Кабы любил ? жалел бы. А то намедни коробейник приходил, а ты мне так ничего и не подарил ? полушалок али там еще что. Не от корысти какой мне это надобно, а чтобы видела, что любишь. Каменный ты какой-то, барин; жизнь у тебя нелегкая была. И ты против других ? человек отменный… Таких ? жалеть надобно, вот я тебя и жалею. ? Марфа прильнула рябиновыми губами к небритой щеке Загоскина. ? Спать я постелила, вот все сижу да жду тебя.

? Иди спи! ? сказал Загоскин. ? Я еще посижу. Он зажег новые свечи в кабинете и занялся работой.

Он писал заметки о Мещерской стране, о ее курганах, кладах, развалинах древних городищ. В одном из могильников он нашел куски янтаря и океанскую раковину, просверленные посредине, их носили в ожерелье. Он размышлял о путях, которыми пришли сюда варяжский янтарь и раковина Индийского океана, и не заметил, как в комнату вошла Марфа и, что-то шепча, стала ложиться спать. Среди ночи Загоскин услышал какой-то шорох под окном. Он распахнул раму и увидел босого мужика в рубахе из холста и домотканых портках. В правой руке он держал кистень.

? Прости, ради Христа, барин, если напужал, ? сказал мужик. ? Да ты не больно пужливый. Я тебя в лесу сколько разов видал ? идешь, не боишься ни зверя, ни человека. Сколько разов мы с тобой едва не встретились. Я зверя в твою сторону гнал, ? не знаю только, примечал ли ты. Лисицу я намедни в кустах поднял у Черного лога. Такая шерсть на ней, ровно огонь!

Мужик улыбнулся и переложил кистень в левую руку.

? Ты не сумлевайся, ? успокоил Загоскина мужик. ? Нешто мы не понимаем, если человек правильный бывает? Спасибо тебе за хлеб-соль. Прихожу к роднику, вижу ? на бережку что-то белеется, наполовину лопухом прикрыто. Глянул, а там хлеба изрядный ломоть. Мне один старец сказывал, что в сибирской стороне для нашего брата, разбойника, полочки возле изб понаделаны, и на полочки жители кладут харчи. Я так на тебя и помыслил, как хлеб увидел…

Филатка-разбойник помолчал, погладил темную бороду и огляделся по сторонам.

? Мужики, которые лес рубят, ? промолвил Филатка, ? говорят, что правильней тебя человека здесь не найти. Вот я и рассудил ? схожу к тебе ночью и поговорю о своей беде. Лежу я часто в овраге и гляжу на твои окошки ? они чуть не до зари светятся. И мне вроде как веселей. Одно только прозванье, что разбойник. Вот вся моя снасть тут. ? Филатка показал на кистень. ? А разве им от зверя, который поважнее, оборонишься? Какая это, к бесу, оборона? Я, как у барина в егерях был, много всякого оружия перевидал. По моей судьбине ? так мне штуцер полагается, а я с одной этой колотушкой хожу. А ты ведь и взаправду, барин, меня не боишься, ? улыбнулся Филатка.

? Я тебе зла никакого не делал, ? объяснил спокойно Загоскин и поглядел в угол, не проснулась ли Марфа. ? Грабить у меня нечего, вот я и не боюсь. Слушай, Филат, почему ты от барина сбежал?