Намерение!

Тело щемило и страдало. Я чувствовал себя так, словно отходил после стресса с угрозой для жизни. Может, вспоминать – вредно для сердца? А что, если случится инсульт? Перевожу дыхание. Только что каждая моя клеточка была пронизана состоянием колоссального прозрения бесконечно важных вещей – а теперь это состояние бесследно растаяло. Появилось чувство трагической утраты чего-то истинно святого. Окутался печалью и скорбью о далеких берегах я.

Наверное, я потратил немало сил. Приблизительно четыре месяца – почти до конца ноября – со мной не происходило ничего такого, экстраординарного. Я отдался обыденности, посвятил время мирским делам. Помогал отцу, вежливо сидел на уроках. Правда, ни с кем не водился, зато и хамить перестал. Попросил прощения у всех, кто согласился меня выслушать. В общем, проникся настроением особого, святого смирения.

Такая вот была история с расщеплением.8

Я твердо убежден: у каждого человека память может «оттаять» и возвратить себе утраченную чувствительность. Но для этого нужны: а) огромные усилия, которые сопровождаются б) огромными страданиями; в) кому в наше время интересно охотиться за ветром на таких невыгодных условиях? В душе я понимал, что далеко не каждому интересно терять время на призраки, «невидимые органы» и прочую белиберду. В самом деле, живем только раз, и делать это нужно, как писал кумир моего октябрятского детства Николай Островский: так, «…чтоб не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтоб не жег позор за мелочное прошлое, и чтобы ты, Петя, мог сказать нах: вся жизнь и все силы были отданы самому прекрасному в мире – борьбе за освобождение…»

Каждый сам выбирает, как жить и как не жить.

Поэтому я решил оставить людей в покое. Какими бы они там ни были – люди перестали интересовать меня. Каждый сам выбирает цель – я не мог обвинять их. Да и не было интереса этим заниматься. Только бы не «жег позор за мелочное прошлое». Они такие же, как и я.

Мы одинаковые.

Нас не за что жалеть.9

Я окончил школу, хорошо провел выпускной. Мог ли я год тому назад вообразить, что смогу получить удовольствие от выпускного? О нет, я считал это ниже собственного достоинства – наслаждаться тем же, что и другие люди. Но теперь, когда интерес к людям пересох, я ощутил, что могу без всякого ущерба для собственного достоинства, без какой бы то ни было брезгливости общаться с кем угодно. Я даже обновил некоторые старые знакомства – правда, умышленно удерживал их незначительными в эмоциональном плане, но эти люди вправду были о’кей, они были мне по душе и чем-то даже импонировали.

Когда-то я боялся, что откровенность с человеком – залог того, что он использует полученные знания и нанесет удар в уязвимое место. На деле же оказался в парадоксальной ситуации – как бы глубоко я ни открывался, я не становился от этого слабее, а мой противник – сильнее. Да тут еще и выяснилось, что все поединки как-то прошли без моего участия. Противников не стало. Может, выветрились. А может, их и не было, этих противников.

Незаметно с меня слезла маска хитрого куркуля, который что-то там себе знает, но никому не скажет. Может, я и вправду что-то знал, но зуб даю: знание это никому, кроме меня, не надо, а кому надо, тому и откроется, рано или поздно.10

Лето в нашей семье выдалось беспокойным. Неля без продыху скандалила с мамой относительно переезда в Тернополь к больной бабушке Вере, про которую я уже упоминал.

Кто-то из маминых родных должен был сидеть возле старушки, потому что та уже совсем ослабла, не могла себе даже поесть приготовить. По всем раскладам выходило, что настала мамина очередь. А мама, собственно, надумала ехать в Польшу на заработки, потому что с экономикой в доме стало совсем худо. Другое дело, что за кордон поуезжали и мамины сестры. Как ни крути, приходилось ехать кому-то из наших.

Тогда мама решила сплавить в Тернополь Нелю, так как та все равно засиделась в доме, двадцать третий год, как-никак. Неля, когда узнала об этом, закатила страшную истерику – в нашем доме еще такого не было. Женщины били посуду, кричали друг дружке нехорошие слова. Обе принципиально расходились в вопросе, кому важнее не ехать. Мама – понятно, она о семье думала. А у Нели, я так подозреваю, была тут какая-то большая и очень тайная любовь, от которой нельзя было отходить, как от грудного ребенка. Основным аргументом первой было: «Ты проститутка, только о себе и думаешь!», вторая соглашалась, но замечала, что если она о себе не позаботится, то кто же? Ей вон уже двадцать три, все подружки замуж давно повыходили, у иных уже по двое детей, одна она в девках. Ну и так далее.11

В августе мама не выдержала. После изнурительного скандала она собрала вещи и прямо среди ночи, благословив нас словами: «Подыхайте тут», ушла из дома ловить машину до Тернополя. Неля сжала зубы и ничего не сказала. Было видно, что победа ей теперь казалась не такой желанной, как представлялось. Но ничего – расхозяйничалась, ощутила себя в доме главной, и все у нас пошло путем. Не подохли.

Дом опустел. Батя тоже покинул родное гнездо. Насколько мне было известно, поехал с дядей Зеньо в Закарпатье. Осенью там много работы, лишние руки всегда нужны.

Он сильно сдал, мой папаня, после распада СССР. Там, в Закарпатье, они с дядей Зеньо будут ездить от усадьбы к усадьбе, подрабатывать на виноградниках, а вечером все пропивать. Он тоже романтик, мой папочка, как и я, – забить на все, путешествовать в осенних пейзажах, бухать и вспоминать студенческие годы. Бывший геолог, кстати. С тех пор, как прекратились экспедиции на Север, чего-то в его взрослой жизни не хватало. Несомненно, чего-то не хватало, иначе с чего бы он так пил?

Брат переехал в Мукачев, жил там с подругой. Устроился в какую-то фирму охранником. Продавал налево какие-то электрошашлычницы. Надеюсь, он не крал их у себя на работе. Да нет, он не такой.

А еще осенью меня ждала армия.

Длительное время я готовил себя к моменту, когда придется пополнить ряды вооруженных сил Украины. С утра приседал, отжимался от пола, вечером шел на турник подтягиваться. Армия – это вам не шутки, слабаков там не любят. Когда «деды» начнут «духов» табуретками пиздить, придется за себя постоять.

Неле выпадало оставаться одной на хозяйстве. Она это поняла, только не могла пока врубиться, хорошо это или плохо. Наверное, были еще проблемы с той засекреченной любовью. Все выходило совсем не так, как она планировала, и ее это угнетало.12

Надо отдать сестре должное, Неля показала себя не такой уж и беспомощной. Она открыла курсы подготовки к вступлению в широко разрекламированный колледж за городом – на следующий год там предполагался первый набор. Говорят, во Львове колледж уже пользовался успехом. Не знаю, откуда взялись деньги, но из интерната, что стоял бесприютным на окраине города, буквально за год ударными темпами сделали куколку.

От нечего делать – повестка что-то медлила – я пошел на строительство колледжа, спросил, не нужна ли помощь.

Меня взяли штукатуром. И башляли тут пристойно, почасово. Со мной в одной бригаде вкалывал Слон. А бригадиром назначили Витьку, представляете?

K сестре зачастили интеллигентные подростки из Стрыя, которых она подтягивала по английскому. С тех пор, как уехала мама, Неля изменилась до неузнаваемости. Изображала теперь из себе большую интеллектуалку, ходила по дому, накинув на плечи мамин платок. Даже голос, тон поменялся, стал, как у учительницы. На кухонном столе перед приходом учеников она выкладывала сборники стихов, авторами кверху – Зеров, Стус, Олена Телига. Я догадывался, куда она метит – хочет устроиться в колледж. Она баба с характером, куда хочешь пролезет, а если надо, то и кого хочешь протолкнет.

Подростки, которые наведывались в наш дом, все как один мечтали учиться в новомодной бурсе и все жаждали новых встреч со своей репетиторшей. В их присутствии даже мне к сестре следовало обращаться по-английски. Good morning, Peter. – Good morning, Nellie.