Платина и шоколад

По спине прокатил холодный липкий озноб, и Драко понял, что на нём до сих пор не высохший до конца свитер, неприятно колющий кожу.

Даже не разделся.

Просто рухнул без сил в кресло, затушил свечи и закрыл глаза, прислушиваясь к тому, как бродит в своей спальне Грейнджер. Она пришла почти сразу. Дверь в гостиную открылась синхронно с той, что закрылась за ним в его спальне.

Гриффиндорка сразу юркнула в свою комнату.

Малфой мог поклясться, что она прислушивалась к тишине за стеной. Он мог поклясться, что Блейз попросил её проследить за ним. Будто просьба была уместна… чтобы Гермиона и не сунула свой любопытный нос за выяснениями после всего того, что увидела.

И наверняка приоткрыла створку в ванную, чтобы слушать, чем же занимается её сосед.

А через некоторое время не вытерпела, хотя прошло только минут десять — Драко отсчитывал секунды, — поскреблась к нему в дверь.

— Малфой?

Он сидел молча, откинув голову на мягкую спинку кресла, рассматривая танцующие на потолке тени.

Снова тихое царапанье.

— Малфой, ты не хочешь…

— Нет, — он ни черта не хотел.

— Хорошо.

Молодой человек почти рассмеялся этому кроткому и быстрому согласию. Всегда бы так, маленькая зазнайка. Выдрессировать бы в тебе это послушание.

А потом она ушла к себе, и Драко понял, что всё же не отказался бы увидеть сейчас её глаза. Те самые, которые он вспомнил, стоя на краю совятни.

Веки закрылись. Он вслушивался в шорох лёгких шагов из соседней комнаты, пока сознание не отключилось. Интересно, сколько он проспал?

Судя по окружающему мраку — час, или того меньше.

Судя по ломоте во всём теле — лет пятьдесят. И проснулся только для того, чтобы открыть глаза и умереть, но прежде всего осознать, какое ты херово ничтожество, Драко Малфой. Просто сраный неудачник.

Самый уставший во Вселенной сраный неудачник.

Смаковать эту мысль он не стал. Принял как данность.

Когда он поднялся на ноги, голова закружилась. Очередная волна дрожи пронеслась по телу. Твою мать. Холодно.

Напряг руки, схватился пальцами за горловину свитера сзади и потянул, стаскивая с себя противно-влажную, тяжёлую ткань. В горле саднило, но он не обратил на это внимания. Ощущая рябь мурашек по всему телу, он выхватил из шкафа первую попавшуюся рубашку и торопливо застегнул на все пуговицы.

В голове было так неестественно пусто, будто несколько часов назад он всё же прыгнул с башни. Сиганул вниз, и тело сейчас валялось где-то там. На земле. И было бы так хорошо. По крайней мере, не было бы ни одной догадки о том, что в данный момент происходит дома.

Почему не было мыслей?

Почему ни одной мысли о том, что с Нарциссой?

Почему только эти горящие, затягивающие в себя образы. Из прошлого, из снов, из памяти, из воображения. Пропитанные смертью видения. Надо же.

Иногда он чувствовал, как сходит с ума.

Люциус всегда говорил, что самые счастливые люди — сумасшедшие.

Отлично. Я согласен.

Одно смущало — счастья не было. Был страх.

Был всегда, а сейчас — особенно. Стоял рядом с Драко в полной темноте спальни. Смотрел в затылок и ждал. Ждал очередного промаха, чтобы впиться своими когтями, что привычно касались спины, в нутро. Верный спутник, прошедший с ним сквозь всю жизнь. Дерущий, прибивающий страх.

Внезапно глаза обожгло, и Малфой стиснул зубы.

Ну, нет. Не смей, блять. Грёбаная баба. Возьми себя в руки, соберись. Что сказал бы отец, увидев тебя сейчас?

С губ сорвалось рычание.

Он знал, что сказал бы отец. И что бы он сделал.

Херова немощь.

Просто приведи себя в порядок. Стань прежним, и мысли тоже встанут на места. Прекратят хаотично летать в голове, срезая своими острыми крыльями остатки твоего разума. Рассудительности. Сдержанности. И можно будет собраться. И что-то решить. Он ведь может, не так ли?

Он должен решить что-то, блин.

Ты же грёбанный аналитик, Драко. А ведёшь себя как отсталый кретин.

Думай! Думай, что можно сделать, а не жалей себя.

— Акцио, палочка.

Тёплое древко легло в ладонь, и в груди стало будто бы немного легче. Увереннее.

Уже хорошо.

Драко сжимал губы, пока шёл в ванную.

Включал свет, подходил к зеркалу, чуть щурясь. Откладывал палочку на край раковины. Медленно открывал вентиль, наклонялся, набирал в ковш сложенных ладоней тёплую воду и умывался. Смывал размазанную по подбородку кровь. Проводил мокрыми руками по волосам, заводя их назад, но они падали на лоб, и кожа чувствовала влажное прикосновение.

Всё будто со стороны.

Снова набрал воды. Снова она на лице. На секунду задержанные на щеках ладони. Вернись. Вернись, Малфой, мать твою.

Он почти не чувствовал, что кожа под пальцами куда горячее, чем обычно. Смутная догадка была ещё с того момента, как в горле начало печь и саднить. Проторчать на ледяном ветру, а потом ещё и промокнуть — это жесть. Уметь нужно.

Поэтому подхватить банальную простуду — раз плюнуть.

Малфой ещё какое-то время грел пальцы под бьющей струёй воды, ощущая себя истончившейся оболочкой. Потом поймал себя на том, что смотрит в своё отражение, кусая пересохшие израненные губы. На мокром и бледном лице выделялся нездоровый румянец.

В серых воспалённых глазах вопрос.

Что?

Что теперь? Потому что сил, даже банально для того, чтобы заточить себя в прежний стальной кокон, не было. Белки краснели все сильнее, но он знал, что плакать не будет. Эти сопли — никогда больше. Не позволит себе. Это последний, самый окончательный этап.

Это будет значить, что он проиграл.

Перед ними всеми и перед собой.

Горло сдавило, и он всё-таки закашлялся, вцепившись в края раковины. Опустил взгляд, сплюнул. К слюне примешалась кровь из разбитого рта, а взгляд упал на палочку, что лежала за краном.

Ты ведь и без своих грёбаных слёз проиграл.

Драко протянул руку. Сжал деревянную ручку.

Ты волшебник, мать твою.

И внезапно сознание захлестнуло отчаянье. Такое отчаянье, что на мгновение оно практически ошарашило. Сначала даже показалось, что это Драко вернулся в собственную голову. Вернулись его чувства. Вернулось ощущение существования. Чувство бьющегося сердца.

Но это была всего лишь накрывшая новой волной, уже знакомая бездна.

Пальцы сжались сильнее — он рывком поднял руку и приставил кончик палочки к собственной глотке, вжимая его в кожу, судорожно сглатывая. Ощущая корнем языка давление. Ещё немного — и проникнет внутрь.

Дыхание сбилось и вырывалось хриплыми лихорадочными выдохами из-за стиснутых зубов. Злой взгляд буравил отражение. Даже румянец стал светлее. Малфой видел, как вода стекает по лицу вниз, к подбородку и шее, обходя место соприкосновения с деревом.

Так просто.

Просто, верно? Ты же на краю этой ночью. Ну так давай, блять. Скажи одно-единственное слово, чтобы окончательно всё решить для себя. Сорваться к хуям и сдохнуть здесь, посреди ванной комнаты.

Скажи. Произнеси любимое заклинание твоего отца.

Дыхание такое тяжелое, что, кажется, изо рта сейчас польётся кровь.

Сильнее стиснул зубы, сильнее вдавил палочку куда-то под челюсть.

Давай же. Не будь трусом, давай!

Он зарычал, чувствуя, как дрожит верхняя губа. И снова, будто в попытке произнести заклятие. Сердце что-то кричало, но шум воды, который стал вдруг почти оглушающим, не давал этого услышать.

Ты жалок, Малфой. Ты. Жалок.

Глаза зажмурились.

Сейчас.

А в следующий момент палочка вылетела из пальцев, царапнув кожу горла — эхо разорвавшего напряжённый воздух ванной “Экспеллиармуса” до сих пор отдавалось в голове.

Судорожный выдох вырвался из трясущихся лёгких вместе с разворотом тела. Дверь в спальню Грейнджер открыта. Гриффиндорка стоит на пороге, пылая своими распахнутыми глазами. А в них вопрос. Такой огромный и такой испуганный вопросище, на который Драко не мог дать ответа. Просто… не знал.