Обагренная Русь

— А ты что в рот воды набрал, Твердислав? — приступил к нему Словиша. — Так запорол Веселица медведя али бродячего пса порешил?

— Медведь Веселице под стать, — уклончиво отвечал смущенный посадник.

— Да когда видывал ты в Зверинце медведей?! — не отставал Словиша.

— Так-то оно так, — изворачивался Твердислав и вдруг нашелся: — Может, из лесу забрел косолапый?

— Угодлив ты, боярин, — сказал со смехом Словиша. — Ступай уж, скоро ночь на дворе — поди, заждалась тебя твоя боярыня.

Вот оно — гонит его Словиша, потому как сейчас только и пойдет у них толковый разговор! Но делать нечего — шапку нахлобучил на лысый череп посадник, раскланялся с хозяином и веселым его гостем да и на двор.

А на дворе холод лютый, а на дворе поземка метет — ехать бы Твердиславу, не мешкая, к своему терему, где и впрямь заждалась его неспокойная жена. Да не тут-то было! Велел он отроку, погонявшему лошадей, сворачивать на улицу, где высились резные палаты именитого боярина — дородного Ждана Иваныча.

— Добрый вечер, Ждан! — приветствовал он хозяина, вваливаясь к нему в повалушу прямо в белой от снега лохматой шубе.

Ждан сидел за столом в исподнем, доедал, отпыхиваясь, зажаренного поросенка. Пот струился с его лилового лица, маленькие глазки лоснились от удовольствия.

Испортил ему Твердислав вечернюю трапезу. Икнул Ждан, отложил на блюдо надкусанное свиное ухо в розовой хрустящей корочке, набычился, будто на рога собрался поддеть незваного гостя.

Но делать нечего, обычая не преступить, надо звать посадника к столу.

— Садись, Твердислав, — неохотно указал он на лавку, — Сымай шубу — у меня, слава богу, жарко топлено.

Во второй раз приглашать Твердислава не нужно. Снял он шапку, стряхнул с ворса мокрый снег, шубу стаскивать терпения не хватило, сел против Ждана, локти упер в столешницу:

— Слышь-ко, Ждан, схватили понизовские чьих-то гонцов. Сказывают, посланы они были в Торопец ко Мстиславу.

— Да в своем ли уме ты, посадник! — притворно возмутился боярин. — Кому это такая блажь вступила? Вроде живем тихо-мирно, от Димитрия Мирошкинича избавились, ни купцов, ни посадских, ни нас не притесняет Святослав...

— То-то и оно. А вот на ж тебе!.. Может, ты, случаем, что слыхал?

— Да отколь мне! — отмахнулся Ждан. — Ты меня знаешь, человек я оглядчивый.

— Вот и я про то же подумал — куды там Ждану!.. Да только имячко твое вроде бы где-то промелькнуло, — осторожно пощупал боярина Твердислав.

— Какое такое имячко? — насторожился Ждан и, чтобы скрыть волнение, потянулся к надкусанному свиному уху. Сунул в рот, пожевал с неохотой. — Ты говори, посадник, говори, да не заговаривайся.

— Мне-то что! — почмокал губами Твердислав. — Мне-то ничего. Я и помолчать могу. Хотел упредить я тебя, боярин, но вижу — намеку моему ты не внял.

— Ишь, каков! — оправившись, спокойно возразил Ждан. — Ходишь тут, высматриваешь, а чуть что — и на Городище к своим понизовским дружкам: так, мол, и так — Ждановы это гонцы. А почто Ждану чужую вину на себя брать? Ну скажи — почто?!

— Куды как раскипятился ты, боярин, — успокоил его Твердислав, — сколь всего на себя наговорил. А у меня и на уме ничего такого не было. Слышал я — вот тебе и сказал. Ну, а ежели обидел, то прощевай, на поросенка твово я не напрашиваюсь...

Все по задуманному вышло, ни в чем не допустил оплошки посадник: и у Звездана он свой человек, и Ждана предупредил. Куда ни качнутся весы — Твердислав наверху.

Теперь и домой можно возвращаться. Теперь и боярыня хоть до полночи пили — не испортить ей его хорошего настроения!..

Но ни Твердислав, ни Словиша с Веселицей всей правды не знали.

Пойманные гонцы ничего толком не могли сказать дружинникам. Грамоты при них не было, а послали их говорить Мстиславу изустно: так-де и так, просит тебя Великий Новгород к себе князем.

— Кто же слал вас? — допытывался у них Словиша. — Посадские?

— Не.

— Купцы, что ль?

— Может, и купцы. А может, и нет. Кликнули нас на торгу, отвели в церковь: так, мол, и так — людишки вы надежные, скачите в Торопец. И пенязей насыпали полные пригоршни. Да еще заставили тут же в церкви, пред аналоем, клясться, что все исполним, как велено, и никому не скажем ни слова. Нарушили мы клятву!..

— Клятвы вашей бог не услыхал, — сказал Словиша. И задумался. Что-то разобрало его сомнение — странно отправляли к Мстиславу гонцов. Вроде бы и не всамделишные они, вроде бы нарочно выбрали на торгу первых попавшихся мужиков. А что, как умнее оказались заговорщики? Что, как боятся — пронюхали о их заговоре, а время не ждет? Вот и пустили по ложному следу, а настоящие вестуны давно в Торопце, и Мстислав, не мешкая, вздевает ногу в стремя?

Недалек от истины был Словиша, когда посылал во Владимир Веселицу:

— Коня не жалей. Скажи Всеволоду, что замышляют против Святослава новгородские бояре...

А Ждан Иваныч тоже времени не терял. От Твердислава узнал он, что удалась его хитроумная затея. На другой день, после того как побывал у него посадник, кликнул он к себе Домажира, Репиха и Фому — передних новгородских мужей:

— Возрадуйтесь, бояре: не долго осталось ждать. Скоро заживем по-иному. Мстислав всегда стоял за старый порядок, не позволит он понизовским хозяйничать на нашей земле.

Раскраснелись, расхрабрились бояре, закричали наперебой:

— Повадился к нам Всеволод, как из лесу волк. Будя!

— Не стадо мы, чтобы нами помыкать!

— Не для того кровью своей багрили мы наше порубежье!

Откричались, преданность свою Ждану показали, пришла пора спокойно думать:

— А кого поставим в посадники?

— Вот он, мужеский разговор, — сказал Ждан. — Рад я, что рассуждаете вы здраво и поняли, что Твердислава оставлять не годится.

— А ежели не Твердислава, то кого же? — спросил Домажир, поглаживая свою холеную ромейскую бороду.

— Старого Михаила Степановича, что ли, снова звать? — покачал лохматой головой Фома.

— Не, Михаил Степанович себе на уме, — вторил ему длинный и тощий Репих.

Ждан Иванович с удовлетворением оглядел бояр.

— А вы сметливы, — сказал он, — все верно рассудили. И Твердислава оставлять нельзя, и Михаил Степанович — плохой нам посадник.

— Вот Якун Мирославич был бы жив, — неуверенно начал кто-то.

— Чего уж покойничков беспокоить, — подал голос Домажир, — Не томи, Ждан, видим мы по твоему лицу, что есть у тебя достойная задумка.

— Есть, — согласился Ждан и заговорил тише, словно его еще кто-то мог услышать. — Вот вы Якуна помянули — с Юрьевичами у него давние счеты. А как поглядите, бояре, ежели попросим мы вернуться на отчую землю кровного сына его?

— Димитрия?! — воскликнул Репих.

Ждан пристально посмотрел на него:

— Аль не по душе он тебе?

— С чего бы это? — отстранился Репих. — Только больно уж чудно мне показалось — сколь годов уж не объявлялся Димитрий в Новгороде, поди, и сгинул на чужбине...

— Не объявлялся, потому как нипочем не простили бы ему отца понизовские, — сказал Ждан. — А ежели бы объявился?

— Ну, ежели бы объявился... Подумать надо, Ждан. — смущенно заговорили бояре.

— А вы споро думайте. Времени у нас мало. Так как, выкликнем Димитрия?

— Ежели объявится, чего ж не выкликнуть, — сказали бояре. — Помнят еще в Новгороде Якуна. Всеволоду-то не шибко баловать позволял, не то что Мирошка.

— Мирошку вы не беспокойте, — оборвал их Домажир. — Мирошка за Новгород пострадал. Сын вот у него только непутевый был... Слышь-ко, Ждан?

— Чего тебе?

— Кровь-то кровью, а что, как и Якунов сыночек зачнет у нас бесчинствовать — так не оберешься греха?

— Димитрий Якунович — не Мирошкинич. Тот еще когда нам всем надоел.

— Ну, а ежели? — не отставал прилипчивый Домажир.

— Так и его скинем, — раздраженно ответил Ждан и оглядел присмиревших бояр. — А вы почто молчите? Али один Домажир за всех нынче ответчик? С князем всё враз решили, а о посаднике уж сколь времени в ступе воду толчем. Так звать ли нам Димитрия Якуновича али кого другого назовем?