Обагренная Русь

— Кого уж другого, коли ты посох приять не согласен, — сказал Репих и приложил ладонь к тугому уху: экую наживку бросил он — чай, и самому Ждану лестно положить начало новому роду новгородских посадников.

Ждану приятно было, но сам лезть на рожон он не хотел.

— Ты, Репих, про меня и говорить забудь, — обрезал он боярина, и тот сразу отшатнулся от него, замахал руками:

— Что ты, что ты, батюшка, я ведь любя!

Бояре облегченно зашумели. Так вот что мешало им — боялись Ждана обидеть! Засмеялся Ждан:

— А вы уж подумали, что я о себе пекусь...

— Ты бы нам был любезен, — за всех отвечал Фома.

— Спасибо вам, бояре, за верность, — сказал Ждан. — Но токмо так и не понял я — согласны ли вы на Димитрия Якуновича?

— Согласны, — в один голос отвечали бояре.

Ждан загадочно улыбнулся и вышел за дверь. Вернулся скоро, и не один. Следом за ним в повалушу протиснулся дородный дядька с огненно-рыжей бородой и слегка косящими, внимательными глазами. Все настороженно уставились на него.

— Никак, Митя? — приподнялся на лавке Домажир.

— Он и есть, — сказал Ждан и отступил в сторону.

— Челом вам, бояре, — сказал Димитрий с хорошей улыбкой и поклонился до пола, грива густых рыжих во лос упала ему на лицо. Выпрямляясь, он откинул ее назад легким движением ладони и смущенно покашлял.

— Садись, Митя, ты у себя дома, — указал ему на свое место во главе стола Ждан, а сам сел с краю. — Бояться тебе здесь некого.

— Вот и слава богу, — засуетился оправившийся от изумления Репих. — Как дошел, Митя, до Новгорода?

— Дошел как дошел, жив — и то ладно, — слегка волнуясь, отвечал Якунович и снова покашлял. Не очень-то он был пока расположен к разговору с незнакомыми людьми.

— Вижу, не припоминаешь ты меня... — не отставал от него Репих.

Глаза слегка прищурил, пригляделся к боярину Димитрий:

— Нет, не припомню.

— С батюшкой твоим мы приятели были.

— Много было у батюшки приятелей, да как помер он, так все и сгинули.

С болью в голосе отвечал Репиху Димитрий — лучше было и не заводить этот разговор. Ждан одернул боярина:

— Будя язык-то чесать. Не на поминки приехал Димитрий — ты дело говори.

— А что дело-то? Дело-то когда уж обговорено. — Еще что-то пробормотав, Репих замолчал и до конца беседы не проронил больше ни слова.

Расходились поздно. Зарывшись в господские шубы, возницы дремали на дворе.

Прощаясь со всеми в обнимочку, каждому в отдельности Ждан говорил:

— Про Димитрия никому ни слова.

И каждый честно отвечал:

— Положись на меня, боярин.

Разъехались полюбовно. А утром кто-то загремел колотушкой в ворота, да не просто, а так, как только хозяин греметь умел. Ждан отволокнул высоко нависшее над улицей оконце, высунулся по пояс в одном исподнем:

— Кого бог принес?

— А вот отворяй, так увидишь!

— Ну, Димитрий, — прибежал предупредить гостя перепуганный Ждан, — кажись, беда стряслась. Кто-то донес на тебя. Беги, покуда не поздно!

Сунул Димитрий ноги в сапоги, на плечи шубу да и за Жданом — во двор, а со двора — на заметенные снегом огороды.

У трясущихся от ударов ворот взад и вперед бегал насмерть перепуганный тиун.

— Отворяй! — приказал ему Ждан, приняв степенный вид: позевывая, будто спросонья, приготовился встречать непрошенных гостей.

Въехал Словиша, с ним двое отроков — все в доспехах и при мечах.

— Кого я вижу! — притворно обрадовался Ждан. Словиша только покосился на него, сам, как сыч, смотрел через голову боярина — там поскрипывала на ветру отворенная на огороды калитка. Приметил-таки Всеволодов прихвостень свежий следок, убегающий к Волхову!..

— Догнать! — обернулся Словиша к отрокам.

— Да кого догнать-то? — сунулся к его коню Ждан, а сам побелел, зуб на зуб не попадает, рука, взявшая повод, дергается и пляшет.

— Что, перетрусил, боярин? — обнажил в усмешке ровные зубы Словиша.

— Вона как нагрянул ты — тут перетрусишь, — ответил Ждан, с беспокойством оглядываясь вслед ускакавшим отрокам. — Кого ловишь в моем дворе?

— Кого ловлю, того поймаю, — сказал Словиша. — От меня далеко не убежишь.

Он слез с коня и прохаживался по двору, с удовольствием разминая ноги. Снег сочно похрустывал под его сапогами. Пряча лицо в мех поднятого воротника, Ждан смотрел на него с ненавистью. «Вот кого первого — в поруб», — думал он о Словише. И откуда только такое в голову лезет — ему бы о себе поразмыслить: к кому поруб ближе?

Отроки возвращались, между коней мелко потрухивал Димитрий Якунович — шуба нараспашку, шапка где-то обронена, рыжие волосы в беспорядке спадают на плечи.

— Так что я говорил, боярин? — торжествующе повернулся к Ждану Словиша. — Далеко ли ушел твой гость? Как звать-прозывать тебя, мил человек? — обратился он к Димитрию.

Тот супил брови, смотрел себе под ноги, молчал.

— Экой ты, Димитрий Якунович, неразговорчивый, — сказал Словиша и раскатисто рассмеялся. — Думаешь, я тебя не признал? Давненько мы с тобой не виделись, а мир тесен — вот и встретиться довелось. Словиша я.

Вздрогнул, злобно, словно вилы, воткнул в него свой взгляд Димитрий и тут же снова потупился.

— Эх ты, — посмеялся Словиша, — тучен стал, бегать не горазд. Случись мне быть на твоем месте, ни за что бы не догнали.

— Еще побываешь на моем месте, — подал охрипший голос Димитрий Якунович, — еще побегаешь...

— Вона как!

— От отца бегал...

— Бегал, — согласился, нисколько не обидевшись, Словиша. — Да что-то не видно Якуна, а я тута!

Он повернулся к Ждану:

— Собирайся, боярин. Али собран уже?

— Куды это? — встрепенулся Ждан.

— К Святославу на Городище. А там видно будет. Может, и в поруб. Небось припас для меня местечко? Вот и для тебя сгодится.

Мечтал, возвращаясь в Новгород, Димитрий: колокольным звоном, хлебом-солью будут встречать его земляки. Да не сбылось — шел он, словно безродный тать, на суд и великое посрамление.

Зато Словиша радовался: когда ехал, и не думал застать у Ждана Димитрия. Просто попугать, пощупать хотел боярина. Ведь не случайно же от него топтали дорожку к Мстиславу в Торопец. И вот — щедрый подарочек.

Сам перед собою выхвалялся Словиша: славный, славный у Святослава дружинник. Эк угораздило его — на самом корню смуту пресек! Честь ему и хвала.

3

Чего уж там говорить — и впрямь ловок был Словиша. Но смуты он не пресек: когда въезжал дружинник с пленниками на Городище, Мстислав подходил к Торжку.

Торжок стоял на пути всех, кто хотел воевать Новгород. Понизовский хлебушко шел через Торжок, в Торжок сходились торговые люди со всех концов Руси; переваливали товары с возов на возы, торговали солью и кузнью, мехами и воском.

Вслед за гонцами от Ждана прибыли в Торопец, к берегам Соломеноозера, иные гонцы, принесли совсем иные вести: Ждана схватили, бояре, иже с ним, попрятались, боясь мести от Всеволода... Вот и ступай, кня жить, когда хозяев, звавших в гости, поймали и заковали в железа!

Но, начав что-либо, не привык отступаться Мстислав Удалой, не привык поворачивать, своего не добившись, с половины пути. Ежели добром не отдастся Новгород, то он возьмет его силой.

Ехал во Мстиславовом обозе бежавший от Словишиных исполнительных людишек боярин Домажир. Сам он теперь себе не верил, понять не мог, как удалось ему уйти за городскую ограду. Страху лютого натерпелся, пробираясь к Торжку, а под Торжком встретил его Мстислав:

— Куды это ты, боярин, в этакую рань, да в худом зипунишке, да с батожком наладился?

— Спаси, батюшка-князь, и помилуй мя, — упал ему в ноги Домажир. — Гонятся за мною Всеволодовы псы, поймать хотят и, как Ждана, ковать в железа!

— У страха глаза велики, — засмеялся Мстислав. — Никто за тобою не гонится, и никому ты не нужен — оглядись вокруг себя! А то, что звали вы меня, оторвали от сладкой чары и сесть на коня принудили, — это уж вам на страшном суде зачтется.